Катрин выпила чашку кофе. На долгом пути назад к его машине они уже не ссорились, ведя себя так, словно до этого ничего не случилось.
Но когда они остановили машину перед жилым кварталом Ратингена, он сказал:
– Ты не станешь встречаться с этим Клаазеном. Обещай мне.
– Но это чисто деловая встреча.
– Такого не бывает. Не бывает, когда речь идет о такой девочке, как ты.
– Бывает, Жан-Поль! А кроме того, я вовсе не девочка, а вдова с ребенком.
– Для меня ты девочка.
– Ну ладно. Но такая, которая должна сама зарабатывать себе на хлеб.
– Если дело только в деньгах…
– Только не вздумай раскошеливаться! Я совсем не это имела в виду.
– Ну, попытайся от него отделаться, а?
– Жан-Поль, ты, похоже, чуточку свихнулся. Как мужчина этот Клаазен совершенно меня не интересует, тут и говорить не о чем.
– Что он за тип?
– Абсолютно бесцветный.
– И все же я не хочу, чтобы ты с ним встречалась. Если ты к нему действительно равнодушна, то найдешь какую-то возможность ускользнуть от него.
Его упорство обессилило Катрин.
– Ладно, – произнесла она, – я постараюсь. Обещаю тебе. – Обвив его шею руками, она поцеловала его на прощание. – Но это – чистейшее безрассудство.
Жан-Поль сжал ее запястья и чуточку отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в глаза.
– Что ты имеешь в виду?
– Ведь Клаазен, хочешь ты этого или нет, мой шеф, или, по крайней мере, работодатель. Не могу же я всю жизнь от него прятаться.
– Этого я от тебя и не требую. Только сегодня.
– А потом?
– Потом видно будет.
– Знаешь, кто ты, Жан-Поль? Отвратительный тиран и к тому же интриган. Но со мною тебе повезло. Дело в том, что я тебя люблю.
Они замерли в долгом поцелуе. Потом она вышла и посмотрела вслед отъезжающей машине. На сердце лежала тяжесть. Но боль расставания не лишена была сладости: хорошо чувствовать себя любимой.
Дома, в Гильдене, сердечной встречи не было. Но Катрин и не ожидала ее. Она знала, что и мать, и дочь всегда играли роль обиженных, когда она от них уезжала.
Бабушка и внучка сидели за столом в гостиной, играя в ромме, и едва взглянули на Катрин, когда она вошла.
– Добрый вечер, вот и я! – весело крикнула путешественница, словно не замечая их мрачноватого настроения.
– Мы ждали тебя раньше, – сказала мать.
– К сожалению, мне еще пришлось убирать комнаты, снимать постельное белье… – Катрин умолкла на полуслове, сообразив, что подобные детали могут показаться матери неприличными.
– Никто тебя не упрекает, дорогая. Скорее, нам следует извиниться перед тобой: мы без тебя поужинали.
– Невелика беда! Если проголодаюсь, то просто сделаю себе бутерброд. А пока я сыта по горло. Днем обедала свиной ножкой.
На это никто не отреагировал.
– Я делаю ход, бабушка. – Даниэла выложила на стол несколько карт. – Вот эти парные, а вот в придачу.
– Только не вздумай закончить!
– Не бойся, не закончу.
Катрин казалось, что этот или совершенно аналогичный диалог она слышала уже тысячу раз. Говорили всегда об одном и том же – и за игрой, и за едой: «Передай масло, пожалуйста», «Кусочек ветчины!», «Можно тебе передать это блюдо?»
Всегда одно и то же. Неужели так во всех семьях? Или только у нее? Или все это совершенно нормально, и она напрасно обращает на это внимание?
У Катрин не было ответа. Но она знала, что совершенно абсурдно такое положение в семье, когда нельзя рассказать о прогулке вдоль Рейна или об испорченном обеде, когда никто ее ни о чем не спрашивает и даже не выражает готовности выслушать ее рассказ.
Вся радость возвращения домой – а она ведь радовалась этому возвращению – вдруг испарилась.
– Я пойду к себе, – произнесла Катрин.
– А сыграть с нами не хочешь? – разочарованно спросила Даниэла.
– Не приставай к маме, она устала! – одернула Хельга Гросманн внучку. – Отдыхай, дорогая, – добавила она, повернувшись к Катрин, – тебе надо восстановить силы.
– Как обошлось дело с Тилли?
– Да так… Как всегда, – сказала Хельга вполне дружеским тоном.
Однако Катрин расслышала в этом упрек.
– В ближайшее время я тебя больше одну не оставлю, – пообещала она.
– Ты же знаешь, я вполне справляюсь.
– Вероятно, встречать Клаазена я не поеду.
– Не поедешь? – Теперь Хельга подняла голову и внимательно взглянула на Катрин через свои поблескивающие очки. – Я-то думала, что это для тебя важно.
– Не так уж и важно. Не настолько, чтобы из-за него бросить среди бела дня все домашние дела – так мне кажется.
– Решай сама, дорогая. Но из-за меня нет необходимости ему отказывать. Этого я бы не хотела ни в коем случае.
– Это не из-за тебя, мамуля.
– Тогда ты должна была бы и выразить это как-то иначе. Ты же знаешь, я никогда не требовала от тебя никаких жертв.
– Я этого и не говорю.
– Вот и хорошо, дорогая. Может быть, ты пойдешь отдохнуть? Мне как-то неуютно, когда ты стоишь здесь как неприкаянная, заглядывая нам в карты.
– Собственно, я еще вовсе не устала, – сказала Катрин, сама поражаясь своим словам.
Даниэла повернула к ней свое живое, маленькое смуглое, как у цыганенка, личико.
– Ну так давай, садись! Чего ты ждешь? Поиграй с нами! Втроем веселее!
– Подождите, я только сниму куртку и положу на место вещи. И сразу же приду.
Через десять минут она составила компанию матери и дочери. Сняв юбку и пуловер, она набросила свободный халат. Да, теперь она действительна была дома.
Прошло несколько дней, и ей позвонили из редакции «Либерта». Катрин как раз закрывала лавку, и первой, как всегда, у телефона оказалась Хельга. Сняв трубку, она прикрыла ее рукой и прошептала:
– Это господин Клаазен. Сказать, что тебя нет?
– Не надо, я поговорю. – Катрин взяла трубку.
– Добрый день, госпожа Лессинг! – услышала она голос секретарши. – Минутку, прошу вас. Соединяю с господином Клаазеном.
Потом послышался голос Эрнста Клаазена. Его четкая речь с ярко выраженным северонемецким акцентом резко обрушилась на Катрин. Со сдержанной вежливостью он осведомился о погоде на Рейне и о ее самочувствии. Катрин отвечала рассеянно, поскольку уже думала о том, как избежать встречи, которую он, видимо, предложит.
– А как идет работа? – поинтересовался он.
– Новые эскизы почти готовы. Вышлю их вам завтра или послезавтра.
– Не надо, подержите их у себя. Тогда у вас будет возможность передать их мне из рук в руки. Пятнадцатого я буду в Дюссельдорфе.
– Ох, это неудачно, – бросила она, волнуясь. – Пятнадцатое как раз понедельник, так ведь? В этот день моя мать должна уехать. А закрыть лавку я не могу.
– Ну, тогда я остановлюсь в Дюссельдорфе на обратном пути. Восемнадцатого. Согласны?
– Нет, к сожалению. В этот день я тоже освободиться не смогу.
Клаазен секунду помолчал, и Катрин подумала: «Какую же идиотскую сцену я тут разыгрываю! Он, наверное, сочтет меня самой безответственной болтушкой всех времен. Да и мне самой надо бы с ним увидеться. Похоже, теперь он полезет в бутылку».
Но когда он снова заговорил, его голос звучал совершенно спокойно, никаких следов обиды не ощущалось.
– Тогда давайте просто возьмемся за это дело с другого конца, – предложил он. – Скажите сами, когда бы вам было удобно встретиться, любезная госпожа Лессинг.
Она едва не поперхнулась.
– Нет, это исключено. Не могу же я требовать, чтобы вы приспосабливались к моим срокам, господин Клаазен.
– Но ведь вы этого и не требовали! Это – моя идея. Катрин поняла, что попала в ловушку.
– Господин Клаазен, разрешите, я поговорю с матерью.
Она крепко зажала низ трубки кулаком и бросила умоляющий взгляд на мать, которая, изображая полное равнодушие, перелистывала один из журналов мод. «Почему она не отходит от меня? – мысленно возмутилась Катрин. – Могла бы и наверх подняться».
Потом, освободив трубку, она громко сказала:
– Господин Клаазен, все в порядке. Мама согласна. Она останется здесь на понедельник, и я смогу подъехать к аэропорту.
– Надеюсь, это не доставит старшей мадам слишком больших неудобств?
Катрин не стала обсуждать этот вопрос.
– Когда подъехать? – спросила она.
– Мой самолет приземляется в 12.27 в аэропорту Дюссельдорф – Лохаузен. Мы могли бы вместе пообедать.
– Прекрасно, господин Клаазен. Буду встречать вас в зале ожидания.
– И захватите с собой, пожалуйста, эскизы!
Оба положили трубки одновременно.
– Хорошенькую ты заварила кашу, – заметила мать.
– Ну, поскольку ты все слышала…
– Не все. Только то, что говорила ты, – констатировала Хельга.
Катрин не дала себя прервать:
– … Ты должна была понять, как я старалась избежать этой встречи.
– А почему, собственно?
– Ты еще, пожалуй, скажешь, что тебе нравится, когда я с ним встречаюсь.
– Мне до этого нет никакого дела, дорогая моя.
– Согласна, что нет. Не отрицаю.
– Я ведь всегда предоставляла тебе свободу. Или ты можешь привести примеры иного отношения?
– Нет, – вынуждена была признать Катрин.
– Ну, вот видишь. Не касается меня и то, почему ты пыталась избежать встречи с ним. Если не хочешь объяснять, то я этот вопрос снимаю. Не желаю я знать и о том, почему ты так быстро позволила себя уговорить на отвергнутый тобой вариант.
– Он предложил, чтобы я сама определила срок свидания. Не могла же я сделать вид, что никогда и ни при каких условиях не найду времени для встречи.
– Можешь мне ничего не объяснять, дорогая моя, меня это не касается.
– Было бы совершенно ненормально, если бы ты совсем не интересовалась моими делами и заботами.
«Надеюсь только, что забот окажется не слишком много», – собиралась ответить Хельга, но предпочла промолчать.
– Если хочешь знать, мы встречаемся за обедом, чтобы поговорить о делах. Что в этом плохого?
– Ничего. Не помню, чтобы кто-либо выражал по этому поводу порицания.
– Почему же я должна защищаться?
– Потому что постоянно чувствуешь себя так, словно на тебя кто-то нападает. Из-за чего? Этого я тоже понять не могу.
– Значит, я просто спятила?
– Есть немного. Но у кого этого нет?
Катрин вдруг вспомнила, что ее встреча с Эрнстом Клаазеном нежелательна вовсе не ее матери, а Жан-Полю.
– Прости меня, если я вела себя как-то не так, – сказала она подавленно.
– Да, ладно, дорогая моя, я не сержусь. Ты, конечно, поступаешь правильно. Мне только кажется, что Клаазену твое поведение – то да, то нет – могло показаться кокетством. Надо тебе быть осторожнее. Не хочу давать советов, но дразнить мужчин опасно. Вполне может случиться так, что он поймет твои слова превратно.
Катрин с трудом удалось сдержаться, чтобы не вскрикнуть.
– Буду следить за собой, – пообещала она.
– Боюсь, Тилли не сможет на этот раз нам помочь. Маленькая Ева плохо себя чувствует.
– Да что ты?!
– Во всяком случае, так сказала Тилли. А ведь в прошлый раз малышка выглядела вполне довольной и здоровой.
Обе женщины, да и многие вокруг предполагали одно и то же. Тилли жила за счет органов социального обеспечения и алиментов отца Евы; спекулируя на нездоровье ребенка, она уклонялась от работы. Обитали они в самой дешевой квартире, в мансарде, а подрабатывала Тилли только изредка.
– Видимо, она следит за тем, чтобы не зарабатывать больше положенной нормы, иначе ее лишат пособия, – заметила Катрин.
– Вполне возможно, но от этого мне не легче.
– А если ты попросишь помочь Даниэлу? Меня ведь не будет всего несколько часов в середине дня, включая обеденное время.
– Ты же знаешь, Даниэла лавку ненавидит.
– Ты преувеличиваешь. Она не любит рукоделье, но этим ей заниматься и не придется. Она лишь будет выполнять твои поручения, приносить коробки, убирать ненужное и так далее.
– Нам не следовало бы принуждать ее к тому, против чего она внутренне протестует.
– Да будет тебе! В своих мечтах я тоже вижу нечто более приятное, чем стоять за прилавком, но ведь делаю это.
– Ты – человек взрослый, дорогая.
– А ты, мамочка, слишком деликатна. Я с ней сама поговорю.
Катрин дождалась, когда дочь пошла укладываться спать. Потом она, как обычно, вошла в детскую, но не для того, чтобы поцеловать дочь перед сном, ибо в их маленькой семье было не принято осыпать друг друга нежностями, а только для того, чтобы пожелать Даниэле доброй ночи.
– Все в порядке, дорогая? – спросила Катрин. Темные глаза Даниэлы сверкнули недоверием.
– С чего бы это могло быть по-другому?
– Да нет, милая, это просто такое присловье. Это значит, что я забочусь о тебе.
– Ха-ха-ха!
– Ну, что это ты?! – Катрин присела на край кровати.
– А ну-ка, давай, говори, что тебе от меня нужно?
Уязвленная Катрин вымученно улыбнулась.
– Ты ведь очень хорошо меня знаешь, так?
– Ну, ясно! Знаю тебя, мамуля, всю жизнь. Ты всегда какая-то странная, когда хочешь поговорить по душам.
– У меня к тебе просьба.
– Нечто подобное я и предвидела.
– Не могла бы ты один разочек, в виде исключения, заменить меня в лавке?
– Но я ничего не понимаю в рукоделии.
На самом же деле Даниэла еще совсем малышкой усердно вышивала, вязала крючком и даже спицами. Мать и бабушка были в восторге от ее талантов. Однако с каждым днем она все больше теряла интерес к рукоделию. Однажды Даниэла поняла огромную разницу между собственными неловкими попытками рукодельничать и шедеврами матери. Девочку приводило в отчаяние, когда она видела ловкие пальцы Катрин, наблюдала, как они – раз, два, три – приводили в порядок бракованную вещь. Ощущение, что ей никогда не достичь такого совершенства, полностью овладев ею, парализовало ее стремление к работе. И Даниэла оставила всякие попытки творить самостоятельно. При этом ни Катрин, ни Хельга не поняли истинных причин такого поворота и постепенно смирились с тем, что девочка внезапно утратила интерес к рукоделию. Да и сама Даниэла не вполне осознавала, почему не хочет продолжать начатое дело.
– Ненавижу я эти нитки! – крикнула она и на этот раз.
– Речь идет совсем не об этом. Тебе предстоит только немного помочь бабушке. Представь себе на минуту, что в нашей лавке продаются овощи и фрукты.
Даниэла хохотнула.
– Тогда я хотя бы могла стащить для себя яблоко! Катрин почувствовала облегчение.
– Это только на пару часов в понедельник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30