– Ну, что ты выдумываешь? Пока что у меня еще никаких секретов нет.
– Ведь когда я получаю плохую отметку, то все равно обязана ее вам показать, даже если заранее знаю, что вы будете меня ругать.
– Не помню, чтобы я хоть раз бранилась из-за школьной оценки.
– Верно, траурных флагов ты не вывешиваешь. Но ведь это тебя расстраивает. – Даниэла усердно полировала полотенцем тарелки и ставила их горкой одну на другую.
– И все же ты поступаешь правильно, показывая нам оценки. Иногда тройка – не случайность, а признак систематической неуспеваемости по тому или иному предмету – знаю, знаю, что с тобой такого не случалось, но ведь это все же не исключено. Чем старше, тем все труднее учиться в школе. Возможно, тебе скоро потребуется помощь, поэтому мы должны быть в курсе дела.
– Это я сознаю.
– Браво, дорогая моя.
– Но и ты всегда должна нам все рассказывать.
– А вот и нет. Если бы я действительно хотела переехать в Гамбург, то должна была бы вам об этом сказать. Это ясно. Но поскольку я этого делать не собиралась, то было бы разумнее ни о чем не говорить.
Даниэла встала на цыпочки, расставляя тарелки и чашки в буфете.
– Ну, тогда очень хотелось бы знать, что думает об этом бабуля.
– Ты что же, собираешься все это ей подать, так сказать, с пылу с жару?
Даниэла повернулась к матери.
– А что, разве это уже секрет?
Катрин поняла, что может вот-вот попасть в двусмысленное положение.
– Ну, что же, – решила она, – если хочешь, то расскажи бабушке. Но прошу тебя, не при мне. Я не хочу никаких новых выговоров.
Однако Хельга Гросманн только засмеялась, выслушав рассказ Даниэлы.
– Это не причина для беспокойства, дорогая. Твоя мама просто не может что-то утаить. Это ей никогда не удавалось.
Приближалось Рождество, и в маленькой семье наступил мир. Больше не было произнесено ни слова о Клаазене и его предложении. Даже когда пришел чек из Гамбурга, Хельга Гросманн воздержалась от каких-либо замечаний. Жан-Поль Квирин давал о себе знать только пестрыми иллюстрированными открытками, и все члены семьи, словно сговорившись, делали вид, что его вообще не существует. Создавалось впечатление, что они живут в каком-то изолированном мирке.
В лавке дела шли хорошо.
– Разве у нас нет оснований чувствовать себя совершенно счастливыми? – время от времени спрашивала Хельга Гросманн.
Катрин особого счастья не ощущала, сама не понимая почему. Конечно же, ей недоставало Жан-Поля. Но ведь она его не потеряла. Она была уверена, что рано или поздно он снова появится. Уже одному этому можно было радоваться. Она и пыталась радоваться, но ничего не получалось.
Вместо того чтобы быть довольной и наслаждаться гармонией семейной жизни с матерью и дочерью, Катрин часто раздражалась. Ей приходилось очень следить за собой, чтобы не обнаружить своего плохого настроения.
Если Даниэла спрашивала: «Что с тобой, мама?», она отвечала: «Ничего, решительно ничего» или «Просто устала, вот и все». Она даже не хотела признаться домашним, что ее желудок болит так, словно проглотила свинцовую пулю.
По настоянию Хельги Гросманн, Катрин прошлой весной легла на трое суток в городскую клинику и прошла полную диспансеризацию, так сказать, с головы до ног. Она даже подверглась очень неприятному обследованию желудка – пришлось глотать толстую кишку. Но результаты были хорошими, врачи заверили ее, что она вполне здорова.
– Не исключено, что причиной неприятных ощущений в желудке является ваше душевное состояние, – заметил один из врачей. – Вам бы следовало пройти курс психотерапии.
Для Катрин этот вопрос так и остался открытым. У Хельги Гросманн было собственное мнение:
– Чтобы ты обратилась к одному из этих горе-целителей? Просто смешно. Теперь ясно, что у тебя никаких болезней нет. Значит, тебе нужно просто взять себя в руки.
Поскольку Катрин теперь знала, что мать считает ее боли в желудке чистой ипохондрией, она больше об этом не заговаривала. Все равно никакого толку не будет.
Уже много лет назад стало традицией, что в предрождественские дни Катрин навещает отца в Дюссельдорфе. Он был управляющим фирмы по прокату автомобилей, расположенной на тихой стороне улицы Кёнигсаллее. Иногда они встречались за обедом, но чаще он приглашал ее к себе в кабинет на маленький импровизированный ленч. Так было и на этот раз.
В первые минуты встречи оба, как и всегда, сидели чуть смущенные. Разговор не клеился, говорили о всяких мелочах. Они любили друг друга, но еще в детские годы Катрин их отношениям были поставлены такие неожиданные и серьезные преграды, что нормального общения, какое бывает между отцом и дочерью, уже не получалось.
Они сидели друг против друга в комнате для посетителей. Секретарша сервировала им столик, предложив подогретых омаров и холодный ростбиф. Она положила салфетки, поставила на стол тостер, а Густав Гросманн откупорил бутылку белого вина.
– Это шабли, – заметил он, наполняя бокалы.
Катрин пригубила вино.
– Изумительно!
– А ты разве что-нибудь понимаешь в винах?
– Кое-что.
Он положил ей на тарелку омаров.
– Я рад твоим успехам. А есть можешь, не стесняясь, руками. Видишь, у нас тут и мисочки с водой припасены, чтобы обмыть пальцы.
Катрин медлила. На ней был серый кашемировый пуловер, который легко запачкать. Но она подумала: «Ну и что? Могу потом переодеться». И, схватив в руки клешню, начала ее обсасывать.
– Знаешь, хорошая еда постепенно становится моей страстью, – призналась Катрин.
Густав Гросманн расстелил на коленях большой носовой платок.
– По тебе этого не скажешь.
– Дело в том, что я не столько гурман, сколько дегустатор.
– Ты что, намекаешь на мое пузо?
– Ах, что ты, папа, – испугалась она. – О чем это ты? Разве можно сказать, что у тебя большой живот? Я никогда этого не замечала.
– Это потому, что я всегда втягиваю его, когда нахожусь в обществе красивой женщины.
На самом деле у Густава Гросманна была склонность к полноте, с которой он уже много лет боролся, бегая трусцой, поднимая гимнастические гири и соблюдая диету. Кроме того, сшитые по заказу костюмы вносили свою лепту в маскировку его объемов. Хотя лучшие годы были уже позади, выглядел он все еще достаточно хорошо. Это был мужчина со свежим, всегда чуть загоревшим лицом и густыми седыми волосами.
Катрин хохотнула.
– Какой комплимент, папа! Я ведь всего лишь твоя дочь. – И она сказала то, что действительно думала: – Но вот ты выглядишь действительно блестяще.
– Ты тоже, Катрин. Несмотря даже на то, что ты мне всегда кажешься слишком худенькой. Но, может быть, это соответствует теперешней моде?
Катрин, которая не хотела обсуждать ни свою худобу, ни боли в желудке, быстро согласилась:
– Ты правильно понял, папа. При такой стройной фигурке я могу носить все что угодно.
И все же он казался озабоченным.
– Пара фунтов прибавки тебе определенно не повредила бы.
– С годами так и будет, это уж точно.
– Ты все еще пишешь в тот журнал?
– Да, папа. Пишу и делаю эскизы. – Катрин с большим удовольствием рассказала бы ему о предложении главного редактора занять престижную должность, но воздержалась, зная, что отец будет настаивать на том, чтобы она согласилась. – Там моей работой очень довольны.
– Тогда, значит, ты скоро сможешь уйти из лавки твоей матери.
– Не говори так, папа! Это было бы с моей стороны непорядочно. Ты же не сомневаешься в том, что я не могу оставить маму на произвол судьбы. Мы ведь с тобой довольно часто обсуждали этот вопрос и раньше.
– Мне просто непонятно, почему молодая женщина с такими способностями, как у тебя, никак не хочет оторваться от маминой юбки.
– Я ей многим обязана.
– Каждый человек многим обязан матери – хотя бы уже тем, что она произвела его на свет. Но это еще не причина для того, чтобы цепляться за мать до самой смерти.
Катрин глубоко вздохнула.
– Папа, – сказала она, – ты не замечаешь, что иногда становишься еще назойливей, чем она? Я – взрослая женщина, а ты никак не избавишься от привычки делать мне наставления. Не можешь ли ты принять к сведению, что я сама знаю, как мне жить и как не жить?
– Черт возьми, задала ты мне жару, – улыбнулся он, не принимая ее слов всерьез.
Она окунула пальцы в мисочку с теплой водой, где плавал кружок лимона, чтобы лучше смывался жир, вытерла руки салфеткой и промокнула губы. – Если ты будешь продолжать разговор в том же духе, то испортишь мне аппетит.
– Было бы жаль, – признал он.
– Значит, решено? Поэтому давай поговорим о чем-нибудь другом. Как идут твои коммерческие дела?
– Можно подумать, что это тебя интересует.
– Ты прав, вопрос глупый. Ведь по тебе сразу видно, что успешно. – Катрин глотнула вина. – Кстати, на ночь я остаюсь в Дюссельдорфе. Благодаря твоей квартире я всегда могу себе это позволить. Я действительно очень благодарна тебе за нее, папа. Не считаю этот факт пустяком.
– У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?
– Пока нет. Я приехала только чтобы повидать тебя и кое-что закупить на Рождество. Хочу раздобыть что-нибудь такое, чего в Гильдене не сыщешь.
– Не хочешь ли зайти к нам домой?
– Как мило с твоей стороны предложить это! Но нет, этого я не хочу.
– Мне так жаль, Катрин.
– Не о чем жалеть. Ты имел полное право строить новую семью, и я рада, что тебе это удалось.
Через несколько лет после развода Густав Гросманн вторично женился, на этот раз на не очень молодой и не очень красивой женщине, принесшей ему виллу в Дюссельдорф-Оберкасселе и недурное состояние, а также двух сыновей-погодков. Марго была, что называется, молодчина и, без сомнений, подходящая партнерша для Густава Гросманна. Но при всей ее разумности, доброжелательности и великодушии она не могла преодолеть чувство ревности к Хельге, с которой никогда не была знакома. Из-за этого она не переносила и Катрин. С точки зрения Марго, было совершенно излишне проявлять еще какую-то заботу о давно повзрослевшей дочери. Катрин высоко ценила то, что, несмотря ни на что, отец все-таки многое делал для нее.
– Я бы с удовольствием связала тебе что-нибудь красивое, – заметила она, – но ведь нам обоим известно, что ничего, кроме досады, это не принесет.
Дело в том, что каждый раз Марго, сначала восхищаясь вещами, которые Катрин вязала в подарок отцу, при первой возможности бросала их в кипящее белье, отчего они превращались в бесформенные тряпицы.
Сейчас оба вспомнили именно об этом, и, хотя поначалу очень злились на Марго за ее поведение, теперь лишь смеялись над этой ее причудой. Отец и дочь, что бывало не часто, полностью понимали друг друга, что и доставляло им удовольствие.
– Надо заметить, что нам обоим не везет с подарками, – произнес Густав Гроссманн. – Я бы охотно подарил тебе какое-нибудь симпатичное украшение, но боюсь, твоей матери удастся испортить тебе все удовольствие от подарка.
Катрин хотела было броситься грудью на амбразуру, чтобы защитить мать, но сразу поняла, что не способна на акцию, столь противоположную ее истинному чувству. Отец слишком хорошо знал Хельгу, чтобы не высмеять Катрин, если она вступится за мать. Поэтому она сказала:
– Это очень мило с твоей стороны, я умею ценить хорошие вещи.
Потом она откусила немного ростбифа, сдобренного майонезом с корнишонами и кусочками гренок.
– Поэтому я приберег для тебя немного денег.
– Ну, папа, этого не надо! – протестовала Катрин с полным ртом. – Мне хватает, правда-правда!
– Не говори глупостей! Деньги не такая вещь, которой может быть достаточно.
– Ну, почему же? Может и хватить, если наличие их отвечает потребностям.
– Но когда денег становится больше, то и потребности растут сами собой. Если же действительно не знаешь, на что их употребить, то положи в банк на имя Даниэлы.
– Такие вещи под контролем у мамы…
В следующий момент Катрин готова была дать себе пощечину за то, что у нее вырвались эти слова.
Отец только молча взглянул на нее. Катрин знала, что сейчас он больше всего хотел бы спросить: «Ты не можешь даже распоряжаться сберкнижкой дочери?» И она была благодарна отцу, что он не задал этого вопроса.
– Ну, ты уж как-нибудь найдешь им применение, – только и сказал он, – в этом я нисколько не сомневаюсь. Не можешь же ты лишить меня удовольствия подарить тебе хоть что-то.
– Я принимаю твой дар, папа, и очень тебе благодарна. Как хорошо… – Она запнулась, подыскивая нужное слово и, наконец, промолвила: – Как хорошо иметь отца.
– Так и должно быть.
Пришла посылка от Жан-Поля Квирина. Большая и тяжелая, она была передана адресату внизу, в лавке.
– Отнеси ее наверх и распакуй, – сказала Хельга Гросманн дочери, – я пока обойдусь и без тебя.
Катрин поблагодарила мать и отказалась:
– Не настолько я нетерпелива и любопытна.
Но, обслуживая клиентов, как всегда, любезно и заинтересованно, она ни на минуту не забывала о посылке: страшно хотелось узнать, что там пришло от Жан-Поля.
Только в обеденный перерыв Катрин отнесла посылку в дом.
С удовольствием оставила бы ее в своей комнате, но отказалась от этого намерения, чтобы Хельга и Даниэла не чувствовали себя изолированными от присланного подарка.
– Открывай, открывай, – настаивала Даниэла. – А почтовые марки отдашь мне, ладно?
– Думаю, надо сначала спокойно пообедать, – заметила Катрин.
– Тебе решать, – ответила мать. – Это твоя посылка. Можешь даже поставить ее как рождественский подарок под елку.
– Ой, это глупо! – воскликнула Даниэла. – Ведь посылка уже у нас в руках!
– Если бы почта доставляла все посылки только в сочельник, – заметила Хельга, – то почтальоны могли бы надорваться.
– Нет, открою-ка я ее сразу после обеда, – решила Катрин.
На обед была чечевица с салом, и, хотя Катрин нервничала, она ела с аппетитом, и ее желудок не бунтовал.
Даниэла положила себе маленькую порцию и проглотила ее с обезьяньей торопливостью.
– Я поела, – заявила она таким тоном, словно совершила подвиг.
– Но мы-то еще нет, – пригасила ее горячность бабушка.
Когда Даниэла заметила, что взрослые не спешат, она подложила себе еще ложку чечевицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30