Ее дочь, и вдруг добрачная половая связь. Фу-фу какой позор! Ну в общем, нечто подобное.
– Могу себе представить. В общем, похоже и на моих родителей.
– Петер тогда говорил, что в его отчаянном финансовом положении о женитьбе и думать нечего. Этого я понять не могла. Ведь я готова была сесть на хлеб и воду, только бы быть с ним вместе. А жить – хоть в шалаше! Я это не просто говорила, я именно так и думала. Совершенно искренне. В те дни я очень много плакала.
– А аборта ты боялась?
– Я о нем и не думала. Мыслей о ребенке у меня вообще не было. Мне был важен только Петер.
– А твоя мать?
– Она настаивала на том, чтобы все привести в порядок, потому что мы, молодые, жили в хаосе. Она говорила с нами обоими, читала нам нотации. Поясняла Петеру, что брак со мной никогда не будет для него обременителен. Я ведь уже работала в лавке и получала свою зарплату, а нам обоим предоставлялась возможность бесплатно жить в ее доме.
– И вы все-таки поженились? – спросила Тилли, продолжая грызть лепешки.
– Да. Но, конечно, без всяких торжеств – очень просто. Пошли в загс и сказали «да», а мама приготовила нам кое-что вкусное…
– А что именно? – поинтересовалась Тилли.
– Сейчас вспомню… Да, язык в соусе из мадеры. Это было любимое блюдо Петера.
– А потом, значит, вы жили все вместе вполне мирно в этой вот квартире? Так?
– Ну, чтобы совсем мирно, этого не скажешь. Бывали и конфликты. – Катрин вспомнила о тревогах Петера, его раздражительности, депрессиях. Но говорить об этом не хотелось. – Но мама действительно делала все возможное, чтобы сохранить мир, – продолжала Катрин. – Я была счастлива, что он со мною, что у нас будет ребенок. А Петер после банкротства очень скоро нашел себе работу.
– Вот только, наверное, потребовалось бы еще немало лет, чтобы расплатиться с долгами, – вставила Тилли.
– О, с этим-то мы бы справились. На себя мы почти ничего не тратили, а для Даниэлы использовали мои старые детские вещи. Мама, к счастью, их сохранила.
– Что же тогда не получилось? – спросила Тилли. Катрин помедлила. Она была близка к тому, чтобы довериться подруге. Но правда так и осталась невысказанной.
– Не получилось? – повторила она. – Я бы сказала иначе. Петер погиб. Он попал в автомобильную катастрофу. В Кёльне. Да, погиб на месте.
– Это все же лучше, чем остаться калекой, – хладнокровно прокомментировала Тилли.
Катрин была рада, что продолжает придерживаться версии, которую в нее, словно гвоздь в стену, вбила мать. Правды не узнал никто. Было исчезновение Петера, растущий страх за него, потом известие из полиции о его смерти. Он покончил с собой в одном кёльнском отеле. Снотворное. До сих пор она не могла понять, зачем и отчего. Ведь все уже шло отлично.
Тилли собралась было схватить еще одну лепешку, но опустила руку.
– Ты так побледнела, – произнесла она. – Неужели эта старая история все еще так сильно тебя волнует?
Катрин сглотнула слюну.
– Это случилось в годовщину нашей свадьбы. Мы поженились ровно за год до этого.
Тилли наклонилась к ней.
– Ах, бедняга! Но, с другой стороны, ты хотя бы побывала замужем, чего я не могу сказать о себе.
– Разве это так важно?
– Ой, ну конечно! Очень важно! Если бы Ганс-Георг женился на мне, я сейчас была бы совсем в другом положении. Даже не говоря о материальной стороне… У меня не было бы столкновений с родителями, Евочка носила бы фамилию отца, а я не казалась бы себе самой такой несчастной. Я ему слишком доверяла, иначе ничего бы такого не случилось. Могу тебе только посоветовать, Катрин: никогда не связывайся с женатым.
– Тут ты, видимо, права.
– А тот, который все время присылает тебе пестрые открытки, что у тебя с ним?
– Да! Ты ничуть не любопытна!
– Я только одно спрошу: Жан-Поль Квирин, верно? Он ведь женат?
– Да, – призналась Катрин, – но это никогда ничему не мешало. Вот разве только мы не могли встречаться в выходные.
– Не могли? – переспросила внимательно слушавшая Тилли. – А теперь что-то изменилось?
– Да. – Как бы пересиливая себя, Катрин добавила: – Теперь он собирается разводиться.
– Из-за тебя?
– Нет-нет. Правда, нет. Я тут ни при чем.
Тилли откинулась на спинку стула.
– Ну это все-таки кое-что.
– Что ты имеешь в виду?
– Не очень-то сходи с ума от веры в то, что он говорит.
– Я и не думаю.
– Я это знаю по собственному опыту. То скажет: «Я развожусь», а в следующий раз: «Мне жаль, но я не могу причинить жене такое зло». А потом снова: «Конечно, сдержу слово, коли обещал». Просто с ума сойти. Я счастлива, что с этим покончено. Сегодня я его уже не приму, даже если на четвереньках приползет. И знаешь, что меня сердило больше всего? У них ведь и детей-то нет.
– У Жан-Поля тоже нет.
– От этого ничего не меняется. Ты всегда должна быть готова ко всяким фокусам.
– Ну, я так не думаю.
– Увидишь!
– Нет, нет. Определенно нет. Тут дело такое… – Катрин помедлила, не желая допустить бестактности. – Это жена от него ушла.
– Ничего не значит. Еще вернется.
– Поживем – увидим, – сказала Катрин примирительно.
– Правильно. Будешь держать меня в курсе, да? – Тилли встала. – Пойду посмотрю, как там Евочка.
– Думаешь, она еще не спит?
– У нее последнее время плохой сон. Неприятно, правда?
Катрин поняла, к чему клонит Тилли.
– Это не твоя вина, – спокойно сказала она.
– Верно, не моя, – энергично подтвердила Тилли. – Я знаю, все возмущаются, что я не работаю. Но я не могу отдать Евочку в ясли: я бы вся издергалась, а уж она… Даже подумать страшно.
– Никто тебя не упрекает, Тилли.
– Вы мне этого не говорите, но так считаете.
Катрин не хотелось этого отрицать только ради того, чтобы успокоить Тилли.
– Ничего, скоро она сможет посещать детский сад, – заметила она. – Тогда и вопрос сам собой отпадет. – Катрин встала. – Ты уже решила, чем будешь заниматься тогда?
Тилли откинула волосы назад.
– Может, пойду работать в бар. Ведь это для меня самое подходящее, правда? При моем-то легкомыслии.
– Не говори глупостей, дорогая. Ты – одна из самых ответственных матерей из всех, кого я знаю.
Когда Тилли ушла, Катрин убрала посуду на кухню, сполоснула ее и вытерла полотенцем. Посмотрела на часы. Было еще довольно рано, можно было бы и отправиться в Винтерберг. Но, с другой стороны, она бы с удовольствием провела совсем спокойный вечер в одиночестве, посвятив его «большой косметике».
Она решила позвонить в «Пансион Газельманн». Через некоторое время в трубке послышался голос матери.
– Катрин, это ты? – произнесла Хельга Гросманн с наигранным удивлением, словно рассталась с дочерью не пару дней, а несколько месяцев тому назад. – Как мило с твоей стороны дать о себе знать.
– Я звоню из Гильдена.
– Ты одна?
– Да, мама. Вот раздумываю, ехать к вам уже сегодня или завтра с утра пораньше.
– Как тебе больше по душе, дорогая. Конечно, никто не знает, какая завтра будет погода. Но уж определенно не лучше, чем сегодня. У нас здесь снег перестал.
– Ты права, мама. Лучше уж сразу.
– Но, конечно, если ты утомлена или есть другие планы…
– Да уж ладно, мама. Я приеду. Но вы не ждите меня, ложитесь спать.
– Надеюсь, ты будешь здесь не очень поздно.
– Буду ехать возможно быстрее.
– Но будь внимательна. Ради нас торопиться не надо.
– До скорого, мама! Не беспокойся. Ничего не случится.
Последние дни зимнего отпуска Катрин провела с матерью и дочерью – весело и с удовольствием. Только вот снова начались боли в желудке, что омрачило настроение. Катрин пыталась не обращать на них внимания, но окружающим бросалось в глаза, что она почти ничего не ест.
– Здешний стол не по тебе, – констатировала Хельга Гросманн, – чуточку потерпи, пока приедем домой: там я тебе буду готовить.
Но и когда они вернулись в Гильден, лучше Катрин не стало. Она питалась в основном молоком и бананами: эта пища доставляла ей меньше неприятных минут, чем любая другая.
– Просто смешно! – комментировала мать. – Язвы желудка у тебя нет, это установлено. Значит, и питаться ты могла бы нормально.
Катрин отказалась от своей щадящей диеты и приучила себя долго-долго пережевывать каждый кусочек, прежде чем проглотить. Однако, несмотря на это, тяжесть в желудке не проходила, а порции, которые она могла проглотить, были крошечные. Катрин продолжала пить цельное молоко. Давать ей советы было бесполезно, и мать перестала обращать внимание на питание Катрин.
Из Гамбурга пришло извещение о том, что ее работы получены и будут рассматриваться. Катрин была разочарована: вопреки всему прежнему опыту, она надеялась на быстрый положительный результат.
Внешне она оставалась непринужденно-веселой, обслуживала клиентов со своей обычной приветливостью. Она вязала изделия для себя и для лавки, обдумывала статьи и эскизы для следующего выпуска журнала «Либерта» и время от времени играла в карты с матерью и дочерью. Но единственное, что действительно поддерживало ее тонус, была перспектива встречи с Жан-Полем в Риме. Однако из осторожности она пока что ничего не говорила об этом матери.
Только когда приблизился срок, она спросила как бы между прочим:
– Ты, конечно, не будешь возражать, если я уеду на выходные, правда, мама?
Лавка уже закрывалась, в помещении они были одни. Хельга Гросманн чуть заметно вздрогнула, но сразу же взяла себя в руки.
– Ну конечно, нет, дорогая. Куда же ты собралась?
– В Рим.
– В разгар зимы? Как это тебе пришло в голову?
– У Жан-Поля там дела, мы хотим встретиться.
– Так, значит, у тебя эта поездка все время была на уме, а мне ты не обмолвилась ни словом?
Катрин избегала взгляда матери.
– Но ведь не исключено, что за это время обстоятельства могли бы измениться.
– И все же такие вещи следует друг с другом обсуждать. Ты знаешь, что я предоставляю тебе полную свободу.
– Да, конечно. Просто не хотела тебя зря волновать.
– Ты полагаешь, что я приду в волнение, узнав, что ты хочешь совершить путешествие?
– Я имела в виду, – растерялась Катрин, – что и радоваться тоже не будешь.
– Плохо же ты меня знаешь, дорогая дочь. Всякую твою радость я полностью разделяю.
– Мне было бы достаточно, если бы ты принимала ее хотя бы без огорчений.
– Разве когда-нибудь было иначе?
– Мама, прошу тебя! Не надо обманывать ни себя, ми меня. Я же понимаю, что тебе и Даниэле не по душе, когда я вас покидаю!
– Нет проблем! Мы уж как-нибудь обойдемся.
Катрин была рада, когда приход какой-то поздней посетительницы прервал этот разговор. Теперь она считала, что худшее позади. Во всяком случае, мать уже знает о предстоящем отъезде.
Однако вечером, когда Катрин уже собиралась пожелать матери спокойной ночи, а Даниэла спала, Хельга ее остановила:
– Подожди, дорогая.
Катрин демонстративно зевнула.
– Я ужасно устала.
– Всего один короткий вопрос: как это получилось, что именно в выходные у Жан-Поля нашлось для тебя время?
– Я тоже не знаю, мама, – произнесла Катрин, чувствуя себя не в своей тарелке от этой прямой лжи.
– Раньше ведь такого никогда не бывало.
– Это верно.
Хельга не спускала с Катрин глаз, спрятанных за поблескивающими от света стеклами очков.
– А ну, давай, выкладывай, дорогая. От меня тебе скрывать нечего.
Катрин, до этого стоявшая около двери, села рядом с матерью, как бы признавая свою неправоту.
– Ах, знаешь, идиотская история. Слишком глупо, чтобы обсуждать.
– Итак?
– Кажется, он поссорился с женой.
– Из-за тебя?
– О нет, вовсе нет. Ко мне это не имеет ни малейшего отношения.
– Я что-то в этом не очень уверена.
– Но он бы мне сказал, – промолвила Катрин, и ей вдруг стало жарко при мысли, что сначала Жан-Поль пытался представить события именно так.
– Я не хочу тебя предостерегать, – сказала Хельга. – Я уверена, ты и сама разберешься в своих проблемах. Но скверно, если ты будешь втянута в дело о разводе.
– Да, этого я, конечно, не хочу.
– И ты вполне недвусмысленно его об этом предупредила?
– Да, мама. – Чуть помедлив, она добавила – Может быть, я все же недостаточно ясно это выразила. Он-то понимать ничего не желает.
– Я так и подумала.
– В Риме, – заметила Катрин, – я хочу обговорить с ним все это подробно.
– Если ты действительно так думаешь, – а я могу это допустить, ведь ты, в конце концов, моя дочь, – то почему бы тебе ему об этом не написать? Всегда лучше излагать подобный «меморандум» на бумаге. Мужчины неохотно слушают других, не дают высказаться и забивают собеседника нелогичными аргументами.
– Я и сама об этом думала уже, – заметила Катрин, – но потом мне показалось, что письмо – мера слишком жесткая. Ведь мы с Жан-Полем не ссорились. Мы можем поговорить обо всем спокойно.
– В роли разрушительницы семьи ты бы мне определенно была не по душе, дорогая…
– Я и сама себе была бы не по душе, – вклинилась в ее речь Катрин.
– Мне бы определенно не хотелось видеть в тебе причину развода этого человека.
– Об этом и речи быть не может, мама.
– А что потом? Как это будет выглядеть в дальнейшем? Я имею в виду: после того, как он оформит развод.
– Думать об этом сейчас нет необходимости.
– Тут я иного мнения. Всегда лучше не просто плыть по течению, а ставить перед собой определенную цель. – Хельга поднялась. – Сделай одолжение, дорогая, принеси мне из холодильника бутылку пива. Выпьешь со мной стаканчик?
– Не знаю, не будет ли мне хуже.
– Не будь такой мнительной, дорогая. Стакан пива еще никому не вредил.
Когда Катрин вошла с подносом, неся на нем откупоренную бутылку пива и два стакана, Хельга уже принесла из своей спальни пачку сигарет. Катрин поняла, что разговор предстоит долгий, но это не вызвало у нее никаких неприятных чувств. Она решила быть по возможности откровенной.
В пятницу, когда обе женщины еще занимались уборкой квартиры, а Даниэла уже отправилась в школу, вдруг зазвонил телефон.
Как всегда, Хельга Гросманн первой подошла к аппарату и сняла трубку, тут же передав ее Катрин.
– Это тебя. Из Рима.
– Кто?
– Ну кто же еще? Он.
Катрин поставила на стол поднос с грязной посудой и взяла трубку из рук матери.
– Да? – спросила она, удивленная, но вовсе не обеспокоенная?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30