– Лючия, я подброшу тебя, если ты собираешься домой, – сказала Дэйзи, когда они вышли на улицу, потом она повернулась к Катринке и добавила: – Не хотели бы вы поехать с нами, дорогая? Или вы на машине? – Катринка отказалась от совместной поездки, увидев, что в нескольких футах отсюда ее ожидает Дэйв. – Я вам позвоню в понедельник, – продолжила Дэйзи, идя за своим шофером и садясь вслед за Лючией в автомобиль, – чтобы узнать, как прошел уик-энд. Помните, что нельзя позволить Нине запугать вас. С другими у нее это часто получалось.
– Я не позволю, – ответила Катринка, уверенно и с надеждой.
Глава 27
Поездка по магистрали 1–95 из Нью-Йорка в Род-Айленд показалась Катринке скучной и монотонной. Даже когда они свернули с магистрали на двухрядное шоссе, которое вело в Ньюпорт, ландшафт, на ее взгляд, почти не изменился. Небольшие скопления деревьев чередовались с полями жнивья, с очаровательными старинными магазинчиками, унылыми бензоколонками и домами с потемневшими от времени рамами. Все это не шло ни в какое сравнение с Чехословакией, с ее густыми лесами и лужайками, поросшими цветами, с ее крохотными городками, где крыши домов были покрыты красной черепицей, с ее холмами, на которых виднелись стройные шпили церквей.
Верх машины был опущен, и Катринка покрыла голову шарфом, чтобы ветер не растрепал волосы. Из магнитофона звучал голос Барбары Стрейзанд, и Катринка покачивалась в такт музыке и подпевала по-чешски. Время от времени Адам бросал на нее взгляд и улыбался. Она была целиком поглощена музыкой и, наверное, забыла о нем. Сам же он размышлял над противоречиями той системы, с которой была связана ее жизнь. Хотя западные газеты и журналы были недоступны в Чехословакии, как рассказывала ему Катринка, но американская и английская поп-музыка в исполнении отечественных групп частенько звучала по радио. Существовали многолетние очереди на квартиру, разведенные супруги продолжали, не имея других возможностей, жить вместе. Правда, средняя семья могла позволить себе маленький летний домик в горах. Государство контролировало производство и распределение, частные предприятия были запрещены, тем, кто не являлся членом коммунистической партии, было трудно рассчитывать на продвижение по службе. Энергичные люди работали на двух-трех работах и могли позволить себе приобрести машину, старики вполне сносно жили на пенсию, правительство заботилось о больных, а в магазинах было много продуктов.
Рассказы Катринки о своем детстве и юности не соответствовали прежним представлениям Адама о самоизоляции этой коммунистической страны. Он осознал, сколь узкое, неполное представление сложилось у него о мире, о жизни в других странах. Он понял, что его надо преодолевать, если он хочет осуществить свои дерзкие планы о мировой финансовой империи. Катринка заставила его задуматься, и для него это было непривычно в отношениях с женщинами.
Адам не жаждал встречи с родителями, зная, что, по крайней мере, в первое время будет очень трудно. Но он ни на минуту не сомневался в том, что Катринка быстро завоюет их сердца. Неужели они не заметят, какая это счастливая находка? И как ему повезло, что он ее встретил? Неужели они не будут так же, как он, очарованы ее необычностью, ее акцентом, ее странной манерой строить предложения, редким сочетанием красоты с умом и мужеством, женственности с уверенностью в себе и чувством собственного достоинства. Когда он вспоминал о том, как близок он был к тому, чтобы сразу вернуться в Нью-Йорк, а не заезжать в Кицбюэль в тот уик-энд, он испытывал чувство огромной благодарности Создателю, своей счастливой звезде, всему, что помогло ему ощущать себя сейчас любимцем фортуны. Он придвинулся к ней и положил руку на ее бедро. Она сразу же открыла глаза и подарила ему взгляд, в котором было столько любви и доверия, что он внезапно ощутил некоторую тревогу. Как ему избежать того, чтобы она в нем не разочаровалась? Или он в ней? Эта непрошеная мысль встревожила его еще больше.
– Ну, вот мы и приехали. Ньюпорт, – сказал он, загоняя неприятные размышления в отдаленный уголок своего «я», где он держал под жестким контролем все свои тревоги.
Катринка рассматривала симпатичный городок, его дома из красного и белого кирпича в колониальном стиле, башню с часами и главную площадь. Он, конечно, не мог сравниться по красоте даже с Кицбюэлем, не говоря уже о Праге, но в нем было какое-то очарование простоты, чувствовалась связь с прошлым, с движением истории, то, чего не хватало самым старым зданиям Нью-Йорка.
– Он мне нравится, – сказала Катринка. – Очень милый. Действительно очень милый.
– Я здесь вырос, – сказал он, направляя машину к Бельвю-авеню и проезжая мимо больших особняков, чьи каменные фасады виднелись за высокими металлическими оградами. Адам показывал Катринке, где жили Асторы, где Уитни, где Морганы, поясняя, какие из этих домов оставались еще в частном владении, а какие приобретены Историческим обществом и открыты для посещения туристов.
– Твоя семья живет в одном из таких домов? – спросила Катринка, которая, хоть и знала о том, что Грэхемы богаты, все же не ожидала такого великолепия.
– О, нет, – сказал Адам. – Мама любит уединение. А здесь его не так-то много.
Чтобы показать Катринке некоторые достопримечательности, он провез ее по городу, но сейчас приближалось время ленча и их уже ждали, поэтому Адам направил свою машину к тому, что до сих пор он иногда воспринимал как дом.
– Он называется «Тополя», – сказал Адам, когда машина свернула на покрытую гравием дорогу с высокими, изящными деревьями по бокам, расположенными на абсолютно одинаковом расстоянии друг от друга.
Они въехали через боковые ворота, так как главные открывались только тогда, когда в семье были какие-то официальные приемы, поэтому дорожка к дому оказалась не такой впечатляющей, как центральная, по которой они могли бы въехать. Когда деревья кончились и они въехали во внутренний двор, Катринка, бросив первый взгляд на дом, воскликнула:
– Господи, какой огромный.
Дом, построенный по проекту Гораса Трумбауэра – архитектора, проектировавшего многие особняки в Ньюпорте, – был длинным прямоугольным строением из серого камня с крутой, крытой шифером крышей, с башенками, фронтонами и застекленными створчатыми дверьми, выходящими на каменные террасы по бокам и позади дома. Вокруг дома раскинулся на двадцати пяти акрах парк, разбитый по проекту того самого Фредерика Лоу Олмстеда, который проектировал Центральный парк в Нью-Йорке. Из любой комнаты дома открывался вид либо на океан, либо на парк, либо на то и другое одновременно.
– Я даже точно не знаю, сколько в нем комнат, – произнес Адам. – Мы с сестрой когда-то пытались их сосчитать, но всегда либо одну забывали, либо считали одну и ту же комнату дважды. По крайней мере, больше двадцати. Здесь есть еще постройки для экипажей, вон там, за той кущей деревьев, которую мы использовали как кабинку для переодевания, когда купались в бассейне. Во времена моего детства у нас обычно были грандиозные приемы. – Он вышел из машины и обошел ее, чтобы открыть дверь Катринке. – Пойдем. Нет смысла откладывать неизбежное.
– Я чувствую себя как после аварии.
– Ты великолепно выглядишь. Прекрасно. Не волнуйся. Все будут так же без ума от тебя, как и я.
Адам успокаивающе обнял ее и повел по широким каменным ступеням к массивной двери парадного входа, по бокам которого располагались увитые плющом вазы. Он позвонил в колокольчик, и через мгновение пожилой дворецкий в черных брюках и белом жилете широко распахнул перед ними дверь.
– Пожалуйте, мистер Адам, – пригласил он, улыбаясь.
– Здравствуй, Эдвард. Рад тебя видеть. Это моя жена, Катринка. Милая, это Эдвард, наш дворецкий. – Здесь было несколько слуг, предупредил ее Адам: дворецкий, лакей, повар, служанка на кухне, прачка, две горничные и шофер. При необходимости использовались люди и помощь со стороны.
Когда Катринка, пробормотав несколько приветственных слов, протянула Эдварду руку, ей показалось, что на его лице промелькнуло выражение озабоченности, прежде чем он приятно улыбнулся и сказал, что рад познакомиться с нею и что мистер и миссис Грэхем ждут их в садовой комнате.
Они прошли через большой холл, обшитый панелями и с картинами по стенам, затем через большую гостиную, в которой висели написанные маслом пейзажи и стояла, сверкая шелком и позолотой, мебель в стиле Людовика XVII, попали в большую комнату с каменными стенами и полом, плетеной мебелью и полотном Гюнеманса над камином. Застекленные створчатые двери вели на вымощенную плитами террасу. От нее начинался безупречно возделанный газон, который тянулся до городской набережной и океана.
Но Катринка не заметила ни террасы, ни открывавшегося с нее вида, так как глаза ее были неотрывно прикованы к родителям Адама. Его отец, Кеннет Грэхем, казался более старой и бледной копией Адама, с тем же продолговатым узким лицом, крупным носом и близко посаженными глазами; в нем уже не было той живости и сексапильности, а следовательно, и связанной с ними привлекательности, которая была у его сына. Он сидел в плетеном кресле, изучая какой-то рисунок, а рядом с ним на столе стоял стакан, в котором, по-видимому, был джин с тоником.
Нина Грэхем сидела на плетеном диване, держа в одной руке изящными розовыми пальцами джин с тоником, а другой рассеянно листая страницы «Таун энд кантри». Ей было немногим более шестидесяти, она была красива, стройна, небольшого роста, с безупречно вылепленными чертами лица – чувственный рот, холодные серые глаза и тщательно уложенные, подкрашенные в светлый цвет волосы. На ней было простое, облегающее фигуру платье от Хэлстона, жемчужное ожерелье и серьги, что заставило Катринку почувствовать себя аляповатой и вырядившейся: платок из набивной ткани поверх блузки от Келвина Клайна и юбка.
– Привет, – сказал Адам, все еще обнимая Катринку. Он был готов, если понадобится, подтолкнуть ее в глубь комнаты. – Знакомьтесь, Катринка.
По если Катринка и чувствовала себя так, будто она входит в логово льва, она не подала виду. Она казалась совершенно раскованной, уверенной, даже царственной, но ее открытая добрая улыбка не давала заподозрить ее в высокомерии. Я так хочу, чтобы вы меня полюбили, всем своим видом говорила она, что готова для этого даже пожертвовать некоторыми из своих привычек, но если не захотите, то я прекрасно могу обойтись и без вас.
Услышав голос Адама, родители подняли глаза. Отец улыбнулся, тут же встал, бросился к Адаму и пожал ему руку, потом поцеловал в щеку Катринку.
– Ну и ну, – сказал он, – уж такой сюрприз вы нам приготовили.
– Для нас все это тоже было в какой-то мере сюрпризом, – сказала Катринка. – Надеюсь, вы нас простите.
– Вам не стоит себя ни в чем винить. Ни в чем. Главное, чтобы вы были счастливы.
– О, дорогой, – сказала Нина Грэхем, поднимаясь и обнимая Адама, который наклонился, чтобы поцеловать ее. – Я никогда в жизни не была еще так потрясена. – Ее глаза наполнились слезами.
Адам, которого, казалось, ничуть не тревожили ее чувства, тем не менее ответил с умело пущенным в ход обаянием.
– Мне очень жаль. Но я был так увлечен, что не подумал об этом. И ты можешь понять почему. – Теперь он обнял мать и подтолкнул ее к Катринке, которая стояла, ожидая и все еще сохраняя на лице улыбку.
– Да, я могу понять. Вы прелестны, – сказала Нина, пожимая Катринке руку. – Добро пожаловать в «Тополя», дорогая. Я так рада, что вы, наконец, смогли выбрать время, чтобы приехать. Мне очень хотелось познакомиться с вами. С женой моего сына. Я все еще не могу в это поверить.
– Я тоже, – сказала Катринка. – Все произошло очень неожиданно.
– Очень, – сухо подтвердила ее свекровь.
– Ты просто не можешь оправиться от изумления, что я все-таки однажды последовал твоему совету, – сказал Адам шутливым тоном, хотя все понимали, что он говорит вполне серьезно – Он повернулся к Катринке – Долгие годы она уговаривала меня жениться. И как только я встретил подходящую девушку, я этот совет исполнил.
– Но я не имела в виду тайное венчание.
– Вряд ли можно говорить о тайном венчании, – сказал Адам. – Просто была скромная свадьба.
– Что будете пить? – спросил Кеннет Грэхем. Он выслушал пожелания каждого, подошел к заставленному бутылками столику на колесиках, наполнил бокал жене, налил «Чинзано» для Катринки и джин с тоником для Адама.
– Сядьте рядом со мной, дорогая, – сказала Нина, опускаясь на диван и кладя ногу на ногу. На ней были изящные синие с белым туфли.
Она напоминает Дэйзи Эллиот, подумала Катринка. Хотя Нина Грэхем была гораздо старше, все же она, хотя бы внешне, принадлежала к тому же типу, что и Дэйзи. Они обе были небольшого роста, элегантны, аристократичны и красивы. И обе они были полны энергии, очевидно, решимости настаивать на своем. Но если Дэйзи отличали юмор и доброжелательность и она легко вызывала симпатии у окружающих, то Нина была сдержанной, замкнутой и в ней всегда ощущалось какое-то недовольство.
– Мне жаль, если это вас опечалило, – сказала Катринка, с обычной своей прямотой выражая самую суть дела. – Но мы оба хотели, чтобы не было пышной свадьбы.
– Вы тоже хотели? А ваша семья это одобрила?
– У меня осталось мало родственников, – ответила Катринка. – Мои родители давно умерли.
– Да, – сказала Нина без малейшего намека на сочувствие в голосе, – в таком случае я могу понять, что для вас это не имело значения, хотя я всегда считала, что все женщины мечтают о торжественных свадьбах. Во всяком случае, так было со мной. И с моей дочерью. Но, возможно, в коммунистических странах просто нет такого обычая, – добавила она с легким, но заметным нажимом.
– Насколько я помню, Клементина была в слезах перед своей свадьбой, – сказал Адам, вмешавшись в разговор прежде, чем Катринка успела ответить, и желая переключить внимание матери с жены на сестру.
– О, Клементина, – отпарировала мать. – Клементина всегда делает так, как ей говорят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83