Люди здесь были одеты франтовато и вычурно. Манеры их отличались жеманностью, речь чрезмерной экспрессивностью. Пробыл я здесь недолго. После великолепного обеда, я немного прогулялся по городу и за десять пистолей (это составляло три шиллинга) купил слегка потрепанный том Истории Байярда со множеством гравюр на дереве. Это приобретение немного компенсировало то разочарование, которое я испытал при знакомстве с великим городом.В Кале я прибыл в середине дня. Несмотря на все свои заботы и требования, я ощущал прилив сил. Ведь я был уже так близко от цели своего путешествия. Стоял один из тех великолепных дней конца лета, когда лучи солнца пригревают еще как следует, но в воздухе порой уже чувствуется легкое дыхание осени. За проливом на горизонте маячила земля. Это была Англия. Я пересек канал и очутился в старом городе. На англичанина Кале навевал не очень приятные воспоминания. Ведь это был последний клочок континентальной суши, который мы потеряли. Но сейчас, предвкушая близкое свидание с родиной, я об этом уже не думал.Я остановился на старом постоялом дворе. Казалось, он стоял здесь еще в те времена, когда король Эдуард впервые водрузил английское знамя над Кале. Пока хозяин жарил каплуна мне на ужин, я вышел на воздух, намереваясь немного прогуляться по городу, но за ворота я так и не попал. Во дворе я увидел покрытую пылью карету. Около нее стоял конюх и лениво плескал на нее воду. Мне пришло в голову, что путники, путешествовавшие с такой скоростью наверняка собирались пересечь Ла-Манш. Я опустил пистоль в ладонь конюха.— Англичане, — буркнул он в ответ на мой вопрос. — Мужчина и дама. Господин очень важный, а дама… ах, месье, вы бы только посмотрели на эту красотку!Судя по этому описанию я понял, что наконец-то нагнал сэра Невила. Я повернул в дом. Какое-то инстинктивное чувство подсказывало мне не оставлять бумаги в моем саквояже без присмотра. Хозяин постоялого двора подтвердил мои опасения. Джентльмен, сообщил он мне, очень спешил. Он только переоделся и принял ванну перед тем, как проследовать на судно, идущее в Дувр. Вообразите месье, принять ванну для того, чтобы сесть на корабль и отправиться в морское путешествие! Две служанки уморились таскать горячую воду для его ванны. Неужели английским джентльменам для того, чтобы помыться нужно наливать ванну до краев?Убежденный, что это был Мачери, я приказал сервировать мне ужин наверху и стал подниматься по лестнице.Навстречу мне спускалось прелестное видение. Шелестящее платье нежно-голубого цвета, ножки в сафьяновых розовых башмачках изящно переступавшие со ступеньки на ступеньку. Это была молодая немка. Шейка ее была украшена кружевной рюшью. Она улыбалась мне приветливо, как старому другу. Очевидно, она уже немного овладела языком, на котором с нею общались ее двое последних любовников, ибо на ломаном английском сделала какое-то замечание по поводу превосходной погоды.— Вы направляетесь в Англию? — спросил я, и тут же пожалел, что задал этот вопрос. На ее лице немедленно появилось страдальческое выражение и на меня обрушился целый поток фраз на ее родном немецком. Я попытался было встать и уйти, но ее глаза молили меня остаться. Время от времени она вставляла слово на английском и часто переходила на французский (объяснялась она на нем довольно скверно). Из всего этого словесного потока я понял, что она очень нуждается в помощи. Сам не знаю, как это получилось, но вскоре мы уже сидели в амбразуре окна. Я не давал никаких распоряжений, но вскоре хозяин заведения почтительно кланяясь появился рядом, держа в руках бутылку превосходного очень дорогого вина и принялся ее откупоривать.Моя собеседница говорила не умолкая, кокетливо играя своими голубыми глазками. Единственным моим желанием было как можно скорее встать и уйти, но в то же время я не мог не посочувствовать ей. Несколько слов, которые я сумел разобрать среди этого потока слов подтвердили то, что я, собственно, и ожидал. Мачери собирался распрощаться с ней здесь, снабдив небольшой суммой денег, которую сама она считала жалкой подачкой. Она находилась далеко от родных мест и не знала, как ей поступить. Незнакомые страны и люди пугают ее (к этому заявлению я отнесся весьма скептически), кроме того, она почти не говорит по-французски! Может быть я замолвлю за нее словечко перед сэром Невилом? Я сообщил ей о том, что у меня с сэром Невилом очень неважные отношения. Она положила свою полную белую ручку мне на сгиб локтя и умоляющим голосом попросила хоть что-нибудь сделать для нее. Быть может я смогу помочь ей добраться до Англии? Ее глаза явно сулили мне вознаграждение в случае моего согласия, но я постарался отговорить ее. Ведь оказавшись в Англии, она очутится еще дальше от дома, чем сейчас. Это однако ее совершенно не смутило. Она слышала, что все английские джентльмены всегда готовы придти на помощь даме, которая оказалась в беде. Кроме того, все англичане, за одним печальным исключением люди щедрые. Она просто уверена, что в Лондоне ей будет намного лучше, чем в любом городе во Франции. Она многозначительно подчеркнула, что не любит французов.Я минут десять ерзал на стуле, пока, наконец, не догадался выложить на стол несколько золотых. Она улыбнулась, безо всякого смущения сгребла золото своими ручками и больше не предпринимала попыток задержать меня.— Видите? — торжествующе произнесла она, пожимая мне локоть, — англичане в самом деле очень щедрые люди.Я поспешил к себе. Ничто не указывало на то, что в мое отсутствие в комнате кто-то побывал. Мой плащ и шляпа лежали на постели, куда я их сбросил, саквояж на полу рядом. Я облегченно вздохнул. Желая окончательно удостовериться, что все в порядке, я открыл саквояж и к своему ужасу увидел, что случилось худшее. Документы исчезли!Значит, пока девица отвлекала мое внимание внизу, Мачери побывал в моей комнате и похитил бумаги. Это было единственное возможное объяснение. Меня обуял ужас, ибо среди бумаг находилось письмо к сэру Бартлеми Лэдланду, в котором наверняка содержались доказательства его связей с Джоном Уордом. Я попробовал легко ли вынимается из ножен мой кинжал, прикидывая, есть ли у меня шансы на успех в случае схватки с Мачери. На этот счет у меня были большие сомнения, особенно если он находился в сговоре с хозяином постоялого двора. Что было весьма возможно.Услышав грохот колес кареты по брусчатке двора, я бросился к окну и увидел, как в дверце кареты мелькнул широкий подол голубого платья. Кучер взмахнул кнутом. Карета была старомодной с кожаными занавесками по бокам, так что заглянуть внутрь было невозможно.Я ринулся вниз, прыгая через три ступеньки зараз и едва не сбил хозяина стоявшего у подножья лестницы.— Меня обворовали! — закричал я, бросаясь к дверям.— Обворовали? — переспросил он. — Но это невозможно, месье.— Привидите мою лошадь, — приказал я.Однако конюх, который наблюдал за этой сценой с тупым интересом, и не думал повиноваться. Я нетерпеливо подтолкнул его, но было ясно, что он не оседлает Саладина так быстро, как это надо. Я выскочил на улицу и бросился вдогонку за исчезающей каретой. Я бежал изо всей мочи, приказывая кучеру остановиться и время от времени выкрикивая: «Воры! Грабители!» Из окон высовывались головы любопытных, из таверн и кабачков выскакивали люди, желавшие узнать, по какому поводу поднялся весь этот тарарам. С полудюжины побежали следом за мной. Но все было тщетно. Кучер несколько раз щелкнул бичом над головами лошадей, и экипаж скрылся в лабиринте узких улочек. Преследовать его дальше было бессмысленно.Я возвратился на постоялый двор, готовый чуть ли не зарыдать при мысли о том, к чему может привести моя оплошность. Моя лошадь стояла уже оседланной, возле нее с виноватым видом топтался хозяин гостиницы. В руках держал счет за постой. Я схватил его за горло и затряс с такой силой, что у него залязгали зубы, а счет выпал из рук.— Сколько он заплатил тебе за то, чтобы ты задержал меня внизу? — закричал я.Он болезненно сглотнул слюну и принялся доказывать свою непричастность к происшедшему. Действительно он оплошал, но разве его в том вина? Джентльмен производил впечатление человека богатого и знатного. Кто бы мог догадаться, что он окажется вором?Я вскочил в седло.— Я немедленно еду к городскому магистрату и подам ему на тебя жалобу. Тебя посадят в тюрьму, как ты того и заслуживаешь.— Тот джентльмен был англичанин, — заявил он, хитро прищуривая свои глазки, — месье — тоже англичанин. Откуда мне было знать, кто из вас прав, а кто виноват…— Куда он отправился?— Вот как перед Богом, клянусь, не знаю.— Думаю, ты с лихвой получил от него за нас обоих. Так что я тебе платить ничего не собираюсь.Он промолчал. Насколько я знал нрав французских кабатчиков, это явно означало признание своей вины.Я огрел его хлыстом по спине и выехал со двора.Направив Саладина по направлению к гавани, я стал размышлять над тем, почему Мачери пошел на такой риск. Он поступил так просто руководствуясь подозрительностью, присущей его натуре, ведь он не мог знать, что именно я везу. Но он наверняка понял, какой клад попал в его руки, как только просмотрел бумаги.Я был уверен, что он уже сделал это и представил, как жадно заблестели его глаза, когда он читал бумаги в карете, подпрыгивавшей на булыжной мостовой. Он без сомнения понял, что эти бумаги для него бесценны и с их помощью он сумеет добиться королевского прощения и монаршей милости.Я знал, что он направиться в какой-нибудь другой порт и там затаится, пока не удостовериться, что я уже уехал. Конечно, я могу ездить по побережью, пытаясь отыскать его. Но это была бы пустая трата времени. И даже если бы я нашел его, каким образом мог бы я вернуть бумаги? Как я мог доказать, что они принадлежат мне? Нет, единственный для меня выход был немедленно садиться на судно и отправляться в Дувр. После того, как документы попадут в руки официальных властей в Англии, въезд туда будет сопряжен для меня с немалыми опасностями. Разумеется, была еще надежда на то, что Мачери совершит глупость и отправиться в Англию из Кале, как он первоначально собирался.Нечего и говорить, что такую глупость он не совершил.В назначенный час капитан — француз взошел на судно и приказал сниматься с якоря. С тяжелым сердцем я стоял на палубе, размышляя о том, к каким серьезным последствиям может привести моя небрежность. Я отдал бы все на свете, лишь бы события последних часов оказались дурным сном.«Ничего, в Лондоне я найду способ уровнять наши шансы», — пообещал я сам себе. 28 Во время своего годичного отсутствия, родной город во всех моих воспоминаниях всегда оставался прибежищем света и тепла в этом сумрачном и суровом мире. Я вспоминал его дома с соломенными крышами в обрамлении нежной зелени, садовые ограды, обсаженные мальвами, солнце, не свирепое солнце Юга, а дружелюбное солнышко, своими ласковыми лучами освещавшее нашу старую церковь на площади и ее шпиль, мирно темневший на фоне голубого неба. Я надеялся на торжественную встречу дома. Быть может далее на праздничный костер, зажженный в мою честь. Я ожидал, что меня встретят поздравления, дружеские приветствия и тосты.Увы, никогда еще действительность не была так далека от радужных мечтаний. Прежде всего возвращался я в подавленном состоянии духа. Несмотря на ту роль, которую я сыграл в успехе Джона, я понимал, что настоящего моряка из меня не вышло. Мне было предложено работать на берегу (что сказал бы по этому поводу мой прямодушный отец?) Я подбивал матросов на неповиновение капитану. В довершении всего, я не сумел доставить по назначению бумаги, которые доверил мне Джон. Последствия этого несчастья я пока еще не мог даже оценить. Я был несказанно удручен всем этим и потому был даже рад, что вынужден возвращаться домой под покровом темноты. Я не смог бы смотреть в глаза своим друзьям.Было уже довольно поздно, когда я подъехал к Строберри Хилл. С этого холма обычно весь город был виден как на ладони, но сейчас стоял такой туман и было так сыро, что я испытал невольное разочарование. К счастью жаровня, стоявшая на высокой подставке посередине площади давала достаточно света и я смог сравнительно легко отыскать дорогу к дому. К моему немалому облегчению на пути мне никто не встретился.Строй рябин перед нашим домом выглядел как-то угрюмо и безрадостно. Я привязал лошадь к одной из них и взглянул на фронтон дома, надеясь увидеть свет в спальне матери. Но весь дом был погружен в темень и тишину.Я тихонько постучал в парадную дверь. Не получив ответа, постучал сильнее. Несколько мгновений спустя я услышал на лестнице осторожные шаги, а потом голос тети Гадилды спросил.— Кто там?— Это Роджер, — тихо ответил я. Очевидно она не услышала меня и я повторил уже громче.— Это Роджер, тетя. Я вернулся.Я услышал, как дрожавшие от волнения руки завозились с засовами. Я нетерпеливо толкнул дверь и она отворилась. Из темноты я услышал голос, срывающийся от волнения.— Роджер, это в самом деле ты? О, Роджер, наконец-то ты вернулся.Я закрыл дверь.— У тебя разве нет свечей? Я думал, что найду здесь дорогу с закрытыми глазами, но после года отсутствия… Я привез уйму денег, тетя Гэдди. Подожди, вот я тебе покажу, что я еще привез.Я сам не понимал, что говорю, но тот вопрос, который я жаждал задать, никак не мог себя заставить выговорить. Я страшился услышать ответ. Потом я услыхал, как тетя пытается зажечь свечу и решил больше не оттягивать неизбежное. Если мать умерла, я хотел узнать об этом в темноте.— Тетя, что случилось? Мама…Загорелся фитилек свечи. Тетя Гадилда держала маленький огарок. Пламя свечи освещало ее лицо. Я был потрясен ее видом. Казалось, она усохлась и вся съежилась. Превратилась в старуху. Спина ее согнулась, руки тряслись. Глаза глубоко запали. Это были глаза много страдавшего человека.— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.— Значит я в любом случае не успел бы… — только и сумел произнести я.Держа свечу над головой, тетя Гадилда повела меня в гостиную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77