Только что он заплатил ей сто тысяч долларов, минус комиссионный сбор за привилегию удавить его репутацию. Выходя на аукцион, он ставил все свое состояние на то, что остальные представители мира искусств примут в нем участие, но, судя по всему, проиграл.
Билли запаниковал. Он чувствовал, что план проваливается. Картины – его прекрасные картины, те самые, из-за которых буквально несколько недель назад народ давился, – теперь походили на прокаженных в бассейне.
Джули повернулась на своем месте и окинула взором аукционный зал. Выражение ее лица, казалось, говорило: «Спасибо вам. Спасибо всем вам за то, что сделали меня такой счастливой, а моих недругов такими грустными. Какие вы все замечательные, что поддержали меня».
– Пятьдесят пять. Шестьдесят пять, семьдесят… и пять… и восемьдесят и пять… и девяносто… и пять. Сто тысяч долларов. Кто-нибудь предложит больше? Итак, сто тысяч долларов.
Ивэн возвел свои молитвы к небу. Картина была продана за сто тысяч долларов. Молоток поднялся в воздух, и Бисестер уже мысленно произнес: «Продано Кестлеру». Но затем, совершенно неожиданно, аристократическая голова вскинулась вверх.
– И десять. Сто десять тысяч в конце зала.
Джули Беннет, Ивэн Кестлер, Билли Бингэм и весь художественный мир Нью-Йорка обернулись, чтобы увидеть нового участника торгов. Кто сделал заявку? Кто же это, черт подери? Кестлер был ни при чем.
Ивэн почти поднялся со своего места и дикими глазами рассматривал последние ряды в зале.
Слова Бисестера привели его в чувство:
– Сто десять тысяч. Против вашей ставки из переднего ряда, сэр.
Ивэн судорожно махнул рукой из-за спины. Глаза его не отрывались от конца зала, внимательно разглядывая море лиц, стараясь определить заявителя.
– Сто двадцать.
Боже милостивый, пусть он продолжит.
Да! Он его увидел. Голова немного наклонена к левому плечу. Сердце Ивэна замерло. Нет. Нет! Да. Это был Дон Маррон из Музея современного искусства (МОМА), поставивший сто двадцать тысяч долларов за Билли Бингэма.
Ивэн повернулся лицом к сцене. В момент гениального озарения он держал паузу.
– Сто сорок слева от меня. Против вашей ставки, сэр, сзади.
Ивэн успел разглядеть и этого участника торгов. Кристофер Мэтлоу, сидящий радом с С.-З. Уитмором и покупающий для него. Уитмор, вероятно самый богатый из серьезных коллекционеров в мире, не считая Гетти и их музея, вступил в игру. Против МОМА.
– Сто пятьдесят справа.
Пейс Гэлери вступила в торги.
– И шестьдесят, и семьдесят, и восемьдесят…
То были Кноэдлер, Ирвинг Блюм, вновь Уитмор.
Солнце взошло в душе Билли Бингэма и одновременно село в душе Джули Беннет. Он выжил, и более того, пока он сидел на неудобном стуле с прямыми спинками, которые один из крупнейших аукционных центров навязал своим клиентам, его спасение постепенно начало перерастать в триумф.
– Двести двадцать… и тридцать… кто еще… в конце зала… кто еще?
Бум!
– Продано Музею современного искусства. Двести тридцать тысяч долларов!
В течение одной-двух секунд висела абсолютная тишина, пока информация западала в три сотни черепов. Еще тридцать восемь лотов. МОМА только что выложил двести тридцать тысяч долларов, перехватил картину у Уитмора, Пейс участвовал в игре на сотни тысяч.
Основное ядро художественного рынка присутствовало на аукционе. Но снаружи, на Парк– и Мэдисон-авеню, оставались сотни их коллег – людей, которые по той или иной причине не захотели присутствовать на торгах. Теперь они пожалеют, а сидящие внутри наверняка позаботятся об этом, потому что они упустили возможность, выпадающую раз в жизни. Те, кто имел возможность покупать, стучались в окно фортуны за счет своих отсутствующих друзей и их менее могущественных соседей, присутствовавших в зале, но не получивших от своих боссов или партнеров разрешения на расходование крупных сумм, а также за счет тех, кто своевременно не привел в порядок свои банковские счета. Люди типа Уитмора, не думающие о деньгах, вычистят все картины до единой в полной уверенности, что ценность каждого полотна, нашедшего свой путь в их коллекцию, будет удостоверена самим фактом престижного присутствия здесь. И он всегда мог побудить некоторых из своих друзей, таких, как Саатчис или Руперт Мердок, попытаться приобщиться к сонму состоятельных коллекционеров.
Джули Беннет оторопела. Она посмотрела на Билли, потом на Ивэна, потом на блестевший от пота раздвоенный подбородок Генри Бисестера. Еще немного, и она заработает целое состояние, но душа ее терпела такие муки, словно наступил конец света. Непредвиденный ход событий спутал ее планы; замышлявшаяся экзекуция превратилась в коронацию. Билли Бингэм и Ивэн Кестлер воспарят на облаках славы еще выше, чем до этого, и будут поливать ее грязью. Джули попыталась встать: нужно было уйти. Но казалось, в кресло был вделан мощный магнит. Она вновь уселась и напряглась, когда объявили следующий лот.
Предложения сыпались, как из пулемета, быстро и яростно, цены на картины Бингэма расцветали на волне оптимизма, возбуждения и удивления.
Фактически, не успев начаться, все завершилось. За тридцать самых невероятных минут в истории живописи сорок картин Билли Бингэма разошлись за баснословную сумму – в восемь миллионов долларов. Джули Беннет заработала четыре миллиона долларов чистыми и наблюдала, как бывший любовник оказывается по правую руку от Отца нашего Господа Всемогущего. По всему залу «Кристи» вокруг нее звучали аплодисменты. Прежде подобного здесь не случалось.
Единая толпа разделилась надвое: одна вокруг Билли Бингэма, другая окружала Ивэна Кестлера. Вокруг Джули не было никого. Хотя она и заработала кучу денег, ее считали проигравшей. Она пыталась уничтожить этих двоих, которые сейчас стали звездами первой величины в художественном мире, и в то время, когда непостоянные законодатели моды стремились примкнуть к новому художественному направлению, доказавшему свою перспективность, первое, что они сделали, презрительно отпихнули ногой женщину, стремившуюся их уничтожить. Разумеется, все могло обернуться иначе, но не обернулось, а это единственное, что имело значение.
Билли Бингэм почти физически ощущал, как мощь и слава струятся через него. Он даже представить себе не мог, насколько замечательны эти ощущения. Они лучше оргазма, лучше дикой радости творения. Пальцы, хватавшие его за рукава, голоса, выражавшие свой восторг, были подтверждением реальности происходящего. Лицо его сияло от сознания, что именно он являлся объектом поклонения, что именно его фигура, как стрела, вибрировала в самом центре мишени. Теперь ему никто не нужен. Даже Ивэн, сделавший возможным это чудо. В особенности Ивэн. Прощальный поцелуй на глазах у всех этих людей убедительно докажет, что он наконец добрался туда, куда мечтал.
Ивэн пробирался сквозь толпу. Он вернулся обратно в этот мир, он стал больше, гораздо значимее, чем раньше, и все присутствовавшие в зале понимали это. Ивэн продемонстрировал храбрость, веру и целенаправленность, о существовании которых артистический мир и не догадывался, и на победителе явственно проступали пятна победы. Но у Ивэна была и другая цель, другой приз. Билли Бингэм, самый известный художник в мире в настоящую минуту, сегодняшнюю ночь проведет с ним.
Он подошел к Билли сзади и вытянул руку, чтобы похлопать его по плечу и востребовать обещанное, получить сполна по мефистофелевскому договору.
Билли Бингэм резко повернулся и презрительно сбросил с плеча руку Ивэна.
– Убери от меня свои грязные руки! Слышишь? И никогда впредь ко мне не прикасайся! – прокричал Билли.
Ивэн отпрянул назад, а в толпе раздались удивленные возгласы. Это уж чересчур. У них и так было полно скандальной информации, а теперь еще и это.
Кестлер был публично унижен художником, чью репутацию он только что спас, и подобное поведение вызывало к жизни самые невероятные домыслы.
Оставив оторопевшего Кестлера приходить в чувство, Билли стал продираться сквозь возбужденную толпу к Джули Беннет.
Лицом к лицу они встали друг перед другом.
– Спасибо тебе, Джули. Спасибо от всего сердца.
Голос Билли дрожал от ненависти.
– Ты продемонстрировала миру мою гениальность. Теперь я хочу, чтобы ты узнала еще вот что. Каждый день, каждую минуту, всю оставшуюся жизнь я буду искать способы причинить тебе вред. И в один прекрасный день – я обещаю – я уничтожу тебя, как ты пыталась, но не смогла уничтожить меня.
Он пошел прочь, не обращая внимания на море зрителей, на толпу свидетелей этой сцены. Не обращая внимания также и на белые пятна, покрывшие обычно круглое и румяное лицо Джули Беннет.
Однако последнее слово осталось все-таки за ней.
– Ты просто глупый маленький мальчик, Билли Бингэм, – прошептала она. – Глупый мальчишка.
И когда он уходил, прокричала вдогонку:
– Ты уничтожишь меня? Только через мой труп!
25
Леонард Файэрстоун угодил в песчаную западню. Боб Хоуп прилип к пальме, а президент Форд промахнулся, подрезав мяч, и не попал на ударную площадку перед соседней лункой. Даниэль Гэлвин Третий семью простыми ударами послал шар в середину пятого зеленого поля на площадке для гольфа в «Альбатросе».
Образно говоря, события на площадке напоминали жизнь, прожитую Даниэлем Гэлвином до настоящего времени: нацеленность на достижение цели, видимая легкость и поступь победителя. В деловой Америке Даниэль Гэлвин относился к разряду мегазвезд, да и в других сферах тоже: член правления Лос-Анджелесского художественного музея, постоянный член элитарного и влиятельного Общественного комитета Лос-Анджелеса, член правления Художественного совета Музыкального центра, член совета директоров компании «Кока-Кола», Банка Америки, Генеральной телефонной компании Калифорнии.
Он уверенно направлялся к шару, повернулся к нему, как к собранию правления, с выражением апломба и либеральной помпезности. Взмахнул клюшкой. Замах получился несколько торопливым, кистевой удар пришелся под шар. Вращаясь, как детский волчок, шар взмыл высоко в бледно-голубое небо и, подхваченный ветром, долетев до семидесятипятифутовой отметки, видимо, устав от полета, камнем рухнул в безупречный песок бункера.
Удар был метафоричным для предсказания судьбы Даниэля Гэлвина, потому что сегодня он испытывал беспокойство.
Деньги давно не интересовали его. Их у него было более чем достаточно, и они доставляли немало хлопот: множество проблем по распоряжению ими, проблемы с налогами, слишком много домов, бесконечная вереница слуг, ожидающих указаний. Но власть – совершенно другое дело. От нее нельзя было устать, и он пока не встречал ни одного человека, которому ее хватало бы. Как приятно волнующее ощущение собственной значимости, уверенности в том, что твою команду «прыгай» выполнят, даже важные персоны подпрыгнут вместе со своими подчиненными.
В компании Эй-би-эс он обладал практически не ограниченной властью как председатель совета директоров и как крупнейший держатель акций. Поскольку это была телесеть, то его политическое влияние было огромным. Одно дело торговать шампунем в розницу, и совсем другое – давать вечерние информационные новости. Здесь много чего можно закрутить так же, как на поле для гольфа. Несомненно, вы даете факты. Но какие факты вы изберете для демонстрации, а о каких умолчите? Разумеется, деятельность в Эй-би-эс не занимала всего его времени. На то имелся заместитель. Но этот заместитель, подобно точно настроенному телепатическому приемнику, был выбран исключительно в силу его преданности Гэлвину Третьему. Поэтому он величественно вытягивался в струнку перед дверью Гэлвина, который не потерпел бы иного поведения.
Но сейчас его уютному миру грозила опасность. Эй-би-эс тащилась в хвосте за другими компаниями по рейтингу и количеству призов «Эмми». Ничего необычного в этом не было, такое периодически случалось с телекомпаниями. В будущем году, когда начнут поступать доходы от «Ночей в Беверли-Хиллз», дела пойдут лучше при условии, что для него следующий год наступит. Даниэль Гэлвин никогда не был сторонником оппортунизма в делах. Постоянный прогресс, подобный величавому шествию патрициев, был его идеалом. Он не одобрял действий своего оппонента, который предпочитал тактику наскоков, и теперь, пользуясь влиятельной поддержкой, стремился захватить руководство компанией в свои руки. Сначала деловое сообщество посмеивалось над попытками Давида свалить могущественного Голиафа, однако атака была организована мастерски, и в результате благоразумных приобретений на открытом рынке и своевременно опубликованных пресс-релизов капиталы Эй-би-эс, сократившиеся было до минимального уровня, теперь резко увеличились. Крупные держатели акций – страховые компании, пенсионные фонды и трастовые организации – уже не торопились выказывать лояльность своим духовным братьям – нынешнему совету директоров, возглавляемому Даниэлем Гэлвином.
Ситуация складывалась таким образом, что возможность проиграть сражение была совершенно реальной для Даниэля Гэлвина. Он испробовал все стандартные приемы защиты: увеличил выплаты по долевым ставкам, взял на себя дополнительный долг, чтобы стать менее «съедобным для хищников», – так называемая ядовитая пилюля, – и несколько других. Но все напрасно. Теперь изощренный ум Гэлвина видел лишь один путь. Эй-би-эс должна увеличить свои доходы, и сделать это необходимо как можно скорее. Но как? Путь был известен каждому, но никто не знал, чего хотела публика.
На поле для гольфа прозвучала ироническая шутка:
– Послушай, Дан, мои люди говорят, что тебе рано уходить на покой. Подумай, ты смог бы играть в гольф, даже выиграть, получить пару ударов форы.
Президент Форд мог позволить себе пошутить над ним подобным образом. Но так шутить могли очень немногие.
Облако мелкого песка взметнулось в воздух, когда Даниэль Гэлвин нанес удар девятой битой. Все вокруг пришло в движение, кроме шара. Тот остался на месте, насмехаясь над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57