Словно волны качались в голове Джейн, они туманились и разбрызгивались, и дробились о волнорез дремоты. Она чувствовала себя хорошо, в безопасности и так чудесно, что язык мог двигаться куда угодно и делать все что угодно. Она сама желала этого, в одном этом была уверена, и сонное оцепенение безболезненно утихомиривало ее чувства.
Она открыла глаза, как раньше раскрыла губы, и свет любви влился в нее, а язык любви вернулся в свой законный дом. Два языка, жадных, скользили и извивались в своих влажных, отчаянных объятиях, а их губы вжимались друг в друга, добиваясь не близости, но слияния. Любовница приникла к ней, как к источнику, ища влаги, чтобы напиться и отдать свою влагу взамен.
Джейн ощутила будто звездный взрыв где-то внизу. Между ее раскинутыми ногами текла влага, и ей нравилось это ощущение, ей хотелось, чтобы оно длилось и длилось – бесконечно, пока природа не возьмет свое и эта сумасшедшая женщина не доставит ей высочайшее наслаждение.
Стон страсти клокотал в горле Люси Мастерсон. Словно крик какого-то дикого животного, он безмолвно взывал ко всем ее чувствам. Он говорил с сердцем и обращался к глазам, и все это время словно пила любви отпиливала по кусочку от ее тела. Ноздри, влажная кожа, сочность губ, сплетение языков.
Горячая, решительная, желанная рука, поглаживая живот, обхватила ее грудь, и это прикосновение было восхитительно. Джейн почувствовала, как огонь вспыхнул внутри ее, языки пламени обжигали дремоту, заставляя ее отступить перед натиском страсти. Пальцы Люси одержали победу, захватывая напрягшиеся соски, – налившиеся и дрожащие от беспомощности, они кричали о том, как жаждут наслаждения, и полностью погружались в дикое буйство страсти.
– Поцелуй их, Люси, пожалуйста, обхвати их губами, пожалуйста, сейчас же, – услышала Джейн собственный голос.
Люси опустилась над ней на колени, созерцая полуоткрытый рот, беспокойный язык, облизывающий пересохшие губы, и сонные глаза с расширенными зрачками, которые призывали ее совершить поскорее то, что она собиралась совершить.
Она скинула белую майку. Возбужденные, невероятно твердые под ее пальцами, напружинившиеся соски, убийственные в своей прелести, призывали Люси. Она склонила голову и впилась губами в предмет своих вожделений. Соленый пот девушки остро и восхитительно ласкал ей язык, и, поглощенный ее ртом, сосок Джейн ожил и устремился вверх, касаясь зубов Люси, купаясь во влажном любовном соку, жадно домогаясь поцелуя.
Это было лишь начало.
Джейн была перед нею, извивающаяся от страсти. Люси безумно хотела ее сейчас, но желание могло стать еще сильнее. Это было долгое погружение в экстаз; ничего не существовало, кроме конечного взрыва страсти, интеллект был опустошен и размыт празднеством чувств.
Джейн откинулась навзничь и, приподняв бедра над софою, принялась стягивать джинсы с таким остервенением, как будто они обжигали ее. Люси забавлялась ее грудью, и Джейн, постанывая от удовольствия, наконец освободилась от ненавистной одежды – и обрамленный золотистыми волосами сверкнул сокровенный треугольник. Откинув «левисы» и промокшие белые трусики, Джейн правой рукой сама проникла в свою жаркую, влажную глубину, касаясь пальцем того сладострастного бугорка, который доводил ее до исступленного физического наслаждения.
Люси чувствовала ее запах – острый, призывный, требовательный аромат. Он манил ее даже сильнее, чем настойчивость острого соска, который она целовала с таким упоением.
Скользнув на пол, Люси стала на колени между расставленных дрожащих ног.
Джейн взглянула на нее.
– Лизни меня, Люси. Вложи свой язык в меня.
Люси нагнулась вперед, припав подбородком к трусикам Джейн и упираясь грудью в складки «левисов». Долгие секунды она медлила у входа, стараясь задержать это мгновение в памяти. Потом медленно склонила голову ниже, и вздох вырвался сквозь ее разжатые зубы.
Джейн смотрела на нее, а руки с признательностью раскрывали ее владения. Положив одну руку на голову своей любовницы, она направляла ее, словно по рельсам. Никогда ничего подобного с ней не было раньше. Но теперь в ней словно пробудилась некая врожденная мечта, которая сейчас, наяву, могла воплотиться в реальность, и уже ничто не разрушило бы эту чудесную фантазию.
Она подалась вперед, подставляя себя под поцелуи, как цветок подставляет свои нежные лепестки первым лучам зари. Так и она раскрывалась перед своей возлюбленной.
Но ум ее снова затуманился. Она словно двигалась куда-то и не могла понять, где она находится, и не могла сопротивляться этому настойчивому ощущению. Тело ее вдруг отяжелело, это было больше не ее тело, а восхитительные ощущения, которые исходили снизу, были одновременно приглушенными и неосознанными. Она знала, что произошло и что ей хотелось этого, но только она забыла, почему. Смысл происходящего уплыл прочь. Голова ее, словно в обмороке, валилась набок, и нечеловеческим усилием ей удалось удержать ее прямо, но и глаза ее закатывались и неуклонно стремились закрыться, так страшно она устала. Да, да, эта усталость, неестественная усталость. Ром! Все дело в роме, ведь так? Или еще в чем-то. Что же заставляет ее засыпать и почему? Боже! Язык уже был глубоко в ней. Он угнездился в самой сокровенной ее части, и вот теперь она засыпает, а ее любовница поработила ее. И с этим ничего нельзя поделать, она засыпает. Это Люси заставила ее отключиться.
– Нет, Люси, пожалуйста, нет…
Но Люси незачем было останавливаться.
Кончиком своего неистового языка она чувствовала, как расслабляются мускулы, как, содрогаясь, капитулирует тело Джейн, потерявшей контроль и волю под воздействием барбитурата.
Люси встала на колени около заснувшей красавицы. Руки ее без устали двигались по горячей, податливой плоти, которой она обладала, и судорога запретного наслаждения пробежала по ней. Наконец-то Джейн принадлежала ей. Ничто не стояло на ее пути. Наконец-то она могла насладиться вожделенной девушкой.
Люси поднялась, ноги ее дрожали. Наступило мгновение, о котором она так мечтала, и она точно знала, что следует сделать. Это мгновение не должно кануть как ускользающий миг настоящего. Этот миг надлежит обессмертить лучшим и наиболее эффективным из возможных способов. И тогда, даже если это никогда больше не повторится, все равно он останется реальным, существующим… навеки.
Она быстро прошла к чулану и растворила дверь. Именно здесь хранилась аппаратура с фотовспышкой. На полке лежало два или три «Никона» – все заряженные «кодахромом», а один с присоединенным к нему мотором. Она втащила оборудование в комнату. Ее тело и чувства распирал восторг. Какое счастье! Ведь она даже не могла и подумать о такой удаче. Она воткнула в розетку штепсель освещения, закрепила камеры на штативе и установила затвор на автоматическое управление. Приникнув к линзам, она подкрутила и закрепила рычажки, прежде чем навести фокус на главную цель – сладостное местечко, которое она уже ласкала и которое она будет ласкать снова. Она проверила экспозицию, установила затвор на автоматическую скорость 1/125 в секунду, достаточно быстро, чтобы запечатлеть четко все внезапные движения, и убедилась, что сфокусировала кадр довольно резко.
Все было готово. Джейн, закинув руки за голову, лежала в прострации, часть тела на софе, ноги свесились на пол. Ее великолепная грудь вздымалась от неровного дыхания ее глубокого, мертвого сна. Джинсы, скомканные трусики, сверкающая сердцевина ее женственности говорили сами за себя. Она была в бесстыдном, позорном, едва ли не безумном, дико-исступленном состоянии, с глазами, закрытыми не от сна, а от экстаза.
Или так казалось. Так должно было казаться.
В холодильнике были оставлены вафельные стаканчики шоколадного мороженого, холодного, густого и вкусного. Люси принесла его в комнату вместе с захваченной в кухне большой деревянной ложкой.
Потом, нарочито медленно, почти с благоговением, она опустилась на колени возле Джейн.
Погрузив ложку в мороженое, она зачерпнула побольше и, сверкая глазами, потянулась к своей жертве, обмазывая ее – светлое светлым, сладкое сладким, гладкое гладким. Холодное на жарком, твердое на мягком. Сладость на радости.
И настал этот час.
Правой рукой Люси Мастерсон нажала на затвор, и как только музыкально зажужжал мотор и всполохи фотовспышки заметались по комнате, Люси приступила к своему пиршеству любви.
16
В голове Джейн стоял звон, словно отбойные молотки вгрызались в породу. Головная боль сводила с ума, любое движение вызывало сильнейшую боль, но она была ничтожной по сравнению с раздражением и разочарованием, бушевавшими внутри. Она лежала на кровати, кусочки разрозненных воспоминаний, как в калейдоскопе, медленно вставали на свои места, складываясь в картину. В выпивку что-то было подмешано. Люси Мастерсон накачала ее наркотиками. Она отключилась от – что за странный старомодный термин? – Микки Финна.
Джейн лежала не шевелясь, чтобы облегчить страдания и одновременно восстановить контроль над своими чувствами. Она позволила Люси заняться с ней сексом, даже получила удовольствие, ей действительно понравилось, но затем река желаний устремилась вперед, и пугающая, заманчивая гонка превратилась в нечто иное, подобное потоку, который пенится и перекатывается через пороги. Внезапно ей захотелось остановиться, но усталость, паралич, сковывающая и отупляющая сонливость лишили ее способности контролировать свои действия и пленили сознание. И лишь когда возвращаться назад уже было слишком поздно, она осознала, что с ней происходило.
Джейн попыталась сесть, комната поплыла перед глазами, а отбойные молотки застучали с новой силой. Полураздетая, она лежала на кровати, джинсы и трусики, измятые и кое-где порванные, валялись рядом. Глубоко внутри, в низу живота, саднило и горело, и все казалось необъяснимо влажным и липким. Женщина делала свое дело, когда Джейн отключилась. Она продолжала заниматься любовью. По ужасным ощущениям и по состоянию одежды и верхней части ног Джейн поняла, что над ней жестоко надругались. Внезапный приступ ярости смешался с терзающей болью.
Билли Бингэм был прав. Вокруг нее повсюду таилась опасность, она – бедная, наивная дура – отказывалась это замечать. Люси Мастерсон – чудесная, смешная, сумасшедшая Люси – оказалась дьяволом во плоти. Люси, которая, по словам Джули, лучше других могла присмотреть за ней… Джули! За всем этим стояла Джули! Сначала бросила ее в тюрьму, а теперь это! Черт их всех подери! Нужно вставать и убираться из этого места. Неважно куда. Сгодится все что угодно.
Сверхчеловеческим усилием Джейн еще раз попыталась сесть на кровати и свесила ноги на пол. И тут она увидела фотографии.
Они были повсюду. Стопка лежала около ножки кровати. Несколько штук были приколоты к пробковой доске, укрепленной на стене, на которой Люси имела обыкновение писать послания себе самой. Другая куча покоилась на ночном столике. Большой бледно-лиловый лист бумаги был прикреплен к лампе на расстоянии каких-нибудь двух футов от заспанных глаз Джейн. Надпись, выведенная большими красными буквами, гласила:
«Обалдеть, вот так повеселились, дорогая! Давай повторим попозже.
Люблю, Люси».
Дрожащими руками Джейн взяла фотографии. Их было так много. Отпечатки размером восемь на двенадцать отличались резкостью и великолепной игрой света и тени. То, что было изображено на них, разожгло пламя отвращения и ярости в полупроснувшейся Джейн.
Вот в нее проникали, ею овладевали. Вот вся она открыта на обозрение. Непристойнейшие вещи, которые, казалось, доставляли ей удовольствие, были запечатлены для потомства.
Ноги еле держали, когда она попыталась встать с кровати. Она испытывала жуткую слабость, не было сил, но ее питал огонь ярости, который медленно уничтожал паутину, опутавшую мозг. Сначала казалось, что это конец, конец ее жизни, что нет никакой возможности пережить весь ужас стыда, но потом эти мысли ушли в прошлое. То был водораздел.
То был конец прежней Джейн, но он же станет ее новым началом. Она сама виновата в том, что с ней произошло. Ею манипулировали, ею воспользовались – ее обманули и опозорили, но в конечном счете вина целиком ее. Она верила тогда, когда следовало быть подозрительной, прощала там, где должна была научиться ненавидеть. Была настроена оптимистично, несмотря на мудрые предостережения, и в итоге – горькие страдания. Что ж, женщины называют собственные ошибки опытом. Теперь уж она усвоит этот урок хорошенько, и никто, никто на этом свете, никогда, никогда не посмеет еще раз обойтись с ней подобным образом.
Потом, гораздо позже, будет время для мести. Но сейчас в мозгу сидела лишь одна мысль: бежать.
Она взглянула на часы. О Боже! Пять часов вечера. Она проспала всю ночь и большую часть дня.
Куда, черт возьми, податься? У нее практически нет денег, нет друзей. Господи! Если б она только послушала Билли.
Эта мысль пробилась сквозь вязкий сироп размягченного мозга. Билли поможет ей. Если бы знать, где он.
Она доковыляла до телефона и набрала номер. В «Мармоне» не знали его адреса. Нет никакой информации для Джейн Каммин. На несколько дней для Джейн Каммин была сделана броня, но она не появилась. Итак, ничего. Может быть, он вернулся? Если его там тоже нет, то вдруг подскажут, где его искать. Главное, не нарваться на Джули. В месиве памяти Джейн с трудом отыскала нужный номер телефона.
Трубку взял мажордом. Как же, черт подери, его звали? Гонсалес. Педро. Что-то мексиканское. Пит? Она старалась придать голосу властность. Растущая ярость помогла.
– Говорит Джейн, сестра Джули. Нет, не хочу говорить с Джули… я…
Во рту ее пересохло. Слова явно не хотели выходить наружу. Она отчетливо представляла, что именно хотела сказать, но выразить мысль словами было трудно, а затем мысль вновь куда-то поплыла.
– Мистер Бингэм там?
Вот, оно самое.
– Куда?.. Что я хочу спросить… куда он перебрался?.. Да, адрес… Торговая улица, тридцать три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57