В галерее ответили, что Билли находился в отеле «Карлиль».
Он ответил сразу же.
– Поздравляю, Билли. Значит, те веселые картинки оказались не так уж плохи, в конце концов. Мог бы оставить мне парочку в качестве платы за проживание.
– Какого черта тебе нужно, Джули?
– В галерее сказали, что ты в «Карлиле». Каким замечательным вкусом нужно обладать, чтобы остановиться там; как я полагаю, отныне все мы впредь должны будем руководствоваться твоим вкусом. Во всяком случае, так утверждает Фелан в «Таймс». Ему особенно по вкусу картины тех молоденьких девиц на выданье. Странно, не правда ли? Раньше я доверяла Фелану.
– В этом отчасти повинна ты, Джули. Многие месяцы созерцая твое тело, я был вынужден спасаться в красивых телах.
– О, ты действительно считаешь, что у маленького Ивэна прекрасное тело? Слава Богу, мне не довелось это узреть, но полагаю, что теперь в этом вопросе ты уже эксперт.
– Что ты хочешь сказать мне, Джули? Я больше не намерен выслушивать твою чепуху. Понятно?
Осторожно. Как заставить его сказать правду?
– По правде говоря, Билли, я звоню по другому поводу. Не ради воспоминаний об ушедших мгновениях. Мне хотелось бы переговорить с Джейн.
Молчание.
– Ее здесь нет.
– А где она?
Снова тишина.
– Не знаю.
Тон голоса красноречиво свидетельствовал, что ему больно признаваться в этом.
– Мы полагали, что она с тобой.
– Кто это, «мы»?
Он был осторожен. Ему хотелось получить информацию, но не хотелось показывать свою заинтересованность.
– Люси Мастерсон и я.
– Разве она не у Люси?
В словах явно звучало беспокойство. Вне всякого сомнения. Джули почувствовала волну облегчения. Он говорил правду.
– Нет. Она упорхнула из гнездышка Люси Мастерсон. Люси весьма разочарована. Исчезла в Биг– Орандже. Это ты подтолкнул ее к такому шагу, Билли! Мою бедную маленькую сестренку? Ты наплевал на нее и улетел с Кестлером к славе и деньгам! Ты маленький честолюбивый мальчишка, Билли Бингэм, не так ли?
Разговор оборвался. Он бросил трубку.
Джули повернулась погладить Орландо, который наконец отважился вновь появиться у нее на коленях.
– Привет, дорогой мой. Привет, мой любимый. Все не так уж и плохо, как может показаться, дорогуша. Билли воспарил высоко, но, судя по всему, моя любовь, Джейн увязла по уши в дерьме.
Величественный хит Пита Ривкина понемногу обретал плоть, как в лучших его мечтах, и теперь он понимал почему. Для этого не требовалось проводить маркетинговые исследования или просматривать пробы. Даже самый бесталанный мог предсказать итог. Его «Ночи» были, как говорят, обречены на успех, и причиной тому была Джейн. Начало сценария, открывавшее сериал, было специально переписано и отснято заново, чтобы включить ее. В первых, наиболее важных эпизодах ей отводилось больше места, чем остальным персонажам. Предугадывая бурную реакцию зрителей, Ривкин снял Джейн во всех рекламных роликах, посвященных фильму. По всей Америке отмечались заметные изменения в стереотипах поведения. Теперь многие отправлялись за пивом за пять минут до начала демонстрации коммерческих роликов. Пресс-релизы наводнили страну, а передаваемые из уст в уста сплетни и слухи распространялись со скоростью цепной реакции в атомной бомбе. В день, когда «Ночи» начали демонстрировать по телевидению, рестораны в Беверли-Хиллз оказались заполненными лишь наполовину. Питер Мортон позвонил Питу Ривкину и в шутку пожаловался на такое положение дел. И так было повсюду, деловая активность на время показа сериала замирала. Сериал потеснил «Косби» и «Семейные связи» с первых мест в списке Нельсона. В ту же неделю портреты Джейн Каммин появились на обложках «Ньюсуик», «Ролинг стоун», «ЮС», «Интервью», «Нэшнл инкуайрер». Короче, она в одночасье превратилась в предмет повседневного спроса – мгновенный, потрясающий успех.
Пит Ривкин поднял ставку Джейн за съемку каждого эпизода с более чем щедрых для новичка десяти тысяч долларов сначала до двадцати пяти тысяч, а затем до ставки Дона Джонсонескью в семьдесят пять тысяч. Джейн приблизилась к уровню ставок Ларри Хагмана, хотя и отставала на миллион миль от Била Косби. Однако она стоила каждого затраченного пенни, а Пит Ривкин никогда не был мелочным. Тем не менее деньги, получаемые от Пита Ривкина, составляли лишь видимую часть огромного айсберга. Джейн, подобно ножу, входящему в теплое масло, проникала в сердце Америки. В обмен за доставленное удовольствие Америка давала ей лучшее из того, что могла дать: осыпала ее не розами, а деньгами. Крупные косметические фирмы сражались за ее участие в рекламе их продукции. То же происходило среди производителей кока-колы и других напитков, а также джинсов; к ней обращались за помощью отчаявшиеся поправить свое положение и восстановить доверие вкладчиков прихворнувшие банки. Фирма «Пепси» заплатила Майклу Джексону пятнадцать миллионов, стремясь идентифицировать себя и свою продукцию с образом юности, но Джексон не мог продавать все подряд. А Джейн могла. Она могла продать все – от куропаток в грушевых листьях и духовной пищи в Палм-Бич до внешней политики Рейгана в отношении полковника Каддафи. Джонни в программе «Сегодняшнее шоу» был чрезвычайно осторожным, даже Джоан Риверс, выступающая в программах телесети Мердока, была равнодушной. Никто не пачкал грязью мечту – вот в какой символ превратилась Джейн.
Пит Ривкин чувствовал, как волнение пробегает по нему, когда воочию созерцал восхитительную мечту, ставшую реальностью, а сердце его рвалось из груди навстречу ясноглазой красавице, сделавшей возможным это чудо.
Вокруг него гудели голоса. Заставив себя сосредоточиться, он положил ноги в модельных туфлях «топсайдерс», надетых (как принято носить во Флориде) на босу ногу, на огромный стол, сопоставимый по размеру разве что с посадочной площадкой для вертолета. Он «проводил совещание», однако в действительности о нем и не думал. Теперь все это было ни к чему. В Голливуде «совещания» были предлогом, позволявшим уклониться от разговоров по телефону, которые ценились вдвое выше и считались настоящей «работой», хотя, разумеется, таковой не являлись. Скорее эти разговоры представляли собой сеансы взаимной мастурбации, и в его кабинете симптомы «дежа вю» были столь же мощными, как и аромат духов Джорджио.
На одну-две секунды Ривкин позволил себе роскошь предаться воспоминаниям. Большинство важных шишек в Голливуде имели сходную с ним судьбу: комнатенка, где летом было нестерпимо жарко, а зимой невыносимо холодно, которую дозволяли делить с ним и тараканы; бесконечная череда сандвичей, чтобы растянуть подольше бесценные доллары; отчаянные письменные извинения, лишь бы не отключили за просроченные счета жизненно важный телефон. Особой формой искусства в те дни было умение не дать погибнуть хрупкой надежде, когда костяшки пальцев разбухали от ударов в закрытые двери, когда на пальцах нарастали мозоли от бесконечных телефонных звонков, как правило, не достигавших цели. Да, весь мир, казалось тогда, объединился в желании покончить с его мечтами. Но он пережил испытание нищетой и безвестностью в этом испорченном городе и теперь мог заставить других исполнять его желания. Они начнут обманывать жен, воровать у своих матерей и уничтожать его врагов, если – как бы походя – он пожелает избавиться от какого-нибудь неугодного соперника, затесавшегося в акулью стаю. Они закрывали рты, когда он начинал говорить, падали ниц, смеясь его шуткам, которые он сам не считал смешными. Они услужливо распахивали перед ним двери, вскакивали на ноги при его появлении в комнате, а один или двое из числа наиболее бессовестных начали благоговейно величать его сэром.
Но в действительности не власть над людьми, занятыми в отрасли, привлекала его, хотя он воспринимал ее как должное, как естественный и непреложный закон Голливуда. То, что по-настоящему влекло его, – это возможность создавать такие телефильмы, которые притягивали бы американцев к голубому экрану и завораживали настолько, что желание переключиться на конкурирующий канал было равносильно желанию включить тумблер собственного электрического стула.
Остальное представляло сведение счетов. Не было больше нужды испытывать ужасное унижение всякий раз, когда приходилось доставать пропуск на студийную автостоянку, отталкивающее покровительство стоящих у ворот работников службы безопасности, обладателей ничтожной власти, для которых святой Петр казался опустившимся дворником в загаженном мухами доме в Ист-Виллидже. Теперь у него царственный кабинет с окнами на Голливуд-Хиллз, двойная стоянка для «Порше», уменьшившего его состояние на пару сотен тысяч. За дверями его кабинета восседали секретарши – все почти красавицы, – угощавшие простых смертных кока-колой и перье, пока те несколько минут ожидали момента быть введенными в кабинет пред божественные очи создателя кинохитов. В прежние дни у него был один изношенный телефон, нередко дававший сбои при наборе номера и не отличавшийся мелодичным звонком. Теперь телефоны виднелись повсюду: на двух концах длинного кофейного стола, изготовленного из стекла толщиной в дюйм, стоящего вдоль софы, на которой свободно умещалось восемь человек, еще один – на столе из орехового дерева. Все подключены к пяти линиям, выведенным на коммутатор, находящийся у секретарши. В кабинете красовались три огромных букета азалий, находился старинный обеденный стол с восемью соответствующими стульями и еще одним телефоном, три картины Давида Хокни на тему «бассейн», исполненные маслом, и элегантная стеклоалюминиевая консоль со стереоустановкой «Сони Тринитрон», магнитофоном «Нагамичи», усилителем и тюнером Карвера и динамиками Гасса. Сценарии, бумаги, деловые контракты, ручки, карандаши и другие атрибуты конторской деятельности отсутствовали. Настоящие творцы хитов должны быть освобождены от повседневной рутинной работы, чтобы они могли сосредоточиться на великих картинах, на решениях, которые могут изменить лицо Земли или Голливуда, что в принципе одно и то же.
Сценарист со своим жизненным кредо девственницы в аду продолжал выступать. В этой игре он никогда не знал, когда угрюмый насильник в образе человека, который переделывает написанный им сценарий, набросится из засады, чтобы уничтожить его.
Ему следовало бы обратить свою речь к Иде Хирш, ответственной за состав актеров, но, как и все остальные в кабинете, выступая, он не отрывал глаз от Пита Ривкина.
– Полагаю, все мы согласны с именем «Мелисса», верно? Такая непритязательная мечтательница из Южной Калифорнии? Поэтому на роль Мелиссы нам нужна неброская, обычного, всеамериканского типа девушка, чтобы подчеркнуть Камелию, которую играет Джейн. Девушка не слишком красивая, но на которую можно положиться: что-то вроде Аллы Шиди, Моли Рингвалд… Может быть, моложе… постарше… повыше… пониже…
Пит Ривкин внутренне застонал. Сколько раз он сам играл в эту «чуть похожая на…» игру? Именно здесь вступали в работу переросшие школьники, мечтавшие делать кино. На большом экране их потуги выглядели ужасно, но и на малом – не лучше. «Кто играл ту девчонку в его фильме… помнишь, в том, где в конце в Сахаре они едят змей?»
Прямо сейчас, в это же время, когда они сидели в этом кабинете, по всему городу шли аналогичные обсуждения актеров: и среди иностранцев в арендованных бунгало в отеле «Беверли-Хиллз», обещающих достать деньги на съемку у какого-нибудь фиктивного шейха; среди ветеранов, вспоминавших времена, когда они служили у ныне покойного Ма Мэйзона; среди осужденных и попрошаек, мечтателей и сумасшедших, ковбоев и психопатов. Все они по колено увязли в обсуждении таких известных имен, как Стрейзанд и Стрип, Тейлор и Тернер, Гольдберг и Гибсон – звезд, ради которых, если бы вдруг тех объяло огнем, они не перешли бы на другую сторону улицы, чтобы помочиться на них. В этом Ривкин не сомневался.
– Не уверен насчет имени «Мелисса». Мне оно кажется несколько слабоватым.
Никто больше ничего не знал о Мелиссе.
Пит Ривкин улыбнулся, глядя, как обсуждение потекло в другом направлении. Вопрос: «Кто станет Мелиссой?» – трансформировался в вопрос: «Кем станет Мелисса?» Похоже, никого не удивило подобное смещение акцента.
Молодой парнишка из студии, которому Пит разрешил присутствовать в качестве наблюдателя, признался, что ему всегда больше нравилось имя «Дженнифер». На вид ему было лет двадцать; синие джинсы, рубаха цвета хаки, черная ленточка галстука и жакет с оттопыренными карманами, напоминающий легкий бомбардировщик. Вероятно, он был юристом или выпускником Гарвардского университета, который считал излишеством хорошо одеваться, находясь на производстве.
Пит Ривкин улыбнулся. Иногда власть была развлечением.
– Как насчет Лайзы?
И обвел взглядом комнату: кто против?
Он был генеральным секретарем политбюро, Аттилой. Хорошо. Решение принято, языки могут отдохнуть. Теперь, как должна выглядеть Лайза?
Вытянув руку, Пит нажал переключатель переговорного устройства. Секретарше было поручено записывать всех звонивших.
– Что там у тебя? – отрывисто спросил он.
Еще одно проявление власти. По этикету, во время совещания в своем кабинете он мог принимать и делать звонки. Жест указывал, что ему стало скучно, что ему необходим личный контакт, поскольку в Голливуде разговор по телефону считался гораздо более личным, нежели беседа с глазу на глаз. Поскольку он понимал, что в этих разговорах не будет ничего по-настоящему важного, а правила, в конце концов, для того и созданы, чтобы их нарушать, то просьба, адресованная секретарше, «переключить телефон на себя» означала «дай мне отдохнуть от этих задниц». В противном случае боссы телекомпаний вроде Галвина, агенты крупного калибра, такие, как Мичел Овиц (Редфорд, Хоффман, Ньюман) и Сэм Кон (Вуди Аллен, Стрип, Минелли), или посредники на все руки, как Рэй Старк, соединились бы с ним немедленно.
– Передай Фреду, я свяжусь с ним позже, – рявкнул он в трубку и бросил ее на рычаг аппарата, в то время как присутствовавшие в комнате обменялись многозначительными взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57