Я давно уже советовался со своими родственниками и многочисленными друзьями, как поднять в стране восстание против султана. Если бы мы только знали, кого возвести на престол, султан давно бы уже пал жертвой собственной тирании.
И тут появился ты, мой молодой господин, и Аллаху было угодно, чтобы ты явился как раз вовремя и участвовал в освобождении похищенного принца. Правда, вначале я не думал, что ты подходящий для нас человек, ибо еще недостаточно знал тебя. Но вскоре случай с предсказанием избавил меня от всех сомнений. Тебе известна первая часть прорицания. Но там есть и вторая. Ее я тебе сейчас и открою. Пророчество гласит: враги похитят сына султана, а смелый и мудрый чужеземец спасет его. Потом этот чужеземец, которого послал Аллах, станет править страной багирми и сделает ее счастливой. Эта вторая часть прорицания с быстротой молнии разнеслась по всей стране, и все жители уже смотрели на тебя как на будущего владыку. Я, конечно, не упускал возможности представить твои заслуги в самом благоприятном свете. Рассказ о твоем мужестве в схватке с фульбе передавался из уст в уста. Султан трепетал. Он почти решился убить тебя, как только ты вернешь ему похищенного сына.
Теперь тебе понятны дальнейшие события. В смерти наследника султан увидел новое подтверждение, что пророчество может исполниться, и обвинение, что ты отравил принца, было, разумеется, надуманным. Он намеревался казнить тебя немедленно, но я объявил, что это вызовет возмущение его подданных, и просил его подождать, а тем временем предпринял все необходимое, чтобы в решающий момент победа оказалась на моей стороне. Я хотел довести дело до крайности, чтобы еще больше ожесточить сердца моих соотечественников, которые уже питали любовь к тебе. Весь расчет я строил на твоей стойкости. Ты убедился, что я сдержал слово.
— Да, убедился и благодарю тебя! — с признательностью воскликнул Альбер. — Однако, дорогой Мулей, я не в силах повелевать этой страной! Я едва владею языком, на котором здесь говорят, я ничего не смыслю в управлении государством. Скажу откровенно, я охотнее буду лейтенантом в каком-нибудь полку, нежели султаном в твоей стране!
— Что касается первого, я помогу тебе советом и делом, — заверил Мулей. — А что до второго, — добавил он чуть ли не с тоской, — разве так уж недостойно быть любящим отцом бедным неграм и нести свет просвещения в эту страну, которая безнадежно отстала от вас, французов?
Такого Альбер не ожидал. Слова Мулея не оставили его равнодушным. Он долго пребывал в задумчивости. В речах негра был заключен глубокий смысл. Быть отцом этим несчастным угнетенным людям, нести свет цивилизации в Центральную Африку — это мысль, способная заставить забиться даже чуждое тщеславию сердце!
— И вот еще что, — продолжал Мулей. — Тебе не придется оставаться в Массенья. Чтобы добиться своей цели и свергнуть султана, мне пришлось взять в союзники одного из соседних правителей. Для вида он завел тесную дружбу с нашим султаном и прислал сюда войско, якобы для его защиты, а на самом деле — чтобы помочь мне. Ему мы оставим Массенья и меньшую часть страны, ту, что граничит с его владениями. Сами же отправимся на восток, где расположены самые плодородные и живописные области Багирми. Там тебе нечего будет опасаться. Ты волен призвать туда своих соотечественников и завести порядки, которые существуют во Франции. Это и мое желание…
Ночь Альбер провел без сна, обуреваемый противоречивыми мыслями. Лишь к утру он немного успокоился. Решение было принято. Он направился к Юдифи и поразился, увидев, как уютно сделалось в ее покоях. Этим она, по ее словам, обязана достойной удивления заботливости Мулея.
— Юдифь, — сказал молодой человек, — тебе известно, что происходит. Этот народ провозгласил меня своим владыкой. Из всех сердец, какие здесь бьются, безраздельно принадлежит мне, пожалуй, только твое. Ты готова пойти на жертвы и остаться здесь со мной? Говори, теперь все зависит от твоего слова!
— Где бы ты ни был, Альбер, мое счастье только с тобой! Где ты, там моя родина! — с подкупающей искренностью ответила Юдифь, воплощение преданности и любви.
XIII. МОРРЕЛЬ ИЛИ РАБЛАСИ
— Напоминаю вам, обвиняемый, что вы должны говорить чистую правду! Обращаю также ваше внимание, что ложь лишь усугубит наказание! — Этими словами председатель суда начал допрос обвиняемого, обращаясь к Максимилиану Моррелю. — Ваше имя, обвиняемый?
— Максимилиан Моррель! — ответил капитан. Он был очень бледен и печален, выглядел весьма опустившимся. На голове все еще была повязка, напоминавшая о полученном ударе.
— Итак, вы продолжаете настаивать на своей лжи? Тем хуже для вас!
— Но позвольте, какое же имя мне следует назвать? — в отчаянии вскричал Макс. — У меня нет другого имени. Я все точно указал на предварительном следствии. Как на мне оказалась арестантская куртка с номером тридцать шесть, мне неизвестно. Должно быть, какой-то преступник оглушил меня ударом по голове и натянул эту куртку, чтобы отвести от себя подозрение. Надеюсь, суд удовлетворил мое желание и получил необходимые разъяснения от королевского прокурора, господина Фран-Карре.
— Разумеется, — ответил председатель суда. — Однако господин Фран-Карре по-прежнему очень болен и смог сказать только, что весьма смутно помнит о событиях той злополучной ночи. Впрочем, если вы и в самом деле капитан Моррель, вам не составит труда доказать правоту своих слов. Достаточно назвать имя человека, о котором вас столь часто спрашивал господин королевский прокурор. Угодно ли вам сделать это?
— Выходит, несмотря на нездоровье, господин Фран-Карре не забыл об этом деле! — с горечью заметил капитан. — А если я не назову этого имени?
— Это послужит лишним доказательством, что вы Этьен Рабласи, а не капитан Моррель.
— А будь я Этьеном Рабласи, что бы меня ожидало?
— За совершенные преступления вы были бы наказаны, скорее всего, смертью!
Макс опустил голову. По его бледному лицу, искаженному мучительной гримасой, было видно, какая трудная борьба происходила в его душе.
— Я не назову этого имени! — наконец сказал он твердо. — Пусть свершится правосудие, и да простит Бог судьям, если они не в состоянии отличить виновного от невиновного! Почему не удовлетворена моя просьба? Почему ко мне не допустили мою жену? Она бы сразу меня опознала!
— Именно потому, что мы не намерены предоставлять закоренелому преступнику возможность встречаться с каким бы то ни было посторонним лицом, — ответил председатель суда. — Существует и еще одна причина. Мы поручили узнать у госпожи Моррель, известно ли ей, где находится ее супруг. Поскольку она уклонилась от ответа, неделю назад мы произвели у нее на квартире обыск.
— Очень благородно! Производить обыск у беззащитной женщины! — с укором пробормотал Макс.
— Во время обыска была найдена записка следующего содержания, — продолжал председатель суда. — Я позволю себе зачитать ее вам, обвиняемый!
«Любимая! Не беспокойся обо мне! Мне удалось бежать. Будь готова последовать за мной. Я пришлю тебе весточку из Лондона или другого города.
Макс Моррель»
Капитан вытаращил глаза на председателя суда: ему показалось, что он ослышался.
— Записка подписана моим именем? — наконец спросил он, собравшись с мыслями. — Я никогда не писал ничего подобного! Никогда! Разрешите мне взглянуть на подпись!
Судебный пристав протянул ему записку.
— Почерк похож на мой, но писал все же не я, — неуверенно сказал Макс. — Я расписываюсь иначе. Подпись подделана! Боже мой, кто мог пойти на этот обман — и с какой целью?
Он выпустил из рук записку и погрузился в мрачную задумчивость. Тем временем служащие суда огласили некоторые документы, а прокурор и официальный защитник обвиняемого перекинулись несколькими фразами.
— Обвиняемый! — произнес затем председатель. — Суд убедился в вашей виновности. Вы изобличены в том, что на протяжении трех лет под разными именами совершили в Провансе и Дофине ряд убийств, грабежей и краж, орудуя в одиночку или в компании с другими преступниками. Вы изобличены также в том, что при задержании оказали сопротивление представителям власти, убив двух жандармов. Вы подозреваетесь в убийстве тюремного надзирателя Валла-ра. Каждое из совершенных вами преступлений заслуживает смертного приговора. Покайтесь и облегчите хотя бы отчасти свою участь откровенным признанием!
При этих словах, произнесенных громким голосом, Моррель вновь поднял глаза. Он выслушал их как во сне и в замешательстве только покачал головой.
— Господа, — сказал он, — я еще раз клятвенно заявляю и призываю в свидетели Бога, что мое имя Моррель, а не Рабласи, что я непричастен к преступлениям, в которых меня обвиняют! Что касается дальнейшей моей судьбы, я целиком полагаюсь на милосердие Божие!
Перед тем как увести, на него надели наручники. Капитан отнесся к этому с величайшим спокойствием. Он находился в прострации и не мог даже ясно осознать свое положение.
Временами, когда он возвращался в мыслях к Валентине и сыну, его начинало трясти как в лихорадке. В такие минуты его охватывала безумная ярость. Он потрясал наручниками и в бессильном гневе устремлял глаза на забранное толстой решеткой окно камеры. Впрочем, Валентина даже не подозревала о его положении. Если тот самый преступник, что нанес ему роковой удар, написал ей от его имени, что ему удалось благополучно бежать, она, должно быть, верит, что ее муж в безопасности, и, вероятно, со дня на день ожидает от него вестей.
Не меньшую ярость вызывала у него мысль, что ему суждено умереть за грехи отъявленного преступника — убийцы и грабителя. Можно ли вообразить себе более ужасную участь для человека, величайшим сокровищем которого всегда была незапятнанная честь?
Моррель даже не подозревал о существовании некоего лица, которое пыталось спасти его — правда, исключительно по юридическим мотивам. Один из судей — почти всегда вопреки своим коллегам — был твердо убежден в невиновности обвиняемого и стремился собрать для этого доказательства. Делал он это очень умело. Сперва он доказал, что в ночь, когда произошел пожар, из тюрьмы бежали четверо: господин Фран-Карре, некий незнакомец, которого королевский прокурор, по его словам, не знал и застал врасплох за беседой с Моррелем, наконец, сам Моррель и преступник Рабласи. Необходимо было выяснить, кто же в действительности совершил побег — Моррель или Рабласи.
Этот настойчивый юрист твердил, что такой закоренелый преступник, как Рабласи, безусловно, не мог упустить редкостный шанс. Но, предвидя, что в арестантской одежде ему далеко не уйти, он, конечно же, подумал о том, как достать себе другое платье. Когда Моррель, последним схватившийся за спасительную веревку, достиг земли, Рабласи — так считал этот правовед, — ударив капитана по голове железным прутом (вероятно, от оконной решетки), оглушил его, стащил с потерявшего сознание сюртук, а взамен натянул на него свою тюремную куртку. Затем преступник, отыскав, вероятно, в кармане сюртука бумажник капитана, с легкостью подделал его почерк, написав записку госпоже Моррель. Тем самым он предотвратил встречу капитана с его супругой, заставив ее поверить, что муж бежал. Таким образом преступник пресек дальнейший поиск собственной персоны.
Предположение этого юриста полностью соответствовало истине, и весьма странно, что оно не произвело впечатления на судей. Впрочем, те были убеждены, что Рабласи по-прежнему у них в руках, и ни за что не хотели упускать возможность осудить столь опасного преступника. Поэтому они отклонили все доказательства невиновности обвиняемого как чисто теоретические предположения.
Однако настойчивый юрист, рассерженный упрямством своих коллег, на этом не остановился. Вначале он попытался побеседовать с госпожой Моррель. Но та, уверовав, что мужу удалось бежать, и опасаясь, как бы правосудие не напало на его след, отказалась его принять. Ее зять, Эмманюель Эрбо, раз и навсегда отсоветовал ей иметь дело с законниками.
Таким образом, добровольному защитнику Морреля пришлось искать иные пути, чтобы добиться своей цели. К сожалению, надзиратель Валлар — единственный, кто знал заключенного в лицо, — был мертв. Но юрист обратил внимание, что на Морреле не было тех арестантских штанов, в каких, безусловно, должен был ходить Рабласи. Далее, у него оказалось более тонкое нижнее белье, чем можно было заподозрить у Рабласи. Кроме того, обвиняемый не говорил на прованском диалекте, а Рабласи был родом из Прованса. В конце концов дотошному юристу удалось добиться, чтобы его назначили официальным защитником обвиняемого. Полагая, что задета его профессиональная честь, и горя одним-единственным желанием — отстоять свое мнение, он стал спасителем Морреля.
От каких мелочей зависит подчас жизнь человека! Юрист имел несколько предварительных бесед с капитаном и в одной из них попросил сообщить ему имя неизвестного, которого Фран-Карре застал в камере Морреля, ибо этот человек мог стать главным свидетелем защиты. Моррель принужден был сознаться, что не знает его имени: незнакомец сказал ему только, что наведет о нем справки, представившись Дюпоном. В результате юрист пришел к выводу, что ему придется отступиться от своих надежд.
Может показаться странным, что ни Монте-Кристо, ни его друг в Париже не разузнали подробностей этого судебного дела. Но, во-первых, процесс продолжался очень недолго, а во-вторых, незнакомец, назвавшийся Дюпоном, пребывал в полной уверенности, что в ту злополучную ночь Моррель бежал одновременно с ним самим. От своих тайных агентов он узнал, что госпожа Моррель получила уже известную нам записку, и совершенно успокоился на этот счет. Вскоре и он покинул Париж.
Тем не менее старания упорного юриста не пропали даром: ему удалось поколебать уверенность своих коллег и добиться отсрочки смертного приговора. Правда, большинство судей по-прежнему считали, что обвиняемый действительно Рабласи, который просто использует все средства, чтобы выдать себя за другого и избежать заслуженного наказания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82