Наступило всеобщее оживление. Все с любопытством смотрели на поднявшегося со своего места доктора Уипки. Правда, он был видной, влиятельной фигурой, поэтому можно было предположить, что он просто собирается что-то добавить.
— Ты публично обратился к нам, брат, — заявил он Бригему Янгу, — и нашел в моем лице верующего, который тебя услышал! Я оставался холостяком по собственному желанию, но в последнее время почувствовал, что мое пошатнувшееся здоровье улучшилось и телесные силы возросли. Уже давно мой выбор пал на Амелию де Морсер, и теперь, когда рядом с ней больше нет Вольфрама, она нуждается в чьем-то покровительстве, а мой долг — защищать спутницу моего давнего друга, ибо я все еще считаю его таковым. Поэтому заявляю, что готов взять в жены Амелию де Морсер!
— Ты ничего не имеешь против, сестра Амелия? — спросил пророк.
Француженка встала, окинула беглым взглядом собравшихся мормонов и наконец остановила свой взор на пророке. Ее лицо необычайно побледнело.
— Я хочу кое-что сказать, — с французским акцентом проговорила она своим певучим голосом. — Я знаю, что сестрам позволено выбирать среди нескольких претендентов, а поскольку меня, хотя и против моего желания, причисляют к истинно верующим, я намерена воспользоваться этим правом. Прежде я хочу знать, найдутся ли среди присутствующих здесь холостяков другие желающие взять меня в жены. Спроси их!
— Француженка права, — согласился пророк, меж тем как Уипки быстро оглядел сидящих, словно собираясь выяснить намерения каждого из них.
— Братья! — продолжал Бригем Янг. — Есть ли среди вас еще кто-нибудь, кто претендует на руку француженки?
Пожалуй, почти никто не верил, что у доктора появится хоть один соперник. Холостяков среди мормонов было очень немного, да и влияние Уипки считалось столь значительным, что выступить против него осмелился бы далеко не каждый.
И все же один человек поднялся. Он сидел прямо за Амелией и незаметно для окружающих шепнул ей перед этим несколько слов.
Он был еще молод, а сегодня, в праздничной одежде, выглядел весьма недурно. Открытое загорелое лицо, умные глаза — все располагало к нему.
— Это Бертуа, француз! — пронесся шепот по рядам собравшихся.
Услышав эти слова, Вольфрам впервые поднял глаза. До сих пор он слушал, казалось, безучастно, ибо предвидел, как пойдет дело. Такой поворот событий явился для него неожиданностью. Кто-то выступил против Уипки. Этого Вольфрам не ожидал.
Он взглянул на француза и почувствовал ревность: ему пришлось сознаться самому себе, что этот претендент выгодно отличается от остальных. Прежде он никогда не обращал на него внимания, вряд ли слышал о его появлении у мормонов. Он даже не знал, что француз послан лордом Хо-упом, иначе бы возненавидел его.
«Так вот кого имела в виду Амелия, эта предательница! — нашептывал ему голос ревности. — Именно о нем она вела речь. Они сговорились заранее».
— Брат, — обратился к пророку француз, — поскольку ты нас спрашиваешь, я заявляю тебе, что втайне всегда мечтал жениться на своей соотечественнице Амелии де Морсер.
Если она примет мое предложение, я буду счастлив предоставить ей очаг и надежный кров!
Глаза доктора Уипки сузились до того, что превратились в крохотные щелки. Он смотрел на Бертуа с явным недружелюбием. Физиономия доктора выражала разочарование и тоскливое ожидание. Вероятно, он, подобно Вольфраму, видел в Бертуа опасного соперника.
— Брат Бертуа пока не давал ни малейшего повода упрекнуть его, — промолвил Бригем Янг, — он, скорее, заслуживает всяческой похвалы и одобрения. Никаких возражений против него я не имею. Есть ли среди вас, братья, еще претенденты на руку сестры Амелии?
Воцарилась мертвая тишина. Больше никто не откликнулся — Уипки и Бертуа оказались единственными кандидатами в женихи.
— Других претендентов нет! — подытожил пророк. — Ну что же, француженке придется выбирать из этих двоих. Брат Уипки — уважаемый человек, имеет перед церковью немалые заслуги. Он часто помогал нам своими советами, но и брат Бертуа заслуживает признательности. Поэтому ни превозносить, ни хулить любого из них мы не станем. Тебе решать, сестра Амелия!
— Я согласна принять предложение брата Бертуа! — твердо заявила Амелия.
— Змея! Она обманула меня! — пробормотал Вольфрам.
— Прекрасно, тогда отдаем сестру Амелию в жены брату Бертуа! — провозгласил Бригем Янг. — Прошу вас обоих выйти вперед и занять место перед алтарем!
— Постойте! — вскричал Уипки, с трудом скрывая досаду и разочарование. — Постойте! У меня есть еще одно возражение. Церемонию придется отложить! Думаю, я вправе требовать, чтобы меня выслушали!
— Так говори, — согласился пророк. — Никто тебе не препятствует в этом! Какие у тебя резоны?
— Их я могу сообщить старейшинам только с глазу на глаз, поэтому заключение брака прошу отложить, — ответил Уипки.
Несомненно, это была лишь пустая отговорка, и большинство мормонов, видимо, так и подумали. Но доктор Уипки был заметной фигурой в общине, к тому же его побаивались. К мнению доктора нельзя было не прислушаться, и Бригем Янг посовещался со старейшинами.
— Бракосочетание сестры Амелии с братом Бертуа решено перенести на неделю! — сказал в заключение пророк. — До следующего воскресенья мы разберем все причины. Прежде чем разойтись, позвольте благословить вас, братья и сестры! Да ниспошлет Господь вам мир ныне и присно и во веки веков! Аминь!
Мормоны уже собирались по домам, но их удержало внезапное появление Вольфрама. Молодой человек порывисто вскочил и по проходу между рядами скамей быстро направился к церковной кафедре. Там он остановился; в его позе было столько гордости, столько вызова и презрения, что взоры всех присутствующих с изумлением обратились к нему.
— Сначала кое-что об этой женщине! — с яростью произнес он во всеуслышание. — Она последовала за мной, оставив свою родину, она поклялась мне в верности, а теперь, когда я намерен оставить эту юдоль зла, она отрекается от меня, ибо пресытилась мной и нашла себе другого! Что ж, благодарю вас, Амелия! Вы преподали мне хороший урок женской преданности! Будьте счастливы, наслаждайтесь с вашим будущим супругом, пока ему не придет фантазия взять себе новую жену, а вас оттеснить на второй план. Ради него вы отказали мне. Теперь вы рассеяли все мои иллюзии, и я презираю вас!
Амелия побледнела как смерть. Казалось, в первую минуту она растерялась, смутилась, но потом нашла в себе силы привстать и сказать слабым, но решительным голосом:
— Вы несправедливы ко мне, Вольфрам, и когда-нибудь поймете это!
— А вам, мормоны, — снова повысил голос Вольфрам, — вам, мормоны, я скажу, что меня нисколько не огорчают ваше отлучение и ваше проклятие! Ни сердцем, ни в мыслях я никогда не был с вами. Я пришел к вам, потому что не имел ничего лучшего, потому что мне было безразлично. Я буду жить, где захочу, я буду делать, что сочту нужным, и горе тому, кто осмелится помешать мне! Я все еще прежний Вольфрам и, чтобы проучить любого из вас, не пожалею кулаков. Кто дал вам право судить мои поступки? Разве этот край, эта земля принадлежат вам? Нет, этот воздух, это озеро, эти скалы — все это мое, так же как и ваше! Вы можете мне грозить, но покажите мне того, кто приведет ваши угрозы в исполнение! Так вот, я остаюсь на острове, и кому не жаль головы, пусть явится туда и попробует изгнать меня! Я смеюсь тебе в лицо, избранный Богом народ, я презираю тебя, потому что знаю мошенничество и обман твоих предводителей и детскую доверчивость простых верующих. Похоть, произвол и корысть — вот что связывает всех вас! Вы утверждаете, что вы — честные люди! Скажите об этом кому угодно, но только не мне! Теперь я высказал все, что было у меня на душе! Делайте что хотите, а я стану делать то, что считаю благом. Если жаждете борьбы — будем бороться! Увидим, кто окажется сильнее!
В словах, которые Вольфрам бросил в лицо мормонам, было столько ярости, столько резкости и угроз, что все замерли от ужаса, никто не посмел возразить ему, никто не решился проучить его.
Затем он покинул свое место, но без спешки, медленно и величественно, словно герой, шествующий через толпу восхищенного народа. Да, в этом гордом юноше тлела искра прометеева огня. Какова же будет ее судьба: разгорится из нее благодатное пламя или она положит начало губительному пожару?
Его никто не удерживал. Все со страхом, в полном молчании провожали его взглядом, пока он не скрылся за домами поселка. Но какие бы чувства ни обуревали предводителей общины, что бы ни испытывали сами мормоны — все это не шло ни в какое сравнение с тем отчаянием, какое терзало душу самого Вольфрама.
Тем не менее врожденная гордость придавала ему силы, не позволяя проявить слабость, по крайней мере до тех пор, пока он не укроется от глаз мормонов. Только на берегу, когда он увидел свою лодку, он не смог удержаться от крика и схватился руками за сердце, готовое, кажется, выпрыгнуть из груди.
— Послушайте, что с вами? — услышал он вдруг рядом с собой чей-то голос.
Вольфрам поднял глаза. Он увидел всадника, которого никогда прежде не встречал. Похоже, тот и не был мормоном. Длинные льняного цвета волосы незнакомца ниспадали на широкие плечи; на нем был плащ-макинтош, на ногах высокие сапоги с отворотами. За спиной виднелся большой саквояж, из-за плеча выглядывало длинноствольное ружье, за поясом торчали несколько пистолетов. Широкополая шляпа затеняла лицо неизвестного. Темные глаза несколько контрастировали с белокурыми волосами. Роста он был, пожалуй, выше среднего.
В первую минуту Вольфрам принял его за квакера. Он встречал их на востоке Северной Америки и решил, что этот путешественник, вероятно, из Орегона или граничащих с ним земель. Молодой человек смотрел на неизвестного не слишком дружелюбно: казалось, в его глазах надолго застыло выражение неприязни и презрения.
— Так вот, — сказал всадник, — мне нет дела, отчего вы ревете словно дикий зверь. Допытываться я не собираюсь. Скажите только, что это за селение там впереди?
— Проклятое Богом место, настоящее змеиное гнездо! — с трудом выдавил из себя Вольфрам. — Если вы честный человек, держитесь от него подальше. Если плут — ступайте прямо туда!
— Странная, однако, оценка! — Незнакомец от души рассмеялся. — Змеиное гнездо? Я полагал, что это Солт-Лейк-Сити!
— Он самый! Эти мерзавцы величают его Новым Иерусалимом, — пробормотал Вольфрам. — А следовало бы назвать его Новым Содомом и Гоморрой! Или вы тоже мормон?
— Я? Нет! — ответил всадник — видимо, чистокровный янки: так коверкают английский только заокеанские жители. — Я еду из Орегона к приятелю, который живет в Небраске. Хотелось бы разок глянуть на поселок этих людей. Говорят, они трудолюбивы, как бобры, набожны, как проповедники…
— И лживы, как Иуда! — добавил Вольфрам. — Если вы человек чести и у вас с собой есть деньги, будьте осторожны, чтобы не лишиться и того и другого!
— Слушайте, дружище! — сказал незнакомец, поудобнее усаживаясь в седле в ожидании более обстоятельного рассказа. — Мне еще не приходилось встречать кого-либо, кто бы так дурно отзывался о мормонах. Откуда такая неприязнь?
Вольфраму не терпелось излить душу, а этот квакер был сейчас единственной живой душой, способной спокойно выслушать его. Он оказался внимательным слушателем и лишь время от времени прерывал разгневанного юношу вопросами. Несмотря на кажущуюся простоту, эти вопросы были поставлены так умно, что молодой человек поведал и то, о чем предпочел бы умолчать, — о своей любви к Амелии. И спустя каких-нибудь четверть часа всадник уже знал все, что произошло этим воскресным утром в Новом Иерусалиме. Незнакомцу удалось заглянуть в душу Вольфрама глубже, чем кому-либо другому, а уж тем паче мормонам.
— В том, что вы мне здесь рассказали, веселого и впрямь мало! Однако я намерен увидеть все это собственными глазами. Так вы останетесь тут, несмотря на изгнание из общины?
— Конечно! — гордо ответил Вольфрам. — Хотел бы я посмотреть на того, кто отважится поднять на меня руку! Да они на это и не решатся, эти трусы!
— Что ж, прощайте! — сказал квакер. — Я вижу, вы гордый юноша! Но будьте настороже: здесь вам придется полагаться только на самого себя!
— А с меня этого довольно! — ответил Вольфрам и направился к лодке.
Квакер поскакал в колонию, и пока Вольфрам добирался до своего острова, он уже спрашивал, где живет некий Бертуа.
Похоже, Бертуа единственный мормон, которого он знал. После полудня они вдвоем обошли весь поселок, и незнакомец попросил представить его пророку, с которым имел продолжительную беседу.' Вечером того же дня он покинул Новый Иерусалим, и когда расставался с Бертуа, тот с чувством глубочайшего уважения снял шляпу.
— Я в точности исполню все ваши желания, милорд! — заверил он.
VIII. РЕШЕНИЕ
Все последующие дни Вольфрам страстно желал, чтобы мормоны напали на остров и попытались изгнать его оттуда. Тогда он вступит с ними в борьбу и погибнет. По крайней мере это будет смерть, достойная настоящего мужчины!
Он жил, как и прежде, питаясь лишь птичьими яйцами да иногда дичью, если удавалось подстрелить. Свою добычу он жарил на костре в облюбованной под жилье пещере. Он с презрением отвернулся бы от всякой пищи, если бы не мысль о предстоящей борьбе, для которой ему требовались силы.
На исходе недели, что следовала за злополучным воскресеньем, он с немалым удивлением и тайной яростью заметил приближающуюся к острову лодку. Острое зрение позволило ему узнать в человеке, который ловко орудовал веслом, своего соперника, француза Бертуа. С какой вестью пожаловал к нему этот человек?
Лодка пристала к берегу, и спустя несколько минут Вольфрам ридел, как француз карабкается по скалам. При нем было ружье и охотничий нож. Впрочем, молодого человека это обстоятельство ничуть не смутило: мормоны никогда не удалялись от поселка без оружия. Они постоянно опасались нападения индейцев. Кроме того, в случае удачи можно было поохотиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82