m?re, даже позволила себя поцеловать. Но она требует свой опий. Я не стану прислуживать опиоманке. Я отправлюсь сейчас на работу, как обычно, а после работы – в свой дом.
Жюльен уговорил ее сесть, успокоиться, подумать и выслушать его.
– Мари, за один день ее не вылечишь. Скажите мне, она вас узнала?
– Да, и очень обрадовалась мне, это я знаю точно. Она велела мне съесть ее завтрак, потому что я слишком худа. По ее словам, моя мама всегда плохо ела. Тут я попросила ее рассказать о маме, и она говорила примерно с минуту, а потом вдруг ни с того ни с сего стала искать свое лекарство, крича, чтобы закрыли шторы, потому что у нее болят глаза. При этом она приняла меня за свою служанку.
Жюльен коснулся руки Мэри:
– Вы хотите сказать, что шторы были открыты?
– Ну да, я их открыла.
– И она позволила вам это сделать?
– Конечно. Ведь в комнате была кромешная тьма. Жюльен Сазерак прижал к груди руки:
– Девочка моя, вы совершили чудо! Эти шторы не открывают вот уже шесть лет. Вы даже не сознаете, не отдаете себе отчет, что это, в сущности, значит.
Мэри вздохнула:
– Это значит, что вы стараетесь заманить меня в ловушку, только и всего. Послушайте, месье, я ведь не какая-нибудь бесчувственная, мне жаль ее, и я счастлива, что она позволила открыть эти несчастные шторы. Но я должна и о себе подумать. Я бы предпочла жить, как раньше, – одна.
– Прошу вас, выслушайте меня, Мари… Мэри. Я не стану спорить с вами. Хотите, я расскажу вам о вашей матери? Вы ведь хотите узнать о ней побольше, не правда ли?
– Конечно, хочу.
– Так вот, я расскажу вам… Мари-Кристин была самым очаровательным и самым несносным существом на свете. Ее нельзя было назвать красивой, хотя все наверняка будут хором убеждать вас в обратном. Она была похожа на большинство креольских девушек – светлокожая, темноглазая, волосы тоже темные. Что ее выделяло из общей массы, так это темперамент. Она была любопытна, как кошка, ее интересовало абсолютно все: все на свете узнать, испытать, перепробовать. Она была полна энергии и жизнерадостна. Залезет, к примеру, на дерево и упадет. Всех вокруг перепугает насмерть, а сама расхохочется, глядя на наши перекошенные от страха лица.
Для нее не существовало запретов. Даже когда она сознавала, что ее наверняка накажут за какую-нибудь проделку. Взять хотя бы уроки. Бывало, вместо того чтобы учить их, она сидит и играет в куклы. А когда ее за это накажут, спокойно заявит, что так ей и надо, поцелует или обнимет обидчика, и дело с концом. Сколько ни спорь с ней, ни доказывай, все равно сделает по-своему.
Maman безбожно баловала ее. Чего бы Мари-Кристин ни попросила, ее просьба тут же удовлетворялась. И даже папа, хотя он был очень строг с нами, остальными детьми, не выдерживал, уступал Мари-Кристин, осаждавшей его с какой-нибудь очередной затеей.
Идемте со мной, Мэри. Я хочу показать вам кое-что, что принадлежало моему отцу. Прошу вас. Это займет немного времени.
Жюльен провел ее в гостиную. Когда он открыл шторы, перед ее глазами предстал мир, сплошь состоящий из позолоты, хрусталя и дорогой парчи. Мэри раскрыла рот при виде всего этого.
– Таков был мир, который мой отец считал своим: дореволюционная Франция. Он привез это с собой, когда ему удалось бежать от разъяренной толпы. Из всей семьи уцелел он один – остальных отправили на гильотину.
Он поехал в Новый Орлеан, потому что тогда это был французский город. И устроил в своей комнате маленький Версаль, в котором правил, словно Людовик XIV, король-солнце. Его слово было законом и обжалованию не подлежало. То есть так было для всех, кроме Мари-Кристин.
Как сейчас вижу ее на цыпочках входящей в эту дверь. Отец всегда сидел в этом большом кресле, а она подкрадывалась к нему сзади и закрывала ему глаза руками, требуя, чтобы он угадал, кто это.
Отец был степенным пожилым человеком. Он всегда ходил в панталонах и длинных сюртуках, волосы его были белы, словно он их припудривал. Ему было уже за шестьдесят, когда родилась Мари-Кристин. Однако ей удавалось разыграть его. «Я мадам де Помпадур, – прохихикает она ему, – ваша фаворитка».
Вероятно, он любил ее без памяти. И поэтому так ожесточился, когда она воспротивилась его воле. Она разбила его сердце.
Он нашел ей прекрасную пару, женихом ее должен был стать француз, как и сам папа, некий Жиль Д'Оливэ, симпатичный молодой человек. Во Франции у него был бы высокий титул виконта, но его родители, как и наш отец, покинули страну во время Революции. Правда, они оказались не столь предусмотрительны, и, в сущности, у них ничего не осталось. Однако Жиль сумел сколотить изрядное состояние, к двадцати годам он владел плантацией площадью в тысячу акров, а к тридцати его владения расширились до десяти тысяч. И отец дал согласие на его брак с Мари-Кристин. Пообещав поистине королевское приданое.
Но накануне свадьбы, Мэри, ваша мать сбежала с человеком, с которым познакомилась в тот же день. Это был ваш отец.
Папа чуть с ума не сошел. Он вычеркнул ее имя из генеалогического древа Сазераков, которое восходит к десятому веку, и приказал уничтожить все ее личные вещи – одежду, книги, всякие безделушки. Он даже запретил домашним произносить ее имя. Письма, которые приходили от Мари-Кристин, он отсылал назад. Он не писал ей и остальным запретил писать.
И то роковое письмо, которое пришло от вашего отца, было также отослано обратно. С ужасом вспоминаю я тот день. Мари-Кристин умерла, а нам не позволялось даже оплакать ее. Maman целовала землю у его ног, умоляя разрешить упокоить тело Мари-Кристин в фамильном склепе, но он был непреклонен.
Теперь вы понимаете, Мэри, почему разговор о вашей маме причиняет Maman такую жгучую боль и, чтобы унять ее, ей нужен опий?
Мэри слушала, глядя на него широко распахнутыми глазами.
– Какая страшная трагедия, – произнесла она. – Бедная ваша матушка. По крайней мере, ей не в чем себя упрекнуть – не она, а ваш отец проявил жестокость.
Плечи Жюльена опустились.
– Maman помогла Мари-Кристин бежать – она всегда и во всем ей потакала. – Он выпрямился, прокашлялся. – Однако не будем унывать. В этой комнате есть одна вещь, которая никогда не принадлежала отцу. Видите портрет слева от вас, возле окна? Это портрет Мари-Элен Вежерано, вашей прапрабабушки по линии матери. Благодаря ему мы сумели вас найти. Взгляните на свои руки.
Мэри смотрела на портрет не дыша. У этой дамы руки были точно такие же, как у нее, и держали они тот самый веер, что хранился в шкатулке.
– Так вы останетесь, Мари? – спросил Жюльен.
– Да.
Мэри пришла в магазин, чтобы поговорить с Ханной и Альбертом. Они оба были очень рады за нее.
– Я еще не поняла, к лучшему это или нет, – сказала Мэри, – но обещала остаться у них на год. Однако я сказала своему дяде… Все никак не могу привыкнуть ко всему этому… в общем, я сказала ему, что буду продолжать работать до тех пор, пока не смогу найти себе замену. Уверена, что мы могли бы нанять служащего из какого-нибудь другого магазина, и платить ему можно будет гораздо меньше, чем мне, поскольку у него не будет доли в прибыли. Мне деньги не нужны. Жюльен говорил что-то о каких-то моих акциях, так что особой нужды в деньгах я испытывать не буду.
Ханна и Альберт обменялись виноватыми взглядами.
– Понимаешь, Мэри, нам нужно тебе кое-что сообщить, – сказала Ханна. – Мы решили поехать за границу. Увидев картину Гойи в вашем доме, Альберт понял, что ему следует поучиться живописи в Европе.
– Это все дело техники, – сказал Альберт, – только техники, я уверен. Мне нужен лишь опытный учитель, знакомый с техникой старых мастеров. Увидев сами полотна, я сумею разобраться, как им удавалось создать такой эффект. И без труда усвою их приемы. Мне мешает то, что у моего здешнего учителя в Филадельфии имелись только копии.
– Нам удалось скопить достаточно денег, чтобы прожить в Испании год-другой, – сказала Ханна. – Или в Лондоне, – добавила она шепотом. – Боюсь, нам никогда не одолеть испанского.
– И когда вы хотите ехать? – спросила Мэри.
По словам Ханны, они хотели бы уехать как можно скорее. Плата за аренду магазина и за квартиру была внесена по май включительно, таким образом, у них оставалось еще недели три. Времени на сборы вполне достаточно – главным образом, чтобы продать товары какой-нибудь модистке и рассчитаться с Сесиль. Они вполне смогут уладить это и без Мэри, так что ей не придется навещать их партнершу в ее новом доме на Сент-Питер-стрит.
Последнему обстоятельству Мэри была особенно рада.
Вернувшись домой, Мэри застала Жюльена Сазерака. Он мерял шагами длинный коридор дома на Ройал-стрит.
– Вам удалось уладить свои дела? – осведомился он. – Как скоро вы сможете прекратить свою работу в магазине?
– Раньше, чем предполагала, – ответила Мэри. – Я ее уже закончила. Теперь я свободна. – На самом деле Мэри чувствовала себя расстроенной. Магазин значил очень много в ее жизни.
– Вот это замечательная новость, клянусь! – Жюльен от радости чуть в ладоши не хлопал. – У меня тоже есть для вас хорошая новость. Пока вас не было, явилась Селест. К счастью, Maman отдыхала, и ей не пришлось присутствовать при этой отвратительной сцене. Мари, Селест сюда больше не вернется. Ее увезли. Возле Натчеза имеется больница, где содержатся люди с подобными расстройствами психики.
Мэри не хотелось представлять подробности этой сцены. На полу все еще валялись осколки разбитого зеркала, а на стене, где когда-то висело это самое зеркало, темнело пятно. Исчезла и вся мебель из холла, а также ковры. Жюльену пришлось сменить одежду, и один рукав его сюртука казался толще другого. По всей видимости, рука у него была забинтована.
– Ринки уезжают, Селест получила по заслугам. Моя жизнь налаживается, – заметила Мэри. – Спасибо вам, Жюльен. – Она не скрывала своего сарказма.
Глава 55
На этом Жюльен отбыл, напомнив Мэри, что вечером планируется сбор родственников. Он заверил ее, что слуги сами позаботятся о необходимых приготовлениях. Ей беспокоиться совершенно не о чем.
В доме наступила тишина.
«Беспокоиться совершенно не о чем», – мысленно повторила она слова Жюльена. Вернее было бы сказать – нечем заняться. Она не могла припомнить того времени, когда ей нечем было заняться. Мэри поднялась к себе, надо было выбрать платье к вечеру. И погладить – собиралась-то она впопыхах.
Но все четыре ее платья были уже выстираны и выглажены. В огромном гардеробе они казались совсем крошечными.
Тогда она решила помыть голову. Можно было пополоскать волосы подольше – на это уйдет еще минут десять.
Она отправилась на поиски кухни, чтобы подогреть воды, но, пройдя три ступеньки, остановилась. Она была не в Кэрролтоне, не на Ирландском канале.
Она вызвала горничную.
– Никогда не привыкну к этому, – проворчала она вслух. Ей захотелось вновь очутиться в Кэрролтоне, в своем саду, повозиться в земле.
Жена Жюльена рассказала обо всем ближайшим родственникам, они – дальним, а те – всем остальным. Пока Мэри Макалистер спокойно мыла голову, вся креольская часть населения Нового Орлеана обсуждала необычные обстоятельства, при которых мадам Сазерак обнаружила свою внучку в маленьком домике в Кэрролтоне.
– Представляете, она работала продавщицей в магазине! Я ведь видела ее много раз. Помню, мне сразу показалось, что для продавщицы она выглядит очень уж аристократично.
– Подумать только, дочь Мари-Кристин! Как по-вашему, она так же хороша, как ее мать? Может, она и упряма так же?
– Вы слышали – Селест Сазерак отправилась в монастырь, в благодарность за то, что Господь услышал ее молитвы.
– Говорят, в комнате Анны-Мари Сазерак открыты шторы.
– Поговаривают, Жюльен Сазерак выделил ей миллион долларов.
– Ходят слухи, что она унаследует состояние Анны-Мари.
Карлос Куртенэ отправил посыльного к Филиппу с приказанием немедленно явиться в город. Он был уверен, что его приемный сын будет благосклонно принят новоиспеченной богатой невестой. Ведь Филипп, что ни говори, был любезен с девушкой еще тогда, когда никто не знал ее.
А Жанна Куртенэ-Грэм чуть не набила себе мозоль, написав уйму приглашений на вечеринку, которую собиралась устроить в следующее воскресенье в честь Мэри. Ведь Мэй-Ри была ее лучшей подругой. Все просто умрут от зависти, когда Жанна окажется первой, кого Мэри удостоит визитом.
Приятель Вальмона Сен-Бревэна, лжесвященник, немедленно купил билет на ближайший пароход, отплывающий в Европу.
Сам Вальмон сидел запершись в своем доме на Сен-Луи, растянувшись в кресле и вперив взгляд в стену перед собой. Собственная личность вызывала в нем омерзение. Ведь она пыталась сказать ему правду, а он, вместо того чтобы выслушать ее, поверить ей, пошел на поводу у собственных ложных представлений. Дело дошло до того, что он изнасиловал ее. И теперь ему ни искупить своей вины перед ней, ни возместить того ущерба, что он ей нанес. Да она теперь и слушать не станет его объяснений. С какой стати, в самом деле? Ведь сам он ей не поверил.
Только в ирландском квартале не обсуждали поворот в судьбе Мэри. Разговоры креольской знати не могли дойти ни до вдовы О'Нил, ни до Пэдди Девлина, ни до папаши Рейли с сыном, так что никаких причин говорить о Мэри у них не было. В комнате Мэри теперь жила двоюродная племянница вдовы – добродушная и веселая девушка с копной рыжих волос и зелеными глазами, которые, по мнению Пэдди, превосходили своей красотой даже холмы Ирландии.
Чтобы просушить волосы, Мэри расположилась во внутреннем дворике, выбрав освещенное солнцем местечко. Не прошло и получаса, как ей передали, что ее зовет бабушка. Мадам Сазерак была, по обыкновению, в черном платье, но сегодня ее плечи и грудь покрывало фишю из белых кружев. Она выглядела чрезвычайно бодрой и довольной жизнью.
– Мари, дорогая моя, разве можно подставлять себя прямым солнечным лучам – это вредно для кожи. Иди ко мне, сядь у моих ног, я буду причесывать тебя, и твои волосы высохнут. Тем временем мы можем поболтать, получше узнать друг друга и вместе решить, чем мы будем заниматься.
Не успели ее волосы просохнуть, как Мэри поняла, что ей не придется тревожиться из-за избытка свободного времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70