– Новый Орлеан – это рай на земле. Здесь нет несправедливости, а только красота и добро».
Все было неожиданностью, приятной неожиданностью. И одна неожиданность следовала за другой.
Когда месса закончилась, Мэри обнаружила, что ее ждут еще сюрпризы. Воздух вокруг собора был насыщен ароматами кофе и еще чего-то – Мэри не могла определить, чего именно, но от этого запаха у нее слюнки потекли. На широком тротуаре стояли негритянки и готовили на сияющих медных жаровнях, полных тлеющих углей. Кофе, пузырящееся молоко с пенкой. И еще то, что источало неповторимый запах.
– Calas, – пела женщина, готовящая это. – Belle calas… tout chaud… tout chaud… belles calas…
Карлос Куртенэ тронул Мэри за плечо:
– Это рисовые пирожные. Очень вкусные. Мы все отведаем их.
И вновь Мэри заметила, что только ей одной казалось странным стоять и прилюдно есть сразу после мессы. По меньшей мере половина выходящих из собора людей тут же направлялась к женщинам с жаровнями.
Пока они ели и пили, образовывались и распадались группы, и образовывались вновь, уже другие. Берту приветствовала одна группа за другой – друзья были счастливы вновь видеть ее в городе.
Единственным человеком, не окруженным группой друзей, была женщина с ярко-рыжими волосами, которая шла очень быстро и на все приветствия отвечала лишь резким кивком. Она обошла толпу стороной и направилась к кирпичному зданию без окон и без видимых дверей, находившемуся на другой стороне парка, разбитого напротив собора. Гул разговоров затих. Все смотрели на нее. Когда она исчезла в доме, гул возобновился, еще более оживленный, чем раньше.
– Папа, кто это был? – спросила Жанна.
– Это, дорогая моя, самая невероятная женщина во всем Новом Орлеане. Баронесса Понтальба.
Мэри и Жанна уставились на дверной проем, поглотивший рыжеволосую женщину. До этого они думали, что дворянские титулы существуют только в романах.
Карлос Куртенэ не стал рассказывать им о баронессе Понтальба. Он знал ее историю, как каждый житель французского квартала. Но Карлос не считал эту историю подходящей для ушей молодых, невинных девушек.
Глава 19
Баронесса, урожденная Микаэла Леонарда Альмонестер, родилась в ноябре 1795 года. Ее отцом был дон Андрес Альмонестер-и-Рохас, дворянин из Андалузии, который приехал в Новый Орлеан двадцатью пятью годами ранее в качестве чиновника правительства испанского короля, которому тогда принадлежали земли Луизианы. Приехав богатым, дон Андрес многократно увеличил размеры своего состояния в колонии.
Он был щедр и любил свою вторую родину. Когда в большом пожаре 1788 года сгорел собор, он оплатил восстановление и постройку рядом с собором нового здания, которое предназначалось для причта. По другую сторону собора город захотел построить здание для местного правительства. Альмонестер одолжил деньги на строительство и лично наблюдал за работами.
Он построил также часовню для монахинь-урсулинок, лепрозорий за пределами города и новую благотворительную больницу на месте старой, поврежденной ураганом.
За пятнадцать лет, плотно занятых увеличением собственного богатства и благоустройством города, у Альмонестера не было времени уделить внимание личной жизни. Вдруг он осознал, что ему уже шестьдесят, а семьи у него нет. И женился на дочери французского полковника. Десять лет спустя родилась дочь Микаэла, а еще через три года дон Андрес скончался.
Микаэла была богатейшей наследницей из всех когда-либо известных в Луизиане. И то, что выросла она упрямой и капризной, не играло никакой роли. Десятки семейств забрасывали удочки ее матери на предмет брака с одним из их отпрысков. Но у вдовы Альмонестера были более амбициозные планы. Она заключила для своей единственной дочери брачный договор с единственным сыном французского дворянина, который, подобно дону Андресу, служил в испанском правительстве Луизианы и преумножил там свои богатства перед возвращением во Францию. Мужа Микаэлы звали Жозеф Ксавье Селестэн де Понтальба, но известен он был как Тин-Тин. Родители души в нем не чаяли и совершенно избаловали его.
В 1811 году Тин-Тин с матерью приехали из Франции в Новый Орлеан на свадьбу. Ему было двадцать лет. Микаэла только что завершила обучение в школе монахинь-урсулинок. Ей было пятнадцать. Молодые никогда раньше не видели друг друга, но это было обычным делом. Брак объединил две семьи и два огромных состояния, а личности значения не имели.
Вояж во Францию стал их свадебным путешествием. Обе матери сопровождали их, и в Новом Орлеане думали, что никогда больше их не увидят. Правда, у обеих семей было много собственности в Новом Орлеане и плантации в окрестностях. Но отсутствующие владельцы были обычным явлением. Их имуществом распоряжались банкиры.
Прошло много лет, и лишь иногда из Франции доходили вести о супругах. Драмы Микаэлы и Тин-Тина давали Новому Орлеану пищу для радостных сплетен и домыслов. Говорили, что Микаэле не пришлась по вкусу жизнь в шато Понтальба. Замок расположен в сельской глубинке, слишком далеко от парижского веселья и праздника жизни. Легко было представить себе, какие баталии разыгрывались в стенах замка. Ведь Микаэла привыкла, чтобы все было так, как она желает, а темперамент у нее был типичным для рыжеволосых женщин.
Тем не менее, согласно сообщениям, она делала все, что полагается делать жене. У супругов было трое детей – все мальчики. Но, очевидно, материнство не очень смягчило ее натуру. Стало известно, что Тин-Тин оставил ее. Мужчины в Новом Орлеане твердили, что этого следовало ожидать, – Микаэла красавицей никогда не была, зато отличалась крутым нравом, в то время как Тин-Тин был на редкость хорош собой и без труда мог найти утешение в другом месте. Что же касается женщин, то они пришли к единодушному выводу, что мужчины эгоистичные и грубые звери. Мать Микаэлы уже много лет как умерла, оставив дочери громадное состояние Альмонестеров, и теперь Тин-Тин наверняка проматывает его, покупая смазливым и пустым мордашкам драгоценности и квартирки для любовных утех, в то время как мать его детей томится в сыром каменном замке.
Затем последовало примирение.
Но вскоре Тин-Тин вновь оставил ее.
Затем они снова воссоединились.
И внезапно в 1831 году Микаэла появилась в Новом Орлеане. Она оставила мужа. Поговаривали, что она хлопочет о разводе – какая наглость! Посетители валом валили в дом ее кузины, где она остановилась. Они обнаружили, что Микаэла, которой теперь было тридцать пять, еще более подурнела по сравнению с годами девичества. Но это уже не имело значения. Она была невероятно шикарна, а ее своеволие переросло в железную хватку. Она была эффектной женщиной, обладающей большими познаниями в политике, искусстве, литературе и бизнесе, которые служили основанием для ее резких суждений. Она очаровывала и внушала ужас.
Когда она завершила обзор своих владений в Новом Орлеане и отправилась в Гавану с кратким визитом, никто не сожалел. Ее энергия изматывала окружающих. Говорить о ней было куда увлекательней, нежели говорить с ней.
Много месяцев спустя она вернулась во Францию. Они с Тин-Тином получили официальное разрешение на раздельное проживание, и Микаэла наконец смогла поселиться в Париже. Ее приемы отличались роскошью, круг друзей был широк – так сообщали новоорлеанцы, посещавшие ее суаре, приезжая в Париж во время заграничных турне. По их мнению, некоторые из ее друзей были отъявленной богемой, но Микаэла была явно счастлива своей новой жизнью. Казалось, все драмы остались позади.
Однако самое драматическое событие произошло позже. Незадолго до Рождества 1834 года ее кузина Виктуар Шальметт получила письмо столь скандального содержания, что трудно было этому поверить. Оно было написано одной из служанок Микаэлы, которая сама была в состоянии лишь продиктовать его, – она была прикована к постели, оправляясь после четырех пулевых ранений в грудь. В нее стрелял ее же свекор. Потом он сам застрелился.
Теперь Микаэла Альмонестер стала баронессой Понтальба – по смерти отца Тин-Тин унаследовал титул.
Она также стала самой знаменитой женщиной в Париже. От ран в груди она оправилась совершенно, но следы покушения бросались в глаза – на левой руке не хватало большого пальца, а средний был безобразно изувечен. Именно эту руку она протягивала к барону, умоляя не убивать ее.
Вскоре весь Новый Орлеан смог прочесть о ее попытках развестись с Тин-Тином. Дело было столь скандальным, что парижские газеты во всех подробностях освещали иск Микаэлы, встречный иск Тин-Тина и свидетельские показания на многочисленных слушаниях, которые заняли целых четыре года.
Газеты также подробно описывали знаменитый частный пансион, который она строила на рю Фобур-Сент-Оноре. Она подрядила самого модного архитектора Франции, и ее стремление к совершенству было настолько сильным, что она даже купила целый особняк, который затем был разрушен, с тем чтобы использовать некоторые из его стенных панелей для нового дома.
Наконец в 1834 году и дело о разводе, и строительство дома были закончены. Баронесса Понтальба исчезла со страниц парижских газет.
Библиотека на Ройал-стрит с сожалением сократила подписку до уровня тех лет, которые предшествовали едва не состоявшемуся убийству, – баронесса увеличила подписку более чем на шестьсот процентов.
Новый Орлеан вынужден был довольствоваться лишь эпизодическими сообщениями об увеселениях, устраиваемых в пансионе, от путешественников, возвращавшихся из Парижа. Выросло целое поколение, не ведавшее о яркой и грешной жизни Микаэлы Альмонестер де Понтальба. Затем, в 1846 году, ее имя вновь оказалось у всех на устах. Она прислала письмо в муниципальный совет. По ее словам, она намеревалась восстановить Пляс д'Арм в том величии, которого заслуживала эта площадь, будучи центром старого квартала.
Ее отец построил собор и прилегающие к нему здания. А она, Микаэла, намеревалась сделать остальные здания на площади столь же впечатляющими. Здания принадлежали ей, и она собиралась превратить ветхие лавочки, таверны и доходные дома в единый архитектурный ансамбль. И вернуть площади ее былую красоту. В общем, создать новоорлеанское подобие парижского Пале-Рояля.
Но только если город согласится освободить ее от налога на недвижимость сроком на двадцать лет.
Во французском квартале никто и помыслить не мог отказаться от предложения баронессы или ее условий. Презренные американцы с каждым годом строили дома все больше и внушительнее в районе за Кэнал-стрит. Ныне же французам открывалась возможность вновь утвердить за собой по праву принадлежащее им место высших носителей вкуса и доказать всем, что сердце Нового Орлеана и сейчас там, где оно было всегда – на Пляс д'Арм.
Совет ответил незамедлительно, предоставив баронессе все требуемые льготы. Французы с нетерпением ждали ее приезда. Старые истории воскресли из небытия, и все более, чем когда-либо, интересовались, какая же она на самом деле.
На протяжении двух лет любопытство лишь возрастало. А потом наконец явилась она сама – по-прежнему рыжеволосая, но теперь рыжина казалась неестественно яркой; по-прежнему неуемная, но ее стройное тело стало массивней, а движения медлительней; по-прежнему обворожительная и внушающая страх, модная, элегантная, высокомерная, своенравная. Она во всех отношениях превосходила все рассказываемые о ней легенды. Она одновременно притягивала и отталкивала и казалась способной на все. Теперь можно было поверить и тому слуху, который все отвергали на протяжении многих лет, – будто старый барон, по утверждению некоторых, вовсе не застрелился, а сама Микаэла, истекая кровью, с четырьмя зияющими в груди ранами, набросилась на него и, вырвав пистолет из его руки, дважды выстрелила ему в голову.
Карлос Куртенэ посмотрел на оживленное юное лицо дочери. Она еще такой ребенок и так невинна. Он возблагодарил Бога за это.
– Настоящая баронесса! – воскликнула Жанна. – Ты знаешь ее, папа? Смогу я с ней познакомиться?
Он улыбнулся и покачал головой:
– Не думаю, милая.
– Представь себе, Мэй-Ри, настоящая баронесса! Ах, как бы мне хотелось взглянуть на нее поближе! Как по-твоему, если у человека есть титул, он и выглядит не как все? Я думаю, папа поступил нехорошо, тут же отправив нас домой. Мы могли бы пройти мимо входа в ее дом. И я могла бы посмотреть на нее.
– Может быть, она будет в опере?
– Ну конечно же, будет! Какая ты умная, Мэй-Ри! Хотя я буду слишком нервничать и не смогу рассмотреть ее как следует. Будет множество кавалеров, правда же? А я буду самая красивая?
Мэри никогда раньше не слышала, чтобы Жанна сомневалась в своем успехе. Было удивительно, что Жанну посещают какие бы то ни было сомнения.
– У тебя будут толпы кавалеров, – сказала она. – Я в этом абсолютно уверена.
– Но как по-твоему, Мэй-Ри, будет среди них Вальмон Сен-Бревэн? Если он не заглянет в нашу ложу, до остальных мне нет никакого дела.
Мэри была застигнута врасплох. Она давно не слышала этого имени, не думала о Вальмоне. Ей казалось, что она совсем забыла о нем. Но когда она услышала его имя, произнесенное столь неожиданно, сердце ее заколотилось.
– Мэй-Ри! – Голос Жанны заставил ее отбросить эти предательские мысли. Она с трудом отвела мысленный взор от темных глаз и волос Вальмона, кольца на сильной красивой руке, ленивой улыбки…
– Месье Сен-Бревэн определенно придет, Жанна.
– Если он не придет, я умру. Знаю, я глупая, Мэй-Ри, у меня голова кружится от каждого мужчины, который заигрывает со мной. Но это все несерьезно. А Вальмон… это совсем другое дело. Я люблю его, на самом деле люблю. И всегда буду любить, до самой смерти. Ведь даже глупышка может любить. Ты действительно считаешь, что он там будет? И зайдет в нашу ложу? – В прекрасных глазах Жанны стояли слезы.
Мэри обняла ее:
– Твоя мать говорит, что в Новом Орлеане все приходят на открытие сезона. Он просто обязан быть там. А увидев тебя в этом парижском платье, первым примчится в ложу.
Жанна ответила сияющей улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70