Слезы ее моментально просохли.
– Ты права, – сказала она. – В этом платье я ужасно красива. Это ты мне его подогнала. Ты такая умная, Мэй-Ри, и лучшая подруга на свете! – Она спрыгнула с диванчика и подбежала к громадному гардеробу. – Но мы же не выбрали тебе платье, чтобы идти в оперу. Посмотри, какое тебе хочется. Твои недостаточно элегантны. Как насчет синего? Я его только раз надевала. На мне синее выглядит кошмарно, но с твоими волосами будет смотреться прекрасно… Разве не чудо, Мэй-Ри, что у нас будет настоящий парикмахер? Она сделает нам чудо-прически… А знаешь, когда на тебя через окно падает солнце, кажется, что у тебя рыжие волосы. Как у баронессы. – Жанна хихикнула. – Интересно, почему папа говорит, что мне нельзя с ней знакомиться? Как по-твоему, она очень-очень плохая? Если бы я была баронессой, я бы считала себя вправе быть какой угодно плохой. Это уж точно! Держу пари, она падшая женщина. И у нее есть любовник… Ну вот, опять я говорю как дурочка. Я думаю только о любви. А почему ты не такая, Мэй-Ри? Разве ты не хочешь влюбиться?
Мэри улыбнулась:
– А я уже влюблена. В Новый Орлеан.
«Это правда, – подумала она. – И этого достаточно. А думать о… о нем я не должна».
Вальмон Сен-Бревэн вошел в почти незаметную дверь большого кирпичного дома на Пляс д'Арм.
– Микаэла! – крикнул он. – Где ты, черт возьми? Вместо того чтобы угостить меня завтраком, ты инспектируешь свою чертову недвижимость. В Париже ты обращалась со мной куда лучше.
Глава 20
Баронесса Понтальба налила кофе в тончайшую фарфоровую чашечку и подала ее Вальмону.
– Графин у тебя под рукой, Вэл. Хочешь, налей себе для пищеварения.
– Спасибо, только кофе. Мне бы не хотелось перебивать вкус этого восхитительного суфле. Кухня у вас, дорогая баронесса, отменна, как всегда.
– Да, повар у меня неплохой. Мне пришлось заплатить целое состояние, чтобы вывезти его из Парижа. Но он того стоит. Я на дух не переношу креольской кухни.
– Признаюсь, мне она нравится. Мне, бывало, присылали специи во Францию, но так и не удалось найти никого, кто знал бы, как их употреблять.
Баронесса рассмеялась:
– Я помню. В первый свой визит ты привез мне пакетик с ними в подарок. Ты был так мило провинциален.
– Я был молод и тосковал по дому. А ты была ко мне очень добра, Микаэла. Но никогда не угощала меня гумбо. – Вэл улыбнулся, вспомнив свои первые недели в Париже. Тогда ему было тринадцать и он впервые оказался так далеко от родного дома – в университет его отправил дед, воспитывавший внука после взрыва на пароходе, унесшего жизни его родителей. Сын Микаэлы Альфред учился в той же группе; они вместе готовились к вступительным экзаменам. Альфред познакомил Вэла с матерью, потому что она тоже была из Нового Орлеана и совсем недавно возвратилась оттуда. Это было в 1832 году.
– В те дни, дорогой Вэл, ты бы выплюнул это кушанье. Ты быстро оставил свои провинциальные привычки.
– Каждый зеленый юнец должен побывать в Париже. Это идеальное место для достижения зрелости. Стремительного к тому же.
– Насколько я помню, ты времени даром не терял. Альфред тебе ужасно завидовал. На свои карманные деньги он не мог содержать танцовщицу.
– Сначала была актриса из «Комеди Франсэз». Своим банкирам я сказал, что изучаю творчество Мольера.
– Вот жулик!
Баронесса и Вэл обменялись ностальгическими улыбками. В те годы, когда Вэл взрослел в Париже, его дружба с Альфредом постепенно переросла в еще более тесную дружбу с его матерью. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, Вэл не уступал баронессе в уме и искушенности. Ее родной сын так и не достиг этого высокого уровня.
Микаэла взяла у Вэла чашку и наполнила ее.
– Вчера я получила целую пачку писем. Похоже, скоро ты можешь начинать строить планы. Луи-Наполеон надежно прижал бунтовщиков. Таково мнение знающих людей. На следующий год мы сможем поехать домой, в Париж. Лично я считаю, что ему следовало бы перестрелять этот сброд, да на том и порешить. Никогда не прощу этим идиотам, что дали случиться революции в сорок восьмом. Мне пришлось бежать в Лондон с одной сменой платья.
– Но повара ты прихватить не забыла.
– Милый мой! Портниху-то всегда можно найти.
– Я бежал через Лиссабон и имел возможность взять с собой багаж. Мужского портного найти не так-то просто. По правде говоря, революция мне скорее пришлась по душе. Все эти крики, пальба, знамена на ветру. Мне это напомнило празднование Четвертого июля в Новом Орлеане. А также и то, что давно пора возвращаться. Я намерен остаться здесь, Микаэла.
Баронессу нелегко было удивить, но Вэл преуспел в этом. Она уставилась на него с раскрытым ртом. Потом она замотала головой, стараясь привести в порядок мысли.
– Но почему? – спросила она. – Ты же сам говорил мне, что тебе здесь мерзко.
– И да, и нет. Я ненавижу, когда меня ставят в дурацкое положение. Каждый взбалмошный мальчишка считает необходимым доказать, что он мужчина, вынудив меня драться с ним на дуэли из-за того, что у меня, видите ли, репутация лучшего дуэлянта. Это значит, что мне, чтобы оставаться лучшим, приходится постоянно тренироваться. Я не хочу быть убитым. И мне требуется все мое мастерство, чтобы не убить их и при этом не унизить. Это отнимает кучу времени и к тому же скучно. Нет настоящего риска… И еще много времени уходит на то, чтобы отделаться от красоток. Я не монах-отшельник. Я хочу бывать на балах, в опере, на званых обедах. Но черт побери, я слишком богат и во всех отношениях завидный жених. Вокруг меня грудами собираются томные девы, которые так и норовят быть скомпрометированными, чтобы вынудить меня жениться. Отцы и того хуже. Они так и не могут решить, чего больше хотят – чтобы я сделал их дочери предложение или дал им повод усмотреть в моем поведении что-то оскорбительное и вызвать меня на эту треклятую дуэль… Во всем городе не сыщется места, где я мог бы расслабиться и чувствовать себя уютно. Разве что в твоей гостиной, Микаэла.
– Так возвращайся в Париж, дурачок, – сказала баронесса. – Зачем же оставаться здесь?
Вэл вытянул перед собой длинные ноги и принялся пристально разглядывать носки своих ботинок, словно надеясь прочитать на них ответ.
– Здесь есть то, что мне нравится, – сказал он. Голос его был тих и задумчив, как будто он разговаривал сам с собой. – Дед мой умер вскоре после моего возвращения, и, неожиданно для самого себя, я оказался владельцем сахарной плантации, которая тридцать лет приходила в упадок. Это же невероятно интересно – устранять неполадки, управлять плантацией как надо. Боже мой, Микаэла, это все равно что быть королем. Я решаю, что делать и чего не делать. Мое слово – закон. Я могу экспериментировать с новыми идеями, новыми методами. Это величайшее сражение из всех, в которых я участвовал, потому что я борюсь с природой. Меня может победить град, пролом в плотине, ранние морозы. Всю жизнь я играл в азартные игры, но никогда – с таким непредсказуемым результатом. От этого у меня кровь быстрей бежит по жилам. Столы в Баден-Бадене никогда не возбуждали меня так… И кое-что еще… чего словами не передашь. Это связано со здешним образом жизни. Я имею в виду французский квартал. Американцы живут совсем иначе. Мне кажется, французы знают, как надо жить. Они каким-то образом ощущают ток жизни. Я не могу этого объяснить. Как будто у них есть общая тайна. Они знают нечто такое, что делает жизнь терпимой.
– Бедный мой Вальмон! Ты не находишь жизнь терпимой?
– Только не надо мне сочувствовать, Микаэла, умоляю тебя. Я же сказал тебе, что не могу этого объяснить. Я интуитивно чувствую во всем этом тайну, разгадку которой стоит искать.
– Очень захватывающе. Ты, без сомнения, сошел с ума. Вэл ухмыльнулся:
– Возможно. Но мне это нравится.
– Ну что ж, раз нравится… Ты и раньше, насколько мне известно, любил играть в сумасшедшего. Есть ли вести от баронессы Дюдеван?
Ухмылка Вэла сделалась еще шире.
– До чего же ты вредная, Микаэла. Знаешь ведь, что Аврора ненавидит, когда ее называют настоящим именем.
– Дорогой Вэл, откуда же мне знать, как ее называть. Мадам Санд, месье Санд. Женщина, которая носит брюки и курит сигары, называет себя Жорж и проповедует разврат… Нет, это невозможно.
Вэл смеялся.
– Это не проповеди, а романы, – сквозь смех сказал он, – и она защищает право женщины на независимость, Микаэла. Кому, как не тебе, согласиться с этим?
– Независимость – да, но можно быть независимой, соблюдая приличия.
– Аврора всего лишь ведет себя так, как позволено вести себя любому мужчине. Он же не делает секрета из своей любовницы – разве перед женой. Но поскольку Аврора не замужем, ей нет надобности прятать своих любовников.
– С тобой, Вэл, просто невозможно говорить серьезно. По-моему, ты все еще влюблен в нее. Революция пошла тебе на пользу, друг мой. Если бы ты остался с этой гермафродиткой, с тобой было бы кончено. Ты стал бы посмешищем. Она же вдвое старше тебя. Ваш роман был смехотворен.
– Мне был тридцать один год, а Авроре сорок четыре. Никто же не находит ничего смешного в том, что у мужчины есть женщина младше его на десять, а то и двадцать лет.
Баронесса вскинула руки.
– Мир, – сказала она. – Я не хочу ссориться с тобой. Ты мне слишком дорог. Мне не следовало упоминать ее имя. Я думала, что мы будем вместе улыбаться, а мы едва не вцепились друг другу в глотки. Сделаем вид, что ничего не было. Лучше расскажи мне о твоих последних амурах в Новом Орлеане. Тут, надеюсь, можно поулыбаться.
Вэл рассмеялся:
– Это даже забавней, чем ты думаешь, Микаэла. Все считают, что мы с тобой любовники. Ну что ты теперь скажешь о романе мужчины с женщиной старше себя?
Баронесса смеялась так, что на глазах ее выступили слезы.
– Видишь, как интересно. Стоит лишь чуть изменить угол зрения, и все воспринимается совершенно иначе. Я безмерно польщена. А тебе безразлично, что о тебе думают?
Вэл поцеловал ее искалеченную руку.
– Моя великолепная баронесса де Понтальба, – сказал он, – это для меня величайшая честь.
Микаэла легонько поцеловала его в губы.
– Шевалье, – сказала она, – преступно несправедливо, когда мужчина так очарователен и в придачу так красив.
Благодарю вас от всего своего вздорного сердца. Была бы я на двадцать лет моложе… Нет, принимая во внимание все обстоятельства, лучше на десять.
Улыбка ее была ехидной, светской и девчоночьей одновременно. И в это мгновение Вэл поверил в те легенды, которые слагали о ней в Париже, – о мужчинах, которые шли на самоубийство, писали стихи, поднимались на горные вершины – и все во имя любви к ней.
Потом она вновь превратилась в усталую, погрузневшую женщину средних лет с крашеными волосами и двойным подбородком.
– Как бы я ни боготворила тебя, Вальмон, я должна пожурить тебя. Ты знаешь, какая у тебя складывается репутация? Люди называют тебя денди, фатом и даже мотом. Мне безразлично, правда ли то, что говорят о твоей игре и походах по шлюхам. У тебя столько денег, что тебе их никогда не потратить, как бы ты ни старался. К тому же мужчина не может без женщин. Все это я понимаю. Жаль, что Америка столь буржуазна, включая даже Новый Орлеан. Здесь нет женщин, искусных в любовных играх и имеющих удобных, снисходительных мужей. И все же не стоит столь публично выставлять напоказ свои грешки… Ты говоришь, что серьезно относишься к своей плантации. Почему же ты таишь от мира эту сторону своей личности? Скрытность порождает разговоры. Одни говорят, что у тебя там целый гарем мулаток. Другие, и того хуже, утверждают, что ты получаешь извращенное наслаждение, подвергая своих рабов зверским поркам и пыткам… Я знаю тебя, Вэл, и не придаю никакого значения этим сплетням. Но люди в Новом Орлеане тебя не знают. Даже семьи твоей не знают. Тебя не было здесь всю взрослую жизнь, а за два года после приезда ты составил о себе неверную славу. Я говорю тебе все это, потому что люблю тебя. Оставь кружевные манжеты, парижские наряды и детские пари о том, через сколько минут начнется очередной ливень.
Пока Микаэла говорила, выражение лица Вэла менялось. Сначала черты его застыли, потом нахмурились. Теперь на лице его лежала сардоническая усмешка.
– Ай-яй-яй, баронесса, – произнес он. – Кто бы мог подумать, что именно ты начнешь поучать меня и призывать следовать общепринятому? Да я бы умер от тоски или, хуже того, обрек себя на жизнь, в которой каждая минута кажется неделей, до того она тосклива. Мне неинтересно, что именно говорят люди, лишь бы это говорили за моей спиной. В противном случае мне предстоит очередная опостылевшая дуэль.
Микаэла пожала плечами. Потом засмеялась:
– Я не могу на тебя сердиться, Вальмон. И больше не стану стараться исправить тебя. Продолжай в том же духе, самый очаровательный повеса в этой и любой другой стране. А теперь, к сожалению, я должна тебя покинуть. Мне надо писать письма. Но ты непременно оставайся, если только у тебя нет других дел. Скоро придут Альфред с Гастоном, они будут очень рады тебя видеть.
– Мне пора, Микаэла. На плантации варят сахар, и мне не хотелось бы отлучаться. Если бы мне не надо было украшать склепы с сонмом моих родственников, меня сегодня вообще не было бы в городе. Но я рад, что зашел. Побыть с тобой – это как эликсир бодрости… Я вернусь во вторник, через четыре дня, чтобы быть на премьере в опере. Ты с сыновьями разделишь со мной ложу?
Баронесса засмеялась глубоким грудным смехом:
– Боюсь, милый, это положит конец всем сплетням. Женщина, у которой бурный роман, не станет на встречу с любовником брать с собой сыновей. Я сама абонировала ложу. Мы должны очень холодно и официально раскланяться друг с другом и поспешно отвести глаза. Это подтвердит все подозрения. Я надену кучу драгоценностей и ярко, ? la Parisienne, накрашу лицо. Может быть, я позволю себе одну изобличающую жеманную улыбочку, как только увижу тебя… Я буду безмерно рада. А теперь иди. У меня дела.
Вэл вышел на середину широкой площади и, обернувшись, посмотрел на квартал Микаэлы. Она утверждала, что вкладывает в него деньги и время лишь потому, что ей надо чем-нибудь занять себя в этой ссылке, а также потому, что она рассчитывает получить приличный доход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70