– Мне даже неловко, что я пытаюсь писать ваш портрет.
Вэл засмеялся:
– Мистер Ринк, только не изображайте меня таким букой, как мои предки, и этого будет достаточно. А вы замечали, что чем больше человек похож на пирата, тем благочестивее он выглядит на портрете? У Сен-Бревэнов долгая и незаурядная история грабежей и разбоев, начиная с Первого крестового похода. Авантюристы – все как один.
– А вы тоже авантюрист, мистер Сен-Бревэн? – спросила Ханна.
Вэл на мгновение посерьезнел, затем вновь улыбнулся:
– Некоторые считают именно так, миссис Ринк. Они в ужасе от сумм, которые я поставил на Снежное Облако. Признаюсь, мне нравится риск и даже немного опасности. Пока что мне везло.
Альберт по-прежнему переживал за портрет Вэла. Он повторил свои опасения, что его произведение не будет соответствовать уровню портретов, висящих на стенах.
Вэл снова постарался успокоить его, но Альберт все нервничал.
Наконец Ханна прервала мужа:
– Альберт, будь же благоразумен! Может быть, то, что делаешь ты, и нравится тебе меньше, чем работы этих художников. – Ханна показала на портреты. – Но, будь уверен, они точно так же относились к своим работам. Ведь на этих стенах нет ни одного Гейнсборо, да, мистер Сен-Бревэн? Альберт говорит, что нет портретиста лучше Гейнсборо.
– Ничего и отдаленно похожего на Гейнсборо, миссис Ринк. – Вэл улыбнулся Альберту: – А почему вы выбрали именно его? Почему не Ромни?
Альберт засмущался:
– Я про Ромни ничего не знаю. У моего учителя в Филадельфии была копия «Юноши в голубом» Гейнсборо. По ней он учил нас, что есть великое искусство.
– Смотреть на работы мастеров – лучший способ учения, – поспешил заверить Вэл. – А если нет оригинала, то ничего зазорного не вижу в том, чтобы воспользоваться копией.
– Очень любезно с вашей стороны, но… – Альберта было не разубедить.
Вэл попробовал подойти с другой стороны:
– У меня самого есть целая папка с копиями, мистер Ринк. Я заказал их специально, чтобы не забыть произведения, которые видел в Париже. Если желаете, я покажу вам их после обеда.
Выражение лица Альберта тут же изменилось.
– Очень желаю. Благодарю вас, сэр.
– Не стоит, – отмахнулся Вэл и жестом показал, чтобы подавали другое блюдо. Альберт нагонял на него тоску. Чем скорее закончится это гостевание, тем лучше. Он посмотрел на Мэри. «Если она смеется, я сверну ей шею, – подумал он. – Ставки в ее игре слишком высоки, если скука входит в их число».
Мэри смотрела на Вальмона, не в силах отвести глаз. Когда он взглянул на нее, она отвернулась.
«Ей стыдно смотреть мне в глаза, – подумал он. – Это хорошо. Сама понимает, что зашла слишком далеко… Смотрите, как покраснела. Я знаю женщин, которые отдали бы целое состояние, лишь бы выучиться этому фокусу».
После обеда Вэл пригласил всех в библиотеку. Это была угловая комната, и ее наружные двери выходили на галерею. Чтобы в комнату проникал свежий воздух, двери были открыты. Развязав тесемки пухлой кожаной папки, Вэл раскрыл ее на длинном столе, стоящем в центре комнаты.
– Как вы увидите, в своем собрании я отдаю предпочтение Жаку-Луи Давиду. Должно быть, в душе я классицист.
Альберт занес руки над папкой, словно грел их у камина. Вэл пододвинул к столу стул для Ханны. Мэри же он сказал:
– Я хотел бы показать вам кое-что в гостиной. Не угодно ли пойти со мной?
– Разумеется, – ответила Мэри, удивившись, что может разговаривать нормальным голосом.
Она последовала за Вэлом в просторную комнату, выходящую окнами на реку. За лужайкой и береговым валом виднелась Миссисипи. Деревья и дом отбрасывали длинные прозрачные тени на зеленый бархат лужайки, как и в тот солнечный день, когда она впервые увидела Вэла на валу перед этим домом. Только теперь она рядом с ним.
Вэл видел, как у нее на шее бьется жилка. Из гирлянды зелени, протянутой над камином, он извлек веточку омелы.
– Вот вам, – сказал он. – Украшение на праздник. – Он вдел веточку в косу Мэри, прямо над ухом. – Счастливого Рождества!
Он стоял так близко, что Мэри ощущала тепло его тела. От желания прикоснуться к нему у нее защипало в руках. Глаза его смеялись.
– Вы молчаливы сегодня, мадемуазель. Находите, что денек выдался скучный?
Мэри покачала головой. Говорить она не могла. Его близость действовала на нее гипнотически. Вэл дотронулся до омелы.
– Я верю в старые обычаи. А вы? – Он провел пальцем по ее уху, по щеке, по горлу. Остановившись под подбородком, Вэл приподнял его и задержал в таком положении, медленно приближаясь губами к ее губам.
Мэру чуть слышно ахнула и приподнялась на цыпочках навстречу его поцелую. Она провела ладонями по его рукам, плечам, погрузила их в его густые, пушистые волосы. Когда он сжал в объятиях ее талию, она наклонилась и губы ее раскрылись в ответ движению его губ.
Вэл отпустил ее талию, и она почувствовала себя невесомой от небывалого блаженства, неспособной видеть и ощущать ничего, кроме него.
– Вот черт! – пробормотал он. – Ринк меня зовет. – Он поспешно поцеловал ее в глаза, в нос, в губы. – Я возвращаюсь из Чарлстона в конце февраля, Мэри Макалистер. Не забудь обо мне, пока меня не будет. – Он отпустил ее и стремительно зашагал в библиотеку.
Мэри застыла там, где он ее оставил. Ее мягкие губы дрожали. Лишь много позже ноги стали слушаться ее, и она пошла вслед за ним.
Войдя в библиотеку, она изумилась: никто не заметил, что она уже совсем не та Мэри, что была раньше. Ханна улыбнулась ей. То же сделал и Вэл. Улыбка его была мимолетной. Затем он вновь перенес внимание на Альберта.
Тот заикался от восторга, просматривая лежащие в папке творения. Он и представления не имел, что в мире существуют подобные чудеса. Ему во что бы то ни стало нужно было узнать у Вэла, каково это было – видеть оригиналы. Что он при этом чувствовал? Какой был свет? Какой величины картины? Заметны ли мазки? Вопросы сыпались один за другим так быстро, что разобрать их было почти невозможно.
Наконец Вальмон поднял руки, изображая шутливую капитуляцию.
– Дорогой мой, – сказал он. – Вы спрашиваете как художник, а я всего лишь неравнодушный наблюдатель. Ей-Богу, я не в состоянии ответить на ваши вопросы… И еще я опасаюсь, что солнце уже заходит. Лучше бы вам доставить дам в город засветло. В темноте прибрежная дорога не всегда безопасна.
Альберт пытался что-то возразить, но Ханна его усмирила. Вэл проводил его до дверей, крепко обнимая за плечо.
– Когда вернусь, – пообещал он, – я поговорю о вас с моим банкиром. Мне говорили, что его отец собрал прекрасную коллекцию, которую он вывез из Парижа после падения Бастилии. Я спрошу его, нельзя ли вам взглянуть на нее. Мать его живет отшельницей, и в их доме никто не бывает, но он старший сын. Если кто и может ввести вас в дом, так только он.
– А Давид там есть?
– Уверен, что нет. Иначе я бы разбил окно, лишь бы забраться туда. Но нечто вполне знаменитое там есть. Делакруа, по-моему. Или Шассериан. Ну да все равно. Что бы там ни было, я для вас постараюсь.
Вэл кивнул слугам, стоящим в холле. Горничная подала Мэри и Ханне чепцы и зонтики. Дворецкий протянул Альберту шляпу. К ступеням крыльца подали ландо.
Оставив Альберта, Вэл подал руку Мэри. Она положила ладонь ему на запястье. Проводив ее до экипажа, он не выпускал ее руки, пока она не вошла, затем поцеловал ей руку:
– Au 'voir, Mademoiselle.
Au 'voir, – ответила Мэри.
Те же дети, которые бежали рядом с каретой, встречая гостей, выбежали на дорогу и замахали руками на прощанье. Мэри и Ханна махали им в ответ, пока усадьба не скрылась из виду. Альберт сидел напротив них, погрузившись в воспоминания о картинах.
Ханна вздохнула и поудобнее уселась на обитой кожей скамеечке.
– Интересно, каково это – быть таким богатым. Думаешь, такие, как мы с тобой, могли бы к этому привыкнуть? Я бы никогда и пальцем не пошевелила, это точно. Как ты думаешь, сколько у него рабов? Один из них определенно только и делает, что раскатывает тесто. Ты эклеры попробовала? Жаль, что на мне не было передника. Я бы распихала оставшиеся по карманам.
Мэри трудно было кивать в нужном месте, изображая внимательную слушательницу. Она не слушала Ханну. Она все еще ощущала прикосновения рук Вэла, его губ. Пальцы пощипывало – они хранили воспоминания о густых кудрях Вэла. В конце февраля. Она готова ждать. Она готова ждать целую вечность.
Когда экипаж уехал, Вэл возвратился в библиотеку и позвонил, чтобы принесли кофе и коньяк. День показался ему бесконечно долгим, а впереди еще был сочельник у Микаэлы.
Перед тем как закрыть папку, Вэл просмотрел репродукции. Он уже несколько месяцев не удосуживался раскрыть папку – все время отнял сахар. Иногда ему очень хотелось нанять управляющего, но он неизменно отвергал эту мысль. Настолько доверять он не мог никому.
В папке лежали копии его любимых произведений, сильно уменьшенные, но достаточно искусные, чтобы явственно вспомнить оригиналы. Они напоминали ему о Венеции, Риме, Флоренции, Лондоне, Амстердаме и Париже. О Париже в первую очередь.
Он извлек портрет мадам Рекамье кисти Давида. До чего же очаровательное создание! Трудно было поверить, что она умерла. Еще труднее – что она перед этим состарилась. Оставаться бы ей вечно двадцатидвухлетней, как на портрете!
Он начал было убирать репродукцию, затем снова вытащил ее. Сесиль Дюлак обладала красотой и юностью Жюльетты Рекамье. Более того, она была значительно моложе, по меньшей мере года на четыре, а то и на пять-шесть. В прозрачных газовых платьях эпохи мадам Рекамье она была бы еще красивее. Вэл представил себе прекрасную юную квартеронку возлежащей на ампирной кушетке, плавные линии которой повторяют изящные изгибы тела.
Проклятье! Он вовсе не желал думать о Сесиль Дюлак! Ведь предполагалось, что эта девица, Макалистер, отвлечет его… Что ж, вполне возможно. Страстная сладость ее поцелуя так возбудила его, что он даже удивился и порадовался. Когда она была в его объятиях, ему почти показалось, что поцелуй этот таит любовь, а не притворство.
– Луиза, – прошептала Мэри. – Я так люблю его, что вот-вот лопну.
– Тогда лучше лопни, и дело с концом. От любви, Мэри, добра не жди. Женщине нужно что-то посущественней любви, а то еще до тридцати превратишься в старуху с десятью детишками. Лучше держись своего магазинчика. Тогда сама кое-чего в жизни добьешься, собственными силами. А любовь – что она тебе дала? Сушеный цветочек и увядшую омелу?
– А счастье, Луиза? Я раньше и не представляла себе, что можно быть такой счастливой!
– Что ж, Мэри, надеюсь, тебе никогда не доведется узнать, какой можно быть несчастной. Ты все слишком бурно воспринимаешь. Попытайся, для разнообразия, пораскинуть мозгами. Не может этот тип, Вальмон, быть таким идеальным, каким ты его расписываешь. Поищи в нем недостатки.
Мэри проснулась посреди ночи. Щеки ее были мокры от слез. Во сне она увидела темнокожих детей, которые бежали по аллее Бенисона рядом с экипажем. Только они не смеялись, не махали руками. Они стонали и вздымали к небу маленькие руки, скованные тяжелыми цепями.
Рабы. Конечно же, слуги Вальмона были рабами, и вся его роскошная жизнь обеспечивалась их трудом. Мэри так и не смогла преодолеть те смешанные чувства относительно рабства, которые она испытывала в доме Куртенэ. Сейчас же ее разум буквально разрывался надвое.
Разве Вальмон способен на дурное? Она никогда этому не поверит. Но тут она услышала спокойный, ясный голос матери-настоятельницы: «Один человек не может владеть другим. Это страшный грех пред ликом Господним».
Глава 41
Рождественский ужин Микаэлы являл собой частичку Парижа, чудом перенесенную в Новый Орлеан. Она пригласила самых остроумных людей новоорлеанского света, которые нередко путешествовали во Францию. Еда, вина и разговоры могли потягаться с наилучшими европейскими образцами. Темная река за окнами вполне могла бы быть не Миссисипи, а Сеной.
К концу ужина баронесса припасла приятный сюрприз. После того как все выпили за первое мгновение Рождества, она распорядилась вновь наполнить бокалы.
– Предлагаю вполне мирской тост, – с улыбкой произнесла Микаэла. – Дамы и господа, поднимаю бокал за Шведскую Канарейку. Она приедет в Новый Орлеан в феврале и остановится в доме Понтальба!
– Микаэла, откуда вы узнали?.. Что это значит?.. Кто вам сказал?.. – Половина гостей говорила одновременно.
Баронесса пригубила шампанское. На губах ее играла легкая довольная, ехидная улыбка. Понемногу она позволила им вытянуть из себя все нужные сведения.
Ф.Т.Барнум привез Дженни Линд в Америку, после того как эта юная певица стала самым знаменитым сопрано Европы. Она уже покорила Нью-Йорк, Бостон, Филадельфию. В феврале она приедет в страстно любящий оперу Новый Орлеан, где пробудет больше, чем в любом другом городе за время этого турне. Микаэла начала переписку с Барнумом в июле прошлого года. И именно ей удалось убедить его, что новоорлеанские поклонники оперы заплатят огромные деньги, лишь бы послушать Дженни Линд. К тому же она предложила нечто, убедившее и саму Шведскую Канарейку.
В жизни Дженни Линд было три страсти: музыка, еда и уединение.
– Музыкой пусть займется сама, – сказала Микаэла. – Я же наняла для нее самого Будро. На время ее пребывания он закроет свой ресторан. Я обставлю центральные апартаменты этого дома всем лучшим, что только найдется в Новом Орлеане. Она будет жить там как моя гостья. В полном уединении.
– Баронесса, вы так щедры! – воскликнул один из гостей.
– Глупости, милый мой. Она прославит эти апартаменты, как они того и заслуживают. И создаст на них достойный спрос.
Вэл встал, высоко подняв бокал:
– Предлагаю тост за Микаэлу де Понтальба – за ее очарование, блеск и потрясающее отсутствие лицемерия.
– Микаэла! – подхватили все.
Когда Вэл прощался, баронесса взяла с него слово, что он вернется до окончания турне Дженни Линд. Она будет в Новом Орлеане с седьмого февраля по десятое марта.
– Даю слово. Если, конечно, не возникнет непредвиденных осложнений. Кстати, Шведская Канарейка говорит по-французски?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70