Как только та уселась на табуретке возле печки с чашкой чая в руках, энергичная маленькая женщина приступила к делу:
– Будешь мне платить три доллара в неделю, вперед, пока я не удостоверюсь в твоей платежеспособности. Тогда я разрешу тебе платить в конце недели. Я тебя не знаю, Мэри Макалистер, поэтому, если у тебя сейчас нет денег, допивай чай и ступай своей дорогой.
– У меня есть деньги. – Мэри начала рыться в карманах.
– Ну и замечательно. Можешь заплатить попозже, когда отогреешься и обсохнешь. Завтракать будешь в шесть, а ужинать в семь. Опоздаешь – будешь есть остатки. Если хочешь, могу наладить тебе обеды навынос, это будет еще доллар в неделю. Согласна?
Мэри кивнула. Она не знала, что такое «обеды навынос», но времени спросить у нее не было. Миссис О'Нил тараторила так быстро, что вставить слово не было никакой возможности.
– Ванну принимать можешь здесь, на кухне. Я назначу время и поставлю лохань. Воду таскать и греть будешь сама, и лохань сама будешь чистить после себя. Если мне не понравится, как ты ее вычистишь, придется повторить. Пользование лоханью и полотенцем – еще двадцать пять центов. Мыло для ванны я выдаю сама, но стирать будешь собственным мылом. Лоханка для стирки во дворе, там же и веревка для белья. Можешь пользоваться моими утюгами и доской, но только тогда, когда ими не пользуюсь я.
Раз в две недели, по субботам, буду выдавать свежее постельное белье. Лучших подушек, чем на моих постелях, ты нигде не найдешь. Но запомни: чтоб на этих подушках лежала только твоя голова, иначе вылетишь отсюда в два счета. У меня есть гостиная, где ты можешь встречаться со своим дружком, если он у тебя есть, но только, не обессудь, дверь в нее будет открыта. Это христианский дом, и греха у себя под крышей я не потерплю.
Если тебя, Мэри Макалистер, такие условия устраивают, я налью тебе еще чашечку, пока ты достаешь деньги, а потом покажу комнату. Сегодня среда. Можешь заплатить мне доллар тридцать до конца недели или четыре двадцать пять еще за неделю вперед. Плату я собираю по субботам. Это удобно – получаешь жалованье и сразу же расплачиваешься со мной.
Мэри заплатила миссис О'Нил четыре доллара двадцать пять центов. За это она получила узкую кровать в узкой комнатке и бесплатный урок.
В монастырской школе она сама заправляла постель и, под чутким руководством монахинь, сшила свое выпускное платье. Этим ее навыки домоводства исчерпывались. Она не умела сама себя обслужить.
Умыв лицо, переодевшись и причесавшись, Мэри разыскала миссис О'Нил и попросила помочь ей:
– Вы не могли бы научить меня стирать и гладить? Платье, в котором я к вам пришла, ужасно запачкалось.
Вдова отвела взгляд от картошки, которую в этот момент чистила:
– Научить тебя? То есть как это?
– Я ничего не понимаю в стирке. Меня всегда обстирывали другие. До приезда в Новый Орлеан я почти не покидала школы. Я разыскиваю свою бабушку… – И она рассказала вдове всю историю своих злоключений.
Мэри говорила, а миссис О'Нил чистила картошку. Мэри еще не закончила, а все картофелины были уже очищены, и миссис О'Нил принялась их резать. Мэри рассказала все до конца, а миссис О'Нил продолжала резать.
Ее молчание не понравилось Мэри. Она подождала, когда вдова сметет наструганные белые кусочки в котелок. Когда миссис О'Нил стала подвешивать котелок на крюк в очаге, так и не нарушив молчания, Мэри поднялась и подошла к женщине:
– Что скажете, миссис О'Нил? Разве со мной не обошлись самым позорным образом?
Крошечная вдова посмотрела на Мэри.
– Что я скажу? Я скажу, что такой дуры, как ты, на моей кухне еще не появлялось. Ну-ка, подержи вот эту ручку, пока я крюк подтяну повыше. – Она схватила Мэри за руку и всунула ей котелок.
Когда они совместными усилиями пристроили котелок так, как хотелось миссис О'Нил, хозяйка уперла руки в бедра и осмотрела Мэри с ног до головы.
– Так, на больную ты не похожа, – сказала она после осмотра. – Значит, просто дура. Чего ты от меня ожидала, девочка? Сочувствия, что ты потеряла шкатулку с побрякушками? Что папаша твой не оставил тебе богатства? Что ты не знала своей мамаши? Я вижу перед собой здоровую молодую женщину, которая ждет, что Господь наш всеблагой бросит все свои важные дела и устроит так, чтобы ей на блюдечке преподнесли весь мир, а она и палец о палец не ударит. И это при том, что она выбрасывает на ветер все его дары, прежде чем он успевает их ей доставить. Ты, Мэри Макалистер, и так уже даром получила больше, чем тебе причитается. Остальное пора бы и заработать.
Мэри была поражена. Вдова О'Нил поняла все совершенно правильно; но она рассчитывала на сочувствие и растерялась, когда такового не последовало.
– Извините меня, пожалуйста, – сказала она. – Я, пожалуй, пойду прилягу на несколько минут. Я не очень хорошо себя чувствую.
Она услышала дрожь в собственном голосе и прониклась презрением к себе самой. «Я не доставлю этой жуткой старухе удовольствия видеть, что она довела меня до слез», – поклялась она про себя. Она удалилась из кухни, гордо подняв голову и сжав зубы, чтобы не дрожал подбородок.
Придя к себе в комнатку, Мэри обнаружила, что больше не хочет плакать. Она была для этого слишком рассержена.
Не было и полудня, но Мэри показалось, что этот день начался уже сотню часов назад. До ужина оставалось больше семи часов. Мэри провела их, сидя по струнке на краешке жесткой постели, и растущее чувство голода лишь подогревало бушевавшую в ней ярость.
Она начала с миссис О'Нил и ее резких слов, потом прокляла Джошуа за то, что привел ее в такое гадкое место, потом Карлоса Куртенэ, всю его семью, слуг, друзей и даже Жанну. Особенно Жанну. Эта Жанна получит то, чего добивалась. Она выйдет за Вальмона Сен-Бревэна. «Ну и что?»– сказала себе Мэри. Ей все равно. Эта парочка достойна друг друга. Оба эгоистичны, тщеславны, бездушны. Вальмон даже не выказал удовольствия, когда она с таким усердием благодарила его за то, что он проявил к ней такую доброту в ту ужасную первую ночь в Новом Орлеане.
В ту ночь, когда Роза Джексон так злодейски ее предала. Подумав о Розе, Мэри забарабанила кулаками по кровати. Роза – самая отвратительная из всех этих жестоких людей, которые так подло обошлись с ней. Роза, которая сначала обманом внушила ей восторг и лживым сладким голоском говорила лживые сладкие слова, а потом украла у нее все, включая и историю ее семьи, попыталась украсть у нее и будущее, превратить ее в одно из тех созданий в своем фальшиво прекрасном саду.
Да, Роза была хуже всех. Бесчестна до мозга костей. С того самого момента, как Мэри познакомилась с ней, каждое ее слово было ложью. Она лгала и в словах, и в паузах между словами.
«В точности как мой отец».
Мэри попыталась отогнать эту мысль. Но слова продолжали звенеть в ее голове. Она попыталась вновь погрузиться в те грезы, которые раньше так помогали ей: он слишком занят и не может написать ей, приехать в гости, побыть с ней во время каникул. Он доказывал ей свою любовь, присылая дорогие корзинки с разными вкусностями; он отсылал ее прочь, потому что так заставляла мачеха; он любил хвастать ею перед друзьями и поэтому приглашал их всех на Рождество, когда она, Мэри, приезжала домой.
Ничего не получалось – грезы утратили силу. Или она сама утратила способность погружаться в них.
– Мой отец – лжец, – вслух прошептала она и стала лихорадочно перебирать в памяти эпизоды, которые могли бы доказать, что она не права, стараясь обрести убежище в той доверчивой любви, которую она испытывала к отцу. Но любовь эта исчезла; она никогда не была настоящей, потому что человек, которого она любила, тоже был ненастоящий. Она его придумала.
«Мне даже не грустно, что он умер, – подумала она. – Теперь мне уже не нужно стараться заслужить его любовь, потому что он умер.
А жена его и так мертва для меня. Я никогда ее не увижу и очень этому рада. Она отвратительная женщина. Как хорошо, что она мне не мать!
Я ее никогда не любила. И все те годы, когда я боготворила ее, на самом деле я ее не любила. И она мне тоже лгала, называя меня доченькой, когда я звала ее мамой.
Они все лгали, все. И я тоже».
Мэри зажала уши руками, словно пытаясь приглушить слова, звучавшие в ее сознании. Но они звенели в ней:
«Ты лгала больше всех. Лгала всякий раз, когда выдумывала оправдания для отца. Лгала, когда внушала себе, что счастлива. Всякий раз, когда ты погружалась в грезы, это была ложь. Ты верила их обманам, потому что хотела, чтобы так было на самом деле, и не хотела взглянуть в лицо правде, потому что боялась того, что увидишь. И из всей лжи это была самая мерзкая, потому что лгала ты и лгала себе самой».
В голове Мэри словно вращался калейдоскоп. Яркие обрывки воспоминаний смешивались, образуя новые сочетания; и она все увидела в новом свете. «Вдова О'Нил права, – подумала она. – Я дура».
И гнев на всех, кто предал ее, только усилился. Это был гнев на саму себя и на выдуманный лживый мир грез.
На стене возле кровати висело небольшое карманное зеркальце. Мэри посмотрела на свое отражение и заговорила:
– Ты была дурой, Мэри Макалистер. Теперь все будет по-другому. Ты научишься жить без грез, чего бы это ни стоило. У тебя никого нет, кроме себя самой. Сделай же так, чтобы ты могла доверять себе.
Она услышала звон колокольчика. Она слышала звуки в доме и на улице, но не воспринимала их. Теперь же колокольчик послужил сигналом для всех остальных звуков, и они стали заполнять сознание Мэри. Это были голоса людей, выкрики, смех, ржание и блеяние животных, скрип колес, пение. И еще были запахи. Запахи улицы, грязи, мусора, травы, животных, цветов, пищи.
Мэри стояла, потягиваясь, – тело у нее занемело от долгого сидения. Она чувствовала прилив сил. Перед ней лежал весь мир, лежал и ждал, когда она взглянет на него по-новому, с новых позиций. Мир как он есть, а не каким она хотела бы его видеть. Теперь он станет другим, потому что станет другой она.
Она распахнула дверь комнаты и шагнула навстречу новому миру.
Глава 27
Пока Мэри делала первые шаги, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, в доме Куртенэ свирепствовал ураган. Имя этому урагану было Жанна.
В то утро она вошла в спальню матери, ожидая услышать, что Вальмон попросил ее руки.
Но вместо этого Берта сообщила ей, что Вальмон встречался с отцом по поводу Мэри: в прошлом Мэри есть настолько позорная тайна, что ее пришлось немедленно прогнать.
– Мэй-Ри! Так Вальмон виделся с папой из-за Мэй-Ри, а не из-за меня? – В приступе безудержных рыданий Жанна рухнула на постель матери.
Что только Берта ни делала, чтобы успокоить Жанну, но ее старания были безуспешны. Когда Мари Лаво пришла сделать Жанне прическу к званому обеду, она застала и мать, и дочь в слезах. Как пояснила ей Берта, причина заключалась в том, что уехала подруга Жанны.
– Прекрасные глаза мадемуазель совсем подурнеют, – сказала Мари. – Я натру ей виски для успокоения. А потом приготовлю ванночку для глаз. И для ваших, мадам, тоже. – Она без труда подняла Жанну, усадила ее в кресло и встала у нее за спиной, сильными круговыми движениями поглаживая ей лоб и шепча таинственные слова в такт магическим движениям.
За работой Мари думала о Мэри Макалистер. Она смеялась про себя, хотя радость свою ничем не выдавала. Эта дама, Сазерак, будет очень недовольна, узнав, что ее жертва ускользнула. Это очень порадовало Мари – Селест ей сильно не нравилась, а против Мэри она ничего не имела. Теперь девушка не умрет. Недельку-другую поболит голова, несколько дней будет тяжесть в суставах, а потом она совсем поправится. Но золотые монеты так и останутся у Мари. Очень славный, забавный итог.
Малышка Куртенэ тем временем успокоилась. Мари кивнула матери, поднесла палец к губам, требуя тишины, и занялась баночками с разными жидкостями, доставая их из сумки.
– Смочите тряпочку вот этим, мадам, – сказала она Берте, – наложите на закрытые глаза и полежите так около часа. Я пройду с мадемуазель в ее комнату, промою ей глаза и уложу волосы.
Жанна, как в трансе, пошла с Мари. Возбуждение вернулось к ней, когда Мари занималась последними штрихами ее прически.
– Посмотри на меня! – крикнула она, вцепившись в локоть Мари. – Разве я не красива?
– Очень красивы, мадемуазель.
– Тогда отчего же мужчина, которого я люблю, не хочет меня? Я в отчаянии. Надо же что-то предпринять! Говорят, что ты… помогаешь таким, как я… что есть заклинания… амулеты… зелья…
Мари убрала с локтя руку Жанны.
– Такое существует, мадемуазель. – Она воткнула в волосы Жанны небольшой гребешок, удерживающий длинную прядь волос за левым ухом.
– Мне это нужно, все равно что! Что нужно сделать? – Большие глаза Жанны смотрели умоляюще.
– Необходимо знать некоторые обстоятельства, мадемуазель: имя мужчины, его местопребывание. И такое чародейство стоит денег.
– У меня нет денег. Может быть, подойдет что-нибудь другое? Мой жемчуг? Меховое манто? Платье из Парижа? Оно расшито жемчугом.
Мари взглянула на обтянутую бархатом коробочку, где лежала нитка жемчуга, принадлежащая Жанне. Она знала, что это жемчуг чистейшей воды, жемчужинки тщательнейшим образом подобраны и обладают изысканным, глубоким блеском. Нитка стоит многие тысячи, гораздо больше, чем, по мнению Мари, любовь какого угодно мужчины. До чего же глупы женщины! Да и мужчины тоже. Их глупость принесла Мари целое состояние.
– В уголке сада позади собора есть дерево, – сказала она. – Тень от него падает на улицу, на то место, где калека продает кокосовые пирожные. В стволе дерева есть дупло величиной с кулак. Завяжите жемчуг в носовой платок и опустите в дупло. На следующий день я принесу вам то, что вы хотите.
– Но я хочу сейчас, немедленно. Возьми жемчуг сейчас.
– Подобные вещи так не делаются, мадемуазель. Вы должны делать то, что я говорю, иначе у нас ничего не получится.
– Обязательно! Конечно! Я сделаю все, что ты мне скажешь. Только помоги мне, умоляю!
Мари сделала шаг назад и осмотрела прическу Жанны. Прическа получилась идеально. Она стала укладывать в сумку лосьоны и помады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70