Жестоко по отношению к такому избраннику: ему ведь приходится жить с таким воспоминанием... О Судьбы!
– Что такое?
Шуулграт молча покачал головой. Лицо его сморщилось в выражении, которое, как вспомнил Раксал, означало брезгливость, отвращение и боль. Но точно он определить не мог.
Из теней донеслось громкое «ик!», и появился Полион – на этот раз с двумя полными кружками.
– Эй! Шуулграт!
– Привет, новобрачный!
Полион остановился, расплескивая сидр. Он тупо прищурился на Тибала.
– Ты мне скажешь, сколько у меня будет сыновей?
– Нет.
– Ну а... ик!.. долго мне быть женатым?
– Я же сказал тебе, что никогда ничего не предсказываю.
Полион нахмурился и отпил из кружки.
– Все вранье! – объявил он и, шатаясь, удалился в темноту.
Тибал перегнулся, пряча лицо в ладонях.
– Тебя что-то тревожит? – спросил Раксал.
Тибал не ответил.
– Немного перепил?
– Помолчи! – Голос Тибала надломился.
Что попросту подтверждало, что шуулграты действительно теряют рассудок. Правда, Тибалу Фрайниту удавалось лучше скрывать свое безумие, чем другим. Только и всего. Вскоре Тибал вздохнул и выпрямился.
– Почему ты не захотел ответить на его вопросы? – спросил Раксал.
– Какие вопросы? Чьи? А! – Тибал вскочил на ноги.
– Раксал-садж! – От темноты отделилась Гвин Тарн. Она одарила его улыбкой, а потом вгляделась в его собеседника. – Ты плакал?
Тибал протер глаза.
– От дыма.
– А! – В простом белом свадебном платье она обрела удивительное сходство с фигурами на классических фресках в Далинге. Раксал подумал, что зарданцы могли присвоить эту имперскую моду, как прибрали к рукам все материальные богатства. В таком случае их ввели в заблуждение, ведь белый цвет в Кволе был цветом траура.
В одной руке она несла небольшую корзинку. Ее темные волосы были зачесаны вверх и украшены бутонами белых роз. От нее исходили волны тихой радости, совершенно непохожие на потное возбуждение, которое он замечал во всех остальных женщинах. Она не была девушкой-худышкой, но ее фигура не походила на взбитые подушки, как у других тарнских женщин. Он еще узнавал красоту, как и музыку, и она трогала его не больше. Заметив восхищение на лице Тибала, он понял, какое впечатление она бы произвела на него в прошлом. Теперь он не почувствовал ничего.
Почти ничего. Он ощутил в ней какую-то властность, которой не находил объяснение. Может быть, она теперь некоронованная королева долины? Или все дело в том, что эта ночь принадлежит ей, что буйное празднество устроено в ее честь? Предположительно, это было ей приятно и придавало уверенности.
Она обратила свою улыбку на него.
– Ты не пойдешь потанцевать со мной?
– Нет.
Она надула губы.
– А ты еще раз потанцуешь со мной, Тибал?
– Еще бы! И с большим изяществом. Я наступлю тебе на ногу всего один раз!
Она засмеялась.
– Вот этому пророчеству я не поверю! Ты лучший танцор из всех, кого я знаю. А так как мы уже один раз потанцевали, то разделяем приятные воспоминания, правда? Раксал, ты сидишь тут, будто бородавчатая жаба, и наводишь на всех тоску. Ты, очевидно, не хочешь участвовать в праздновании, а потому можешь выполнить одно мое небольшое поручение.
Раксал не увидел в этом выводе никакой логики и промолчал.
Гвин протянула ему корзинку.
– Бедная Джодо в своей палатке среди леса слышит музыку, песни и готова выплакать глаза от тоски. Мы хотя бы можем поделиться с ней угощением. Боюсь, только это в наших силах, но вот кое-какие лакомства для нее.
Не веря своим ушам, Раксал вцепился обеими руками в край скамьи.
– Ты хочешь, чтобы я навестил джоолгратку?
Она кокетливо подняла брови, но глаза у нее блеснули холодом.
– А что такого? Ты ведь не можешь страшиться ее, как мы все. Она не способна обнажить твои похотливые помыслы, ткнуть тебя в них – их у тебя нет. А если бы ей это и удалось, ты же не почувствуешь стыда.
– Я не хочу никуда идти. С какой стати?
– А вот с какой, – нежно сказала Гвин. – Если ты не пойдешь, я попрошу своего мужа, девятерых моих сыновей и моих тридцать с лишним внуков, не говоря уж о бесчисленных моих племянниках, выгнать тебя из долины бичами. – Она наклонила голову набок и задумчиво на него посмотрела, словно взвешивая следующую угрозу. Но потом улыбнулась, превращая все в шутку. – Тебе же не нужно подходить к ней близко. Как только ты приблизишься на достаточное расстояние, чтобы она уловила твое присутствие, она поймет, кто ты и зачем пришел, а ты поймешь, что она поняла, а тогда просто поставишь корзинку и улепетнешь как заяц.
Раксал взвесил ее предложение. Оно ему не нравилось. Но вот почему? Страх перед джоолграткой? Гнев, что им командуют? Он недоступен таким слабостям. Однако позволить добраться до самых тайных мыслей – опасно, а его ум еще не утратил логичности.
Он заметил, что Тибал улыбается до ушей, но, вероятно, это просто проявление мужского голода, раздразненного близостью женщины в расцвете.
Раксал мог и не сделать того, чего хотела от него эта женщина. Он муолграт. Пальцем не пошевелив, он мог бы пробудить в ней такую страсть, что она накинется на Тибала Фрайнита и изнасилует его. Он может нагнать на нее такой ужас, что она с воплями убежит в лес. Но к чему затрудняться? Почему не сделать того, о чем она просит?
Небольшая прогулка поможет ему уснуть. Он так мало спит теперь! И ему все время снятся сны – холодные, бесстрастные картины его детства, юности, брака, Толаминской войны и людей, которых он знавал до того, как был помечен Проклятием. Сны оставляли его равнодушным, и все же он просыпался в лужицах ледяного пота. Ему это не нравилось. Он встал и неохотно взял корзинку. Прогулка по лесу не может быть скучнее этого свадебного веселья. Широким шагом он скрылся за деревьями.
Тут он вспомнил, как шуулграт предсказал, что будет обсуждать с Гвин его, Раксала, примерно в этот момент. Он поколебался, не вернуться ли и не подслушать. Но зачем? Любопытство – просто еще одно чувство. Ему все равно, что бы они ни говорили, ни думали, ни делали. Ему все – все равно. Он свернул на дорогу. Его глаза быстро свыклись с темнотой. Дорога под ногами была ровной. Авайль, хотя уже заходила, давала достаточно света, чтобы освещать ему путь. На юге ярко горел багряный глаз Муоль – Страстной, той, что пометила его Проклятием, но также и одарила благом – очистила его жизнь от мусора чувств. Ему следовало бы чувствовать к ней благодарность, если бы он был способен чувствовать хоть что-то.
Самоубийство – вот единственный важный вопрос. Зачем жить дальше? С другой стороны, к чему затруднять себя умиранием? Оглядываясь на свою былую жизнь, он видел, что она была постоянным водоворотом тревог – страхов, похоти, печалей, желаний, честолюбия. Теперь он от них свободен, слава Муоль. Бесспорно, были и радости, хотя он толком не помнил, как они ощущались; к тому же задним числом они казались очень редкими и мимолетными по сравнению с тревогами. Жизнь ведь – заведомое поражение, долгое гниение, завершающееся смертью. К чему она?
Он проводил все меньше и меньше времени с людьми. Они выглядели такими неуравновешенными и непредсказуемыми. Каким-то образом, не вполне поддающимся анализу, он отдалялся от рода людского. Один из признаков – что он бросил бриться. Скоро, если сведения, почерпнутые в библиотеке его дяди, верны, он уйдет ото всех, станет отшельником, нагим, волосатым призраком, обитателем леса. Когда его начнет одолевать голод, достаточно будет добрести до ближайшего дома и внушить жалость живущим там, так что они бросят ему что-нибудь съедобное. И он уйдет. Вот что обычно происходило, если верить старым имперским документам. Опасными для муолграта были только собаки и дикие звери. Люди причинить ему вред не способны.
Кто это?
Мелькнувшая мысль заставила его остановиться. Вопрос не исходил от него, не был обращен к нему. Он достиг границы воздействия джоолгратки.
Мужчина один? Чего ему надо? Насиловать? Смысл был странно сдвинутым.
– Я принес угощение с пира, – сказал он вслух, готовясь поставить корзину и уйти.
Зачем мужчина пришел сюда один?
Раксал озадаченно заколебался. Видимо, он слышал ее мысли, но она его мыслей не слышала. Жутковатая сдвинутость, которую он уловил, была выражением чувства – выражением страха. До чего неприятно! Ну, если подойти поближе, может быть, она сумеет прочесть его мысли или он сможет сказать, что потребуется, вслух. И он пошел вперед.
Мысли понеслись ему навстречу точно хлопья вьюги: насилие... боль... муки... нагие тела... унижение... муки... стыд...
Судьбы!
– Я принес тебе еды! – завопил он в ночную тьму. – Я не хочу причинять тебе мук! Перестань бояться.
Ненависть! Он ненавидит меня, потому что я заставляю его бояться!
«Заставляю?» Внезапно Раксал заметил, что дрожит. Да, он чувствует страх. Да, страх! Он его ЧУВСТВУЕТ!
Он вспомнил загадочные слова Тибала: «Способ есть!» Собственных чувств муолграт лишен, но, конечно, он способен испытывать те, которые посылают джоолграты. Как до нелепости просто!
Работает это в обе стороны: она воспринимает его ледяное равнодушие, пугается, впадает в панику и утягивает с собой его. Нет, ему вовсе не нравится этот грызущий внутренности, парализующий тело ужас. Он воскрешает воспоминания о битве за Толамин, когда вокруг него падали мертвыми друзья его детства – сколько их осталось там! Но невыносимое одиночество было почти хуже. И казалось даже более знакомым, хотя он не понимал почему.
Не бойся! Перестань!
Она пыталась выпутаться из одеял, выбраться из палатки. Чтобы скрыться от него в лесу. А в темноте она почти наверное упадет, расшибется... Этого нельзя допустить.
Раксал проник в самую глубину ее сознания, где таились чувства. И как музыкант легко касается струны, пока не извлечет из нее желанной ноты, так он касался, касался, пока не нашел того, чего искал: спокойствия, безмятежности. И он извлек нужный аккорд. Ее ужас оборвался – а с ним и его.
Он сменился облегчением, изумлением. Что? Кто ты? Что ты сделал со мной?
Я Раксал Омрат Раддаит. Я муолграт. Он медленно подходил ближе, пробираясь между кустами. И продолжал держать тот же аккорд умиротворения в ее сознании и упиваться его отражением в своем.
Так чудесно! Я Джодо Холла Кавит. Ты изгнал мой страх!
Теперь он заговорил вслух, различив впереди смутные очертания ее палатки, однако мысли обгоняли слова. Он причинял мне беспокойство. Меня тебе бояться нечего. Хочешь, я перестал?
Нет! Нет! Я так благодарна. Люди боятся меня, я боюсь их. А это так чудесно!
Он попробовал чуть-чуть изменить аккорд, усиливая чувства. И услышал, как она ахнула от удивления и радости.
Это еще лучше!
Действительно, ощущение было прекрасным. В нем пробудились забытые желания – и в ней тоже.
Он засмеялся, испытывая сладкое искушение, зная, что она испытывает то же.
Это будет род насилия.
Но не того, которое меня страшит.
Ты уверена?
По-моему, да. Попробуй посильнее.
А если так? Лучше?
Да, да! Погоди – войди в палатку. Я зажгу свечу.
Не надо! Так будет лучше. Он опустился на колени, выдергивая шнур. Руки у него лихорадочно тряслись, и он превратил взаимное желание в жгучий огонь.
Багряный глаз Муоль пылал среди звезд, и Страстная ниспослала благословения на долину. Начала она с одинокой палатки, затерянной в лесу. Позднее, когда шум празднования в селении смолк, она посетила супружеские пары в их домах – и особенно в самом первом из всех, куда Булрион Тарн увел свою молодую жену под радостные пожелания всей его огромной семьи. Многие жены впоследствии со светлой грустью вспоминали, какая это была чудесная свадьба; многие мужья тогда открыли нежданную возможность, какую ни в коем случае нельзя было упустить.
Но в самый новый из всех домов, еще благоухавший запахом новых досок и цветочных гирлянд, орава молодых парней притащила некоего новобрачного и удалилась, заливаясь хохотом. Полион Тарн, увы, чересчур часто прикладывался к кружке с крепким сидром по настоянию этих же приятелей и теперь, храпя, растянулся на кровати, предав забвению все – и свой супружеский долг в том числе. Убедившись после долгих усилий, что ивилгратская сила не распространяется на пьяное забытье, его новая жена грустно уснула у него под боком.

Книга четвертая
Книга Авайль,

а она есть Переменчивость, Непостоянная, нарушительница обещаний, повелительница ночи.

32
Две новобрачные встретились на другой день рано поутру. Теперь они три-четыре раза в день заходили к Соджим, и обязательно вместе. Ниад, бесспорно, была ивилграткой, так как своим даром помогла Балиону и Филиону после их кулачной драки, но Соджим как будто была способна помочь только в присутствии Гвин. Старушка постепенно поправлялась. Ум у нее прояснился, боли прошли, а ком в груди уменьшился настолько, что еле прощупывался. Помешать ее выздоровлению новыми проверками и думать было нельзя, а потому Гвин по-прежнему не знала, то ли и она ивилгратка, то ли ее присутствие просто ободряет Ниад.
Соджим сидела, точно поставленная на кровати торчком маленькая вязанка хвороста, держала их за руки, взволнованно щебетала и все время повторяла, что их двойная свадьба была самой лучшей из всех, какие она видела. Ниад вся светилась, еще больше обретя сходство с фарфоровой куколкой. Долгий кошмар страха и жизни взаперти кончился, она была влюблена, и брак явно стал для нее радостью.
После целительного часа свадебные торжества возобновились с того, что Гвин и Булрион отправились в новый дом принести положенные поздравления Ниад и Полиону. Явились они туда нагруженные подарками – разные инструменты и шкатулка с пряностями, привозной роскошью – долине ничего подобного взрастить не удалось бы.
Полион держался заметно тише своей жены. Краснота глаз только подчеркивала зеленоватый оттенок его лица. Он вздрагивал даже от стука падающих солнечных лучей. Возможно, брак не стал для него радостью, но куда более вероятно, дело было просто в праздновании свадьбы.
Затем Гвин с Булрионом вернулись в собственный дом и сели перед дверью, чтобы принимать подарки от всех других супружеских пар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64