Он поглядел в один конец длинной улицы, потом в другой. Кругом стояло много людей. Большинство смотрело вслед повозке. Другие возбужденно толпились вокруг женщины с ребенком, наперебой обсуждая их чудесное спасение.
– Живот подвело. Я ж весь день не ел.
Джасбур закатился насмешливым хохотом.
– Весь день? Так ведь еще только-только рассвело. Ты про то, что вчера весь день не ел?
– Все равно я голоден.
– А кто виноват? Ты ж вроде бы нищий, но вид у тебя такой, что у детей родимчик делается. Женщины спускают на нас собак, и все из-за твоей уродливой рожи.
– От такого слышу!
– Половина людей в этом городишке не едят. Это ты решил идти в Толамин, и ничего глупее нельзя было придумать.
Ордур не считал, что идти сюда решил он, но сегодня он не собирался спорить с Джасбуром. Завтра – другое дело.
– А ты сегодня ел?
– Нет. И вчера тоже!
– Не нравится мне этот город, – объявил Ордур. – Слишком вонючий.
– Мозги твои творожные! Это от пожарищ. Его же разграбили, бестолочь!
И, словно в подтверждение, чуть выше на холме четыре стены выпотрошенного дома обрушились на улицу водопадом кирпичей и обгорелых балок. Пыль взметнулась черными облаками. Люди закричали.
– Ну вот! – захихикал Джасбур. – Сколько месяцев простоял, а теперь вот взял и рухнул. Говорю же тебе, кто-то воздействует.
– Кто?
– А я почем знаю?
Сверкнула молния, и почти над самой головой загрохотал гром. Ордур даже подпрыгнул.
– Пойдем-ка отсюда.
– Еще чего! Гром в такое время дня? Ты когда-нибудь видел подобное?
– Гром не видят, Джасбур. Видят молнию. Гром слышат.
– Ха! Тут где-то бродит огоулграт. Поищем его. – И Джасбур заковылял вниз по склону на кривых ногах. Ордур зашагал за ним.
– Зачем? И откуда ты знаешь, что он там, куда ты идешь?
– А я и не знаю. Только он там. Сам увидишь.
Так ведь разумные люди пойдут не к огоулграту, а от него. Но раз Джасбур идет туда, так и Ордур должен будет пойти. Джасбур сейчас обошелся с ним очень нехорошо, но он же очень умный. Он сам так говорит, и, значит, это правда.
Вновь блеснула молния, заурчал гром, и посыпались дождевые капли с хорошую виноградину величиной.
4
Выехав из-под деревьев, Булрион свернул с тропы и на гребне холма натянул поводья Грома, чтобы оглядеть долину. Он не сомневался, что видит ее в последний раз, однако не признавался в этом даже себе. Он увидел, как его спутники переглянулись, прежде чем последовать за ним, но ничего сказать не посмели – они ведь знали, что он всегда тут останавливается. То есть он поступил, как поступал обычно, проехать же дальше без задержки значило бы признать свое поражение.
Боль раскаленными гвоздями впивалась ему в челюсть. Утренний воздух обдавал холодом его воспаленное лицо. А кое-кто из всадников уже скинул балахон, оставшись голым по пояс. Только он один еще кутался в толстый шерстяной плащ и старался не показать, какой его бьет озноб.
Со своего места он обозревал всю Тарнскую Долину – стада на склонах, луга, хлеба, плодовые сады, дома, укрытые частоколом. Именно отсюда он увидел Долину в первый раз, совсем малышом, когда его отец остановился тут.
«Пожалуй, годится, – сказал его отец и взлохматил ему волосы. – Думаешь, ты сумеешь завоевать для нас эту долину, малый?»
Женщины засмеялись, а может быть, Могион и Тилион тоже засмеялись, хотя он не помнил, были ли его братья рядом, или они ничего не слышали. Но смех женщин его разозлил, а потому он с криком ринулся по склону вниз, размахивая своим детским копьем. Он был самым первым из Тарнов, вступившим в долину. И с тех пор в Тарнской Долине всегда жили Тарны. Прошлой ночью он не мог заснуть от боли и попытался перечислить в уме их всех, но это ему не удалось. Однако общее их число было ему известно. Включая жен и мужей, родом не из Долины, было их триста двадцать шесть.
Сказать правду, видел Долину он теперь далеко не так ясно, как прежде – такой, какой она жила в его памяти. Под ярким летним солнцем по холмам и незрелым хлебам скользили тени облачков. Нестерпимым блеском вспыхивали заводи речки. Но его старческие глаза уже не различали людей, и он даже не был уверен, что это: коровы или пни.
Но мысленно он видел все: амбары, мастерские, водяную мельницу, дома, расположенные аккуратными кругами. Несколько каменных домов все еще стояли, но провалившиеся черепичные крыши теперь заменились соломенными. И его недостроенная крепостца. Полвека назад все было иным. Долина не называлась Тарнской. Несколько поломанных изгородей, пеньки фруктовых деревьев, разваливающаяся вилла времен империи, несколько более новых крестьянских домов в еще худшем состоянии и почти погребенные в земле руины замка, восходящие к доимперской эпохе. Даже и теперь дети находили в высокой траве проржавевшие мечи и броню. Война, Проклятие Моуль, прокатывалась по этой земле туда и сюда, выжимая людей, как плоды под прессом. Долина просто ждала, кто первый ею завладеет.
И завладел ею Гамион Тарн, он и три его сына, а теперь там под присмотром матерей играли праправнуки Гамиона. Как бы они завопили от ужаса и кинулись бежать, если бы увидели подкрадывающегося к ним того давным-давно умершего зарданца. Он родился в Куолии, где родился и его отец, но все равно они были зарданскими воинами, а потому на пороге юности уродовали свои лица, чтобы наводить страх на врагов.
Гамион решил стать цивилизованным, запрячь своего боевого коня в плуг. И осуществил свой замысел в полной мере. В Тарнской долине он начал носить тканые одежды вместо звериных шкур. Он запретил сыновьям отрезать себе носы, когда они достигли юности, запретил им отрезать половые члены врагов в качестве трофеев, запретил им нападать на соседей, грабить их и насиловать.
И последний из этих сыновей был стареющим толстым земледельцем, погибающим из-за гнилого зуба. Он был сын зарданского воина – и за всю свою жизнь не убил ни единого человека. Согласился бы оцивилизовавшийся дикарь на такую вот эпитафию?
Конечно, тут постарались и судьбы. На протяжении всей жизни Булриона они не допускали в Тарнскую Долину ни войну, ни моровые язвы, ни голод. Теперь их милостям подходил конец. Толамин пал. Наставала пора бедствий. Хороших времен для смерти не бывает, но это время, пожалуй, было наиболее подходящим.
От холода у него заслезились глаза. Он обернулся к Бранкиону, который терпеливо ждал рядом с ним – что это Бранкион, он узнал по масти коня. Он заморгал и наконец сумел различить встревоженное лицо сына.
– Как только сено уберут, поставь их снова достраивать крепость. Я знаю, жара, но несколько часов утром – и, глядишь, дело пойдет.
Наступило молчание. Бранкион всегда, казалось, считал до десяти, прежде чем заговорить.
– Мы вернемся прежде, чем сено уберут, отец.
Булрион не вернется, и оба знали это.
– Ты с нами не поедешь. Я же сказал, кто поедет.
Судьбы! Язык у него еле ворочался! Он гневно посмотрел по сторонам. Он выбрал пятнадцать спутников – более чем достаточно, более чем следовало бы забрать из Долины. Но к ним присоединились еще двенадцать, если не больше – и у всех к седлам приторочены сумки и скатанные одеяла. Если бы не проклятая боль, сводящая его с ума, он бы заметил это раньше.
– Вы думаете, я еду грабить город? Думаете, мне нужно войско?
– Нет, отец, но... – Бранкион помнил, что он еще не глава клана. Он попробовал начать снова, и его выдубленное всеми ветрами лицо искривилось от усилия найти нужные слова, чтобы выразить свои мысли. – Отец, отошли женщин. Без них ты поедешь быстрее.
В бороде Бранкиона пробивалась проседь, а волосы на груди совсем побелели. Он всегда был неповоротлив, а с возрастом стал полусонным. «Даже мои сыновья состарились!» Да, пока он еще не глава клана – но через день-два займет это место... если остальные согласятся. У Заниона найдется немало сторонников. Хаймион считает, что главой должен стать он по праву старшинства – потому-то Булрион и взял с собой в путь Хаймиона. Может, следует назвать преемника теперь же? Нет! Это значило бы признать то, чего он признавать не хотел – и все из-за проклятого зуба! Он так и не собрался назначить наследника, а теперь поздно. Только дураки отдают распоряжения, исполнение которых не могут обеспечить.
Но преподать урок тактики... Нет, и этого нельзя. Если Бранкион не способен сам все сообразить, так у него есть братья и другие родичи, которые скоро начнут думать за него. Женщин он взял, чтобы поездка выглядела обычным посещением города жителями Тарнской Долины. Ездили они туда каждые три-четыре недели, но в последний раз – очень давно, из-за звездной немочи, которая поразила Далинг весной, так что пора было туда собраться. Иногда они пригоняли скот на рынок. Иногда просто покупали, что требовалось. Если Булрион Тарн отправится к хирургу только с горсткой вооруженных людей, многие и многие начнут чесать в затылке. Настает пора бедствий. Это так. И его смерть может послужить искрой, от которой запылает весь край. Но такие мысли он не выдаст. И женщины нужны, чтобы никто ни о чем не догадался. Да и сейчас он беременную корову не обгонит: каждый толчок и рывок был мукой.
– Это для них случай сделать покупки. Не забудь выставить на ночь стражу.
Еще один знак надвигающихся бедствий. После разграбления Толамина то и дело приходили известия о разбойничьих шайках. Еще и месяца не прошло, как совсем рядом с Вайдфордом ночью вырезали целую семью.
Он оглянулся, проверяя, кто их слышит.
Его взгляд остановился на тощем юнце верхом на низкорослой в яблоках лошадке, которая была на две ладони ниже, чем требовала длина его ног. Без шапки, темные волосы торчат, как всходы ржи. Покрытые первым пушком щеки поблескивают в лучах солнца. В глазах мука надежды. И одеяло взял, и седельные сумки, и даже меч.
– Хм! – сказал Булрион, почти усмехнувшись сквозь огонь, пожирающий его челюсть. – Пожалуй, еще и Полион. Надо было бы о нем позаботится.
– Его-то зачем?
– На нем ведь долг лежит.
Бранкион крякнул от удивления и насупил брови в сторону сына.
– Какой долг?
– Наделать мне еще правнуков, а то какой же?
Полион покраснел от радости. А все вокруг захохотали.
Булрион попытался улыбнуться, и лицо у него вспотело от боли.
– Надо малому найти жену. А то они с Мейлим что-то слишком зачастили кувыркаться в сене. А сам знаешь, близкое родство скотину портит.
Теперь хохот обрел многозначительность. Юный Полион весь съежился и, виновней виноватого, покосился на Заниона, отца Мейлим.
– Дай-ка ему свою лошадь, Сассион, – распорядился Булрион. – Не то эту ему под конец придется на собственных плечах тащить! – И снова хохот, но уже вымученный. Пора ехать. Вот только еще раз напомнить Бранкиону. – Последи, чтобы эти стены росли!
Выдубленное лицо Бранкиона сморщилось, как у ребенка.
– Я послежу, чтобы к твоему возвращению, отец, они стали на локоть выше, – хрипло сказал он.
Пообещать-то, почему не пообещать? Хоть три локтя, хоть целую лигу! А что сказать теперь? «Пока меня нет, распоряжаться будешь ты». Или: «Советуйся с Занионом?» Нет. Такие слова – прощальные, а Булрион Тарн поражения не признает, пока жизнь в нем еще теплится!
Он отвернулся от Бранкиона и бросил последний торопливый взгляд на долину.
– Смотри сдержи слово! Ждите нас через неделю.
Полион и Сассион торопливо обменивались лошадьми, переторачивали седельные сумки. Булрион повернул Грома и поехал дальше по тропе.
5
Когда Джасбур добрался до набережной, дождь лил как из ведра, не говоря уж о граде, молниях, громе – эдакий малютка-ураган. Вот тебе и солнечный летний рассвет! Подобный каприз погоды сам по себе указывает на воздействие огоулграта. А добавить понесших лошадей и рухнувшие развалины дома, так какие же могут быть сомнения! Огоулграты наводят страх. Все, что угодно, может произойти из-за присутствия того, кто проклят Огоуль, ибо Огоуль – дарительница жребиев, и хороших, и плохих. А потому опасность опасностью, но может представиться и удобный случай.
Полагая, что у Ордура хватит умишка не отстать от него (хотя кто его знает!), Джасбур упрямо шагал под ливнем, с усилием преодолевая ветер. Вода заливала ему глаза, зубы стучали от холода. От его рубища не было никакого толка – он словно бы купался в ледяной воде совсем голый. Безумие какое-то. Долг – долгом, но всему есть предел. Он сумел остановиться, а ветер бил ему в спину, стремясь сбросить с пристани в холодный бурый поток Флугосса. Баржи и лодки подпрыгивали, натягивали чалки, канаты скрипели и постанывали. Видимости не было почти никакой.
Внезапно ветер стих. Джасбур попятился и наткнулся на Ордура. Ордур не сумел его удержать, и ветер, вдруг задув с противоположной стороны, отшвырнул его в холодную слякоть улицы.
Ордур удивленно заморгал.
– Чего это ты, Джасбур?
– Безмозглая башка! Голова, мхом набитая! Помоги мне встать, жаба пучеглазая!
– От такого слышу! – Ордур ухватил его за руки и поднял.
– Теперь укроемся от этой бури, чтобы я мог подумать.
Буря ринулась помочь со всем дружеским азартом годовалого бычка. Из завесы дождя, погромыхивая, выкатилась бочка, целеустремленно подкатилась к Ордуру и сбила его с ног, пока он все еще поддерживал Джасбура, который полетел куда-то, как пущенный из пращи камень. Внезапно его ноги оказались в пустоте.
Падение было коротким, и он растянулся на куче мокрой соломы. Не то чтобы мягкой, однако о деревянный настил палубы он ушибся бы все-таки сильнее. Рядом разбилась бочка в фейерверке клепок.
Джасбур перевел дух, потом опасливо приподнял голову в ожидании новой неожиданности. Он обнаружил, что очутился на борту баржи, причаленной к пристани боком. Ветер тут оказался совсем не таким буйным, как на уровне улицы. И дождь поэтому не казался таким уж проливным, хотя с улицы катились потоки грязной воды, обильно его орошая.
Речные суда были длинными и очень неказистыми, больше смахивая на огромные ящики, чем на остроносые корабли. Большинство обходилось одной мачтой, установленной ближе к носовой части, чтобы, спускаясь по течению, набирать скорость, при которой судно начинает слушаться руля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64