Наполнилось гордостью княжеское сердце от пригожести и основательности в устройстве города. Тараса высокая, с бойницами по верху для лучников и пищальников, вежей несколько и все они четырехъярусные, с шатровыми верхами, еще и с маковками на них; столь же добротная тараса и вокруг арсенала, только пониже, да и вежи двухъярусные, но тоже шатровые и с маковками. С любовью сработано, не временщиками. Да и дома светлые, кое у кого даже с резными наличниками. И все это – за год.
Еще больше возликовал сердцем князь Михаил, когда увидел чудо из чудес – пищали на колесах. На кованых, крепких, с дубовыми спицами и вкладышами. Крепились пищали к оси вертлюгом, что давало возможность поворачиваться стволу вправо и влево и даже вниз и вверх. Ему пояснили без бахвальства:
– По суху чтоб лишние брички не гонять. Шестерка цугом и – айда, пошел.
Либо не совсем понимали алатырские пушкари, что целый переворот совершили они, поставив орудия на колеса и приладив к осям вертлюги, либо скромничали без меры. Князь же, сразу оценив новшество, велел позвать мастера, внедрившего новинку в пушкарское дело. Поклонился ему поясно и пообещал:
– Самому царю всея Руси тебя представлю. Наградит он тебя по твоим заслугам. От меня тоже прими. – Воротынский подал мастеру пять золотых рублей и спросил: – За кого Бога благодарить?
– Петров я. Степашка. Только, князь-боярин, не одним умом сработано. Давно уже мы с Андреем Чеховым, Юшкой Бочкаревым, Семеном Дубининым и иными мастерами это обмозговывали. И сработали бы, да иноземных мастеров, коих в Пушкарском дворе полдюжины, опасались. Так и зыркают всюду. А что углядят, себе на ус наматывают. И чтоб дело не шло, еще и на смех поднимут, дьякам мозги закрутят. А здесь их нет, вот я и попробовал. Вроде бы получилось. От иноземных мастеров утаить бы как-то… Они тут же переймут. А нам руки повяжут.
– Сообщу царю и об этом. За это тоже низкий поклон вам мастерам русским.
Побывал князь Воротынский и в артели рушницкого дела, в кузницах, где ладили самострелы и ковали болты, у кольчужников, у зелейников, отгороженных от всего арсенала высоким глухим забором, еще и обмазанным глиной от пожара – все ему понравилось, ни одного не сделал он замечания и, передохнув сутки, поспешил в Свияжск. Тем более, что первый гонец из Коломны привез успокаивающую весть: крымцы уклонились от сечи, начали отходить, воеводы русские вдогон пошли и бьют их нещадно.
Воротынскому хотелось посмотреть, все ли ладно в Свияжске, прискакать обратно в Алатырь и здесь встретить царя. Нужно это, как он считал, для того, чтобы осталось больше времени еще и еще раз обсудить с Иваном Васильевичем все детали предстоящей осады. Не забывал он и об обещании лично представить царю мастера-литейщика Степана Петрова.
Словно по родной земле ехал князь Воротынский в Свияжск. Дорога устроена хорошо, с мостами и настилами, черемиса радушна, ни одной засады. Да и головы стрелецких слобод не предлагали дополнительную охрану, привыкнув уже к мирному настроению луговых поселян. Выходило, оправдался его план, добрую службу служит. А в Свияжске к тому же узнал, что не только стрельцы и казаки в том повинны, но и чудесные знамения. Об этом с благоговением поведал князю настоятель соборной церкви Рождества Пречистой Богоматери, а затем и настоятель храма преподобного Сергия-чудотворца, что возведен в одном из монастырей, выросших здесь так же быстро, как и сам город. Оказывается, еще задолго до основания Свияжска слышали некоторые жители окрестных поселений колокольный звон и дивились тому чуду, а многие еще и видели старца-монаха, который с образом и крестом появлялся то на горе, то у Щучьего озера, то на берегу Свияги, а то и на стенах Казани; его отваживались поймать лучшие джигиты, но он не давался им в руки, а стрелы не поражали его. Да и не мудрено, ибо являлся сюда сам чудотворец Сергий как знамение торжества христианства на сей земле, и подтверждением тому служит то, что икона преподобного Сергия исцеляет нынче хромых и бездвижных, сухоруких и глухих, изгоняет бесов, но чудеса творит только по отношению тех, кто принял христианство.
Как утверждали священнослужители, отбоя нет ни от простолюдинов, ни от знатных луговиков, а бывают гости и с Горной стороны, даже из самой из Казани.
«Дела митрополитчии, – с благодарностью думал князь Михаил Воротынский. – Не только в проповедях призывает покончить с гидрой магометанской, не только царя понукает на взятие Казани, а ратников благословляет на святую битву, но и помогает делом. Ловко помогает.»
«Спаси его Бог, духовного пастыря нашего!» Крамольный вывод этот князь выложил царю всея Руси, когда, вернувшись в Алатырь, пересказывал о свершенном за год. Иван Васильевич сразу среагировал, поправив Михаила:
– Чудо святых – дела Божьи, а не земные. Знамения тоже только от Бога.
Князь Михаил смиренно опустил голову, поняв свою оплошность, не стал настаивать на своем, а после паузы заговорил о другом:
– Видел я и земное чудо. Тебе, государь, тоже его хочу показать, оттого велел повременить с отправкой в Свияжск одной пушки. С Большим полком ее возьму, поглядим, как в пути она себя покажет. Представлю тебе и выдумщика – мастера литья Степашку Петрова. Надеюсь, наградишь его знатно. Только он одно просит: таить от иноземных мастеров его детище. Умыкнут, опасается.
Последние слова оказались не к душе самодержцу. Глаза потемнели. Заговорил сердито:
– Еще дед мой иноземных мастеров скликать начал, чтоб наших людишек ремеслу обучали. Мне ли от них таиться, коль скоро они старательно отрабатывают мое жалование им!
Ничего не ответил князь Воротынский, хотя имел свое мнение по сему вопросу. Учиться уму-разуму не грех, только и своих умельцев да башковитых людишек холить не лишним станет.
Улетучилась сердитость царева, когда он увидел пищаль на колесах и с вертлюгом. Понял, как и Воротынский, насколько станет ловчее возить пушки в походах и маневрировать ими в бою. Щедро наградил мастера: землей и дворянством, велел тут же отправляться в Москву на Пушкарный двор, чтобы и там наладить литье пушек на колесах. Но и упрекнул в то же время:
– Иноземные мастера мне, царю, верно служат. Не избегать их следует, а учиться у них. Нос высоко не дери.
Плеснул ложку дегтя в бочку меда. Если обида есть, глотай ее молча.
В первых числах августа Царев и Большие полки вошли в Свияжск. Остальные войска тоже подоспели. Можно было начинать переправу, но Иван Васильевич не стал спешить, надеясь убить сразу двух зайцев: попытаться принудить Казань к добровольной сдаче и дать рати отдых.
Два зайца не получилось. Казанцы на все увещевания и обещания, что ничего дурного царь не предпримет, если они покорятся, отвечали злыми отказами. Царь обещал простить и не помнить того зла, какое казанцы творили на земле русской, простить реки крови, простить разрушенные города, лишь бы впредь такого не повторилось, и были бы отпущены все пленники – царь предлагал доброе соседство на правах младшего брата. Увы, ответ пришел грубый: России не быть в покое, пока она не признает себя данницей Казанского ханства. Что касается самой Казани, то пусть князь (русских правителей они не признавали за царей) Иван попробует ее взять.
Вновь не оставалось выбора. Русские полки начали переправу. Первыми на боевые корабли, специально для переправ построенные, сели ратники Передового полка и Ертоул.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Какой уже день Казань зловеще помалкивала, словно у ее стен не суетились, как муравьи, посошные людишки, ертоульцы, а иной раз и сами ратники, устраивая на скорую руку тарасы и тыны, чтобы защититься от огнестрельной пальбы и луков да от возможной вылазки, но стены молчали, ворота не отворялись. Будто у казанцев огнезапаса нет никакого ни для пушек затинных, ни для рушниц, словно не наготовлены у них стрелы и не достает смелости скрестить мечи.
Не могли же они не видеть, что сам царь всея Руси с ближними воеводами объезжает город по стене, не могли и не понимать, что определяют они места для туров и осадных башен. Самое бы время кинуться на вылазку, ан нет. Тихо и смирно за стенами, да и на самих стенах пустынно. Лишь иногда промелькнет в бойнице настороженное лицо. И все же на всякий случай между Иваном Васильевичем с его воеводами и стеной плотно двигались щитоносцы из царева полка, сам полк тоже держал коней оседланными, да и остальная рать не снимала доспехов. Бог его знает, какую каверзу уготовят басурманы.
– Мы вот тут места турам и башням определяем, а за стенами, быть может, послание мое обсуждают, к миру склоняются, – высказал свое предположение царь Иван Васильевич.
Он, не смотря на грубость ответа на первое послание, вновь отписал и хану Едыгару, и сеиду Кул-Шерифу. Вряд ли реальна подобная надежда, судя по тому, с каким остервенением бились казанцы во главе с самим Едыгаром на волжском берегу, пытаясь помешать переправе русской рати. Пришлось срочно слать помощь Передовому полку и Ертоулу, иначе татары, хотя и численностью они уступали намного, добились бы своего, опрокинули бы полки наши обратно в реку. Только когда подоспели касимовские татары и нагорная черемиса, удалось казанцев втиснуть в крепость, и теперь, как считал князь Михаил Воротынский, они не от испуга притихли, а по хитрому умыслу. Только вот какому? Узнать бы.
И в самом деле, поразмыслить если, какой резон казанцам выносить ключи от ворот? Город – крепкий орех. Башковитый воевода закладывал его. Только от Арского поля, почитай, можно штурмовать крупными силами, но здесь стены высокие и широкие. Двойные стены, заложенные хвощом и камнями. Дальше стена взбирается на скалистые бугры, где стенобитные орудия не поставить, башни и туры к стенам не продвинуть, а без них попробуй осиль стену – зальют штурмующих смолой и кипятком, стрелами засыпят. И там, где спускается стена в волжскую пойму, не развернешься вольно ратью: топкая низина, с озерами и болотинами, а перед стеной вода вольная Казанки и Булака – даже тарасы не сделаешь, только тыном и возможно отгородиться.
Воды в городе много. Только по Рыбнорядному оврагу несколько озер: Белое, Черное, Банное, Поганая лужа. Припасов, как утверждает Шах-Али и иные казанские вельможи, оставшиеся с наместником, на все десять лет. Так что ни голод городу не страшен, ни жажда. Да и воинов достаточно – тридцать тысяч. Впятеро, конечно, меньше русской рати, но они же – за стенами. Отбиваться легче, чем штурмовать.
И еще одно важное обстоятельство: ни разу еще русское воинство не брало штурмом Казани, хотя не единожды подступало под стены города. Бывало, случалось, она отворяла ворота, но тогда речь шла лишь о смене хана и о договоре жить в соседской дружбе и согласий – а что договор? О нем всегда можно забыть. Сейчас же все иначе – никакого ханства, только царский наместник, а это значит, полное подчинение России. Более того, вся земля казанского ханства становится вотчиной русского царя, а народ весь – его подданными. Для татар, кому многие годы Русь платила дань и была, по сути дела, землей для грабежа и пополнения рабов, подобное очень унизительно.
А ратники, чего греха таить, татары добрые. Если даже стену осилишь, в самом городе легче не станет. Несколько холмов, рассеченных оврагами, превратятся в крепкие очаги сопротивления. Особенно трудно придется у ханского дворца, который построен на высоком холме, имевшем обрывистые склоны, а в пологом месте – крепкий оплот.
Крепостью станет и каждая мечеть. Особенно соборная, что рядом с дворцом князя Ширин Нур-Али. Там сеид Кул-Шериф непременно соберет фанатиков, которые предпочтут смерть позорному плену.
Выходило, надежды на мирное разрешение векового спора никакой нет, нужно думать и думать, как раскусить этот крепкий орех. По старинке если штурмовать, вряд ли чего добьешься. А нового пока ничего не придумывается. Если только добрую половину из ста пятидесяти пушек собрать в кулак у Ханских и Арских ворот, да ров пошире и поглубже к ним прорыть, чтобы без жертв к ним катить ядра и порох подносить в любое время. «Дело, – похвалил сам себя Михаил Воротынский. – Туры тоже можно рвами соединить. Пушкарям сподручно, да и ратников там можно держать без урону».
Объехав стену, остановил царь своего коня поодаль от Арских ворот, чтобы совет держать, и князь Михаил, не став дожидаться царевых вопросов, осмелился заговорить первым:
– Дозволь, государь, поделиться задумкой своей?
– Что ж, говори.
– Основные силы собрать для штурма здесь, у Ханских и Арских ворот. Здесь ломать стену и ворота. Повели боярину Морозову половину тяжелых и средних стенобитных орудий сюда отрядить. Ертоул и посоха ров отроют, чтобы по нему, укрываясь от стрел, ядер и дроба, подносить зелье и ядра катить. Остальные средние и крупные пушки тоже не в низины пусть ставит. От Казанки же и Булака – пищали на колесах. Там им самый раз. Рать защищать от вылазки, а при штурме не выпускать никого из крепости. Туры, как Ертоул закончит их рубить, Большим полком покачу. Посоха же пусть ров копает. После этого между турами окопы ладить, а уж затем – до рва закопы.
– Ишь ты, мудро, – одобрил идею окопов и траншей Иван Васильевич, а вот насчет главного участка для штурма усомнился, ибо стены от Арского поля толстые и высокие, да и ждут казанцы штурма именно здесь. Спросил боярина Шереметева: – Как ты мыслишь?
– Князь Воротынский дело говорит. А ждать? Пусть себе их ждут. Ворота побьем, стены толстые тоже не устоят от ядер в сотни пудов.
– Твое слово, князь Владимир?
– От Арского.
– Хорошо. Так и порешим.
День-другой миновали, и туры готовы. Время катить их к намеченным местам. Собрал Михаил Воротынский воевод младших и повелевает:
– Кольчуг и шеломов не снимать. Мечи и щиты – с собой. Не так ловко будет с турами управляться, но это – беда, не беда. Предвижу вылазку.
Не с восторгом принят приказ главного воеводы, тем более что татары смирней мышей себя ведут, но перечить никто не стал. А князь Воротынский еще и коннице во главе с князем Иваном Мстиславским велел идти с полком, к тому же у царя испросил из его полка отряд детей боярских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67