Пока, верно, не предал своего попечителя коварный шах. Но это – уже другой вопрос. Шах-Али тоже может в конце концов предать, но пока он поступает честно, его нужно всячески поддерживать. Вернется еще его время. Обязательно вернется.
– Царя Казани нужно встретить по-царски! – повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.
Замаячили после этого вестовые от бояр к царю, от царя к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей его царскому достоинству пышностью. И куда его девать. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же его. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом. По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук подписавшего столь унизительный для Руси договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли? «Оставлю при дворе», – наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович.
Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин, он и есть татарин.
Выход все же нашелся. В сельце Воробьево, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной, его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской. «Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».
Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на пернатую дичь в строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и перелескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться. Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля готовили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.
– Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!
После такого повеления кто же нерадивость проявит? И волынить никто не осмелится.
В общем, когда свергнутый казанский хан добрался до Москвы, дворец был готов к приему нового жильца. Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его крепко, поцеловал по русскому обычаю троекратно, и повел царь Василий Иванович Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.
За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не оттого, что царю Василию Ивановичу не интересно было узнать подробно, что же произошло в Казани, как сумел захватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Гирей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил:
– Гонец твой, царь Шиг-Алей, передал, что Сагиб-Гирей намерен мирных послов слать? Верно ли то?
– Верно. У меня, однако, есть сомнения…
– О них позже поведаешь. В своем дворце. Я с тобой туда тоже поеду.
Верно поступал царь: не нужны лишние свидетели при таких разговорах. Совсем не нужны.
Не отправился на сей раз почивать после обеда, как было принято исстари в Кремле, а сразу же поезд царский двинулся по Калужской дороге к сельцу Воробьеву. Шах-Али – в царевой карете. Как брат любезный. Как два равных царя.
Впереди рынды в белых кафтанах на белоснежных конях гарцуют, позади тоже – рынды. Ни бояр не взял Василий Иванович с собой, ни дьяков. А соколятники давно уже на Воробьевых горах, борзятники со сворами – тоже там. Вот теперь можно и расспросить.
– Иль вы не сведали, что крымцы идут? Что гонца не слали?
– Весь диван предал. Во главе с улу-карачи. С огланами сговорились. Оглан Сиди тоже глаза на Крым повернул. Купцов пограбили и побили. Людишек многих побили. Дружину Карпова заточили. Думаю, побьют всех. Посла твоего в темницу бросили.
– Вызволим. Не учиним договору, если не отпустит пленных, – уверенно ответил Василий Иванович и перекрестился. – Упокой душу, Господи, невинно убиенных, павших от рук антихристов, – а после небольшой паузы заговорил взволнованно: – Рать соберу к зиме и – по ледоставу пойду. Достанет извергов десница Господня. Круто поведу себя с послами Сагиба, пока полон не вызволю. Но и потом не попущу коварства лютого!
– Я думаю, не пошлет посла Сагиб-Гирей.
– Отчего?
– Хотел бы, со мной бы послал. Пустил меня так, чтобы не успел я к тебе, господин мой, быстро добраться. Не замышляет ли коварства какого?
– Ты еще молод и зелен. Вот так, вдруг, не ополчишь рать большую. Нынче, считаю, ждать их не стоит. Ну, а если пойдут, то малым набегом. А у меня полки на берегу стоят. В Коломне, в Кашире, в Тарусе, в Серпухове. Сейчас от Одоева и Белева отгонят крымцев и снова встанут по своим станам. Если что, отобьют. Князь Вельский добрые вести шлет: нигде больше крымцев не видать, кроме как в верховьях Оки.
Отпустили сомнения Шаха-Али, покойней становилось у него на душе. Да и то прикинуть: молод он еще совсем, много ли житейской мудрости, легко поддается он еще стороннему влиянию, легко принимает чужие мысли за справедливые, не вникая основательно в них, не сопоставив с фактами и событиями. Не научил его первый горький жизненный опыт, едва не стоивший ему головы. Трон потерял, впереди не видно просвета. Но молодость, она и есть – молодость. Посадил царь Василий Иванович его в свою карету, успокаивает, значит, не серчает. Плохо, конечно, что Касимовский удел не вернул, во дворец загородный гостем везет, но ничего – обойдется все, пожалует еще царь города и земли. Или Казань вернет. Посветлело кислое бабье лицо отрока, и стал он рассказывать, как добирались они до Воротынца, и тот голод, который они претерпевали, та усталость, тот душевный разлад выглядели в его рассказе сущими пустяками.
Впрочем, трудности те и переживания с приездом в Воробьевский дворец вовсе стали забываться. Замелькали праздные дни, заполненные выездами на охоту да многочасовыми застольями, за которыми выбирались новые места для охоты, все дальше в дебри, все выше по Москве-реке. И ни разу не обеспокоился царь Василий Иванович, отчего князь Вельский не шлет никаких вестей. Ну, не шлет – и не шлет. Все, стало быть, в порядке.
– Знатно завтра на разливах соколами промышлять станем. За сельцом Щукиным. Сегодня же и выедем. Путь туда не близок. Завтра если выезжать, на зорьку не поспеем. Проведем там несколько дней.
И в самом деле, верстах в трех от сельца Щукина – большущий затон с поймой. Полая вода хоть и сошла, по овражкам и в низинках все еще поблескивали озерца. Любезные места для отдыха перелетных уток, гусей и даже лебедей. Правда, лебеди острова в затоне чаще облюбовывали. Цепочкой те острова тянутся чуть поодаль стремнины, как бы отгораживая затон мелколесной твердью от бурливых вод Москвы-реки. В бухточках этих островов и блаженствовали лебеди.
Охота на них особенно утешна. Тихо-тихо гребут гребцы. Уключины смочены, чтоб не скрипнули, не дай Бог. Ближе и ближе первый остров. Василий Иванович встает, держа любимого своего сокола на руке. Рядом с государем – Шах-Али с тугим луком и еще пара лучников-меткачей.
Вот первый заливчик. Пусто. Второй, третий… И вдруг вспенилась вода, вспученная белоснежными красавцами. Самый раз пускать сокола. Удобно ему бить добычу на взлете. А чуть повыше взлетят лебеди – стрелы им вдогонку. Дух захватывает, когда белая громадина тяжело плюхается в воду.
А на берегу уже кони ждут. Соколятников – добрая дюжина. Сам сокольничий с ними. У стремени нетерпеливо раздувают ноздри на уток натасканные охотничьи собаки. И каждая приучена не хозяину добычу нести, а к копытам царева коня.
Солнце уже высоко взобралось на небо, когда луговая потеха утихомирилась. Началась трапеза, и тоже не минутная. С толком любил потрапезоваться великий князь царь Василий Иванович. И Шаху-Али это тоже – не в тягость. Он такой же гурман, как и покровитель его, царь веся Руси.
Вот так и летели беспечные дни, не обремененные никакими заботами и тревогами. Не ведал царь, что творил, да простит Господь его душу грешную.
А как люди? Простят ли они? Полилась уже кровь хлебопашцев, запылали деревни и села многострадальной серпуховской и подольской земель. Тумена два татар, не останавливаясь возле городов, даже не оставляя никаких сил для осады, неслось к Москве, грабя, хватая полон и все сжигая на своем пути.
А рать русская оказалась совсем не у дел. Татары прошли как раз через оставленные полками станы, смяв, шутя, малые заслоны на переправах. Серпухов обошли стороной, да так стремительно, что Большой полк, что находился у князя Вельского под рукой, не успел заступить путь захватчикам. Остальные же полки растянулись по дорогам к Воротынску, Белеву, Одоеву. Полку, посланному к Воротынску, все-ничего оставалось пути, двум другим побольше немного, но всех остановили гонцы главного воеводы. Приказ краток: всем идти на Серпухов. Для чего? Собраться в один кулак и двинуться вдогонку прорвавшимся через Оку крымцам.
Князей Андрея Старицкого и Ивана Воротынского даже не уведомил князь Дмитрий Вельский о своем решении. Зачем? Послал лишь вестового с известием, что крымцы переправились через Оку и идут на Москву. И все. И никакого приказа. Стало быть, стоять в Коломне, как стояли. Только князь Андрей по-своему повернул. Говорит Воротынскому:
– Городовых казаков и пушкарей оставим в Коломне, пешцов с тысячу, а с остальной ратью поспешим к Москве. Спасать ее нужно.
– Главный воевода не велел оставлять крепости, – возразил князь Иван. – А вдруг из Казани пойдут, тогда как? Мы бы тут рогами уперлись.
– А как Москву возьмут?! В Кремле засядут?! Иль здесь лежебоками оставаться, когда стольному граду гибель грозит?! Неужто, князь, труса празднуешь?
Гневом наполнилась душа князя Воротынского, кровь к лицу прихлынула, рука к мечу потянулась, но усилием воли сдержал он себя: не дерзнешь брату царя веся Руси, не поднимешь на него руку. Но возразить – возразил:
– Мы же не ведаем, со всеми своими туменами Магмет-Гирей через Оку переправился, вдруг, не главные его силы прошли? Разведать бы, тогда уж и решать. Да и князь Вельский меры предпримет.
– Что – Вельский?! Молодо-зелено! Растянул по лесам все полки, теперь попробуй их спешно собрать. В Москве же ратников – кот наплакал. А ты, князь, разведывать предлагаешь, время зря терять. Доразведываемся, что падет Кремль. И брата моего пленят. Как великого князя Василия. Иль запамятовали мы, какой выкуп пришлось платить за него? Золота и серебра многие пуды, мещерские земли, почитай, Касиму отдали, брату Улу-Мухаммеда, а сколько мурз казанских на кормление взяли! По сей день сидят они в городах. И Касимов не наш, а дань Казани, если правде в глаза смотреть.
Понял князь Иван Воротынский, что спор бесполезен, отступился, хотя понимал, что последствия такого опрометчивого шага могут быть весьма и весьма плачевными. Посоветовал только:
– Гонца бы к государю послать. Прямо сейчас.
– Князь Вельский, должно быть, давно послал. Чего нам еще мельтешить?
Князь Андрей был прав: Вельский послал царю Василию Ивановичу гонца. Даже подстраховался. Увы, крымцы все дороги, даже самые глухие, перекрыли. Они никак не желали, чтобы Москва получила весть раньше, чем они рассыпятся вокруг нее. Перехватили они гонцов, оттого не ведали ни в Кремле, ни в Щукине о том, что беда на самом пороге. Бояре и дьяки правили свою службу чинно и благородно, а царь тешился охотой в Строгинской пойме. Только, похоже, натешился он вволю. Заявил Василий Иванович после очередной утренней зорьки:
– Потехе час, а делу время. Потрапезуем и – возвращаемся, благословясь. Ты, Шигалеюшка, во дворец на Воробьевых, а я – в свои палаты. Послы литовские заждались уже. На второй прием просятся.
И так получилось, что ко дворцу на Воробьевых горах приближались одновременно, только с разных сторон, и свита государя, и несколько сотен крымцев. Шах-Али со своей свитой припозднился. Верст на пяток отстал.
Царь с охотниками выехал из лесу, миновал уже сажен сотню по лугу, который бугрился копнами прошлогоднего сена, поравнялся с одной из копен, и тут невольно натянул поводья: от Калужской дороги на дворец пластали татары. Молча. Без привычного подбадривающего: «Кху-кху-кху!»
– Что за наваждение?!
– Вот что, государь, упрячься в стогу. А мы – в сечу.
– К Шигалею вестового пошлите, – распорядился Василий Иванович, спрыгивая с седла. – Приведите коня, когда стемнеет. Со мной никто не остается.
Два соколятника подхватили поводья царского жеребца и наметом помчались в лес, остальные же направили коней, тоже галопом, ко дворцу. На верную смерть поскакали. Но не о ней думы слуг царевых, а о том, чтобы татары даже не заподозрили, что здесь государь Василий Иванович, и не пленили его. Туго тогда придется Руси. Ой, как туго!
Царь тоже не по трусости своей прорывал в копне логово. Не только предание напоминает о том, чем обернулось России пленение Улу-Мухаммедом великого князя Василия Темного, но и реальность. Сидят еще во многих российских городах на кормлении мурзы и огланцы казанские. Касимов, как ни утешай себя, как ни считай, что земля мещерская осталась российской, а царствуют там ханы татарские, мзду еще ежегодную от Москвы имея. Вроде как данница она Касимову.
Опричь души, конечно, хорониться государю в стоге прошлогоднего сена, словно мыши полевой, но, как он справедливо рассудил: стыд – не дым, глаза не выест. А царству его прямая выгода, если отсидится он тут до ночи, не замеченный татарами.
А тем и впрямь в голову даже прийти не могло, что всего в полуверсте от дворца забился в стоге сена сам царь. Они без помех ворвались во дворец, ибо никто из оберегавших его ратников никакого лиха не ожидал, иные ратники были даже без мечей и без кольчуг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67