В поисках хоть чего-либо годного д
ля еды и освещения я, сочтя эти шарики новыми пищевыми ресурсами, стал их е
сть дозами аллопатическими, в любой смеси. Было бы больше Ц ел бы зараз хо
ть по полкило в день! Какие у них необыкновенные и заманчивые названия!
Все прочнее в мое меню входит и новое блюдо: «обойная каша».
В том же гардеробе я обнаружил несколько мелков. Постепенно их съел. Один
оставил: разметил им обои в комнате, установил себе норму Ц по квадратно
му метру в день. Из квадратного метра обоев варю кашу. Обои питательные, он
и Ц на клею.
Из столярного клея все ленинградцы варят бульоны и делают студни, это бл
юдо считается одним из изысканных и наиболее сытных. Студня я не умею дел
ать, а бульон получается, но столярный клей надо экономить. А вот обойной к
аши (изобретение мое собственное) при установленной мною норме может хва
тить надолго. Продукт не хуже других! А если в кашу эту положить две-три ми
ндалины из выданных мне в Союзе писателей двухсот граммов, то прямо-таки
деликатес!
После тщательного обследования всего, что есть в квартире, у меня получи
лся целый чемоданчик продуктов питания. Это: сыромятные ремни, воск для н
атирки пола, глицерин из аптечки (жаль, не нашлось касторки!), вишневый кле
й, спиртовые подметки и пара набоек: карболен, многолетней давности ячме
нная ритуальная лепешка с могилы «святого», привезенная мною одиннадца
ть лет назад с Памира, пузырек с рафинированным минеральным маслом для с
мазки точных механизмов и много другой снеди. В перспективе Ц корешки м
ногочисленных книг, ведь они тоже на добротном клею! Дела не так уж плохи!
Ни один довоенный повар не обладал столь редкостными продуктами чтоб ра
знообразить меню!
27 января. 5 часов утра
Записываю только что сложившееся в бессоннице, во тьме, стихотворение:

Во мраке этом потянись к лека
рствам,
Прими любое Ц всякое поможет
В какой-либо из множества болезней,
Вцепившихся оравою в тебя.
Потом лежи, прислушиваясь к звукам
Из мира внешнего. Немного их осталось.
Вот тикают часы. И все, пожалуй. Даже крысы
Все перемерли с голода. А репродуктор
Молчит, как будто шар земной захолодел настолько,
Что и эфир весь вымерз вкруг него.
Но если, кроме холода и мрака,
Уже ничто тебя не окружает,
Представь в уме родной России карту,
Стань полководцем, наноси удары
По ненавистному нам всем врагу,
И полная твоя над ним победа,
Как солнце, воссияет над тобой.
И сразу сердце станет согреваться,
От цепкого небытия освобождаясь,
Рукой иссохшей ты груди коснешься
С улыбкой: «В осажденном Ленинграде
Горячей верой в близкую победу
Еще на сутки протянул я жизнь!»

4 часа дня
Озноб, головокружение, температура тридцать пять и шесть. Но… я Ц в полит
отделе 6-го района аэродромного обслуживания. Вне дома, в обстановке воен
ной части, сразу Ц бодрость и ощущение, что еще буду жить, работать, дейст
вовать, служа моей Родине…
Как хочется мне быть поближе к фронтовым событиям! Проклятая болезнь, пр
оклятая слабость, сковывающие меня! Надо если не здоровьем, так волей пре
одолеть их, побороть, заставить себя быть здоровым. Я добьюсь этого во что
бы то ни стало! Самое трудное, самое тяжелое Ц позади. Теперь еще немного
выдержки Ц и все пойдет хорошо. Получу аттестат, налажу мое питание Ц и з
а работу, за прекрасную фронтовую работу!
31 января. 9 часов 40 минут вечера
В ночь на 27-е число я в полубреду, в бессоннице написал стихотворение.
И именно так все и было. Все слова его математически точны. Я лежал и думал:
что же? И мне погибать, как не десятки, как сотни тысяч людей уже умерли в Ле
нинграде от истощения в своих превратившихся в склепы квартирах, на улиц
ах, ставших арктическими пустынями?..
«…Всего же в результате голодной блокады, п
о подсчетам Ленинградской комиссии по расследованию злодеяний немецко
-фашистских войск, в Ленинграде погибло 632 253 человека» ( Карасев А. В.
Ленинградцы в годы блокады, с. 185, со ссылкой на сборник материалов «Ню
рнбергский процесс», т. 1. Госюриздат, 1954, с. 594). От себя добавлю: в этих данных мо
гли быть учтены далеко не все погибшие, в частности, например, те люди, кот
орые умерли в пути во время эвакуации из Ленинграда.
Умирают многие, стоит только одинокому обитателю опустевшей квар
тиры заболеть, особенно если живет он далеко от своих сослуживцев или зн
акомых и потому не может рассчитывать, что у кого-либо из них интерес к ег
о судьбе окажется настолько гигантским, что тот наскребет в себе сил дой
ти до него через весь город пешком и узнать, почему такой-то, допустим Ива
н Иванович, уже пятые сутки не приходит на службу, не интересуется столов
ой, в которой всегда по пять-шесть часов простаивал в очереди, чтобы получ
ить свою порцию супа… «Что-то Иван Иванович не приходит! Ц говорят на сл
ужбе о таком человеке. Ц Наверное, тоже умер!»… И если Иван Иванович дейс
твительно умер, то все понимают: пролежит он непохороненным, может, и до са
мой весны. В Ленинграде сейчас есть тысячи квартир, в которых, никому не ве
домые, лежат на собственных постелях замерзшие, мертвые люди. И двери ква
ртир заперты изнутри. И некому зайти в них, постучать. Никто и не знает, что
делается в таких квартирах.
Да, я знаю: ходят по городу бригады девушек-комсомолок таких же ослабевши
х, как и все другие, но взявшихся с великим самопожертвованием спасать вс
ех, кто умирает без всякой помощи. Но разве десятки чудесных этих бригад м
огут оказать помощь многим сотням тысяч людей? И на такую ли добрую случа
йность рассчитывать?
И, все это продумав, я очень рассердился на себя самого и сказал: н е т, я бор
олся еще не до конца, я должен собрать хоть по крохам в с е свои последние с
илы и спасать себя сам Ц добраться до прежней моей квартиры на канале Гр
ибоедова, чтобы быть ближе к людям и чтобы избавиться от этого проклятог
о, непосильного ни для меня, ни для других расстояния. И Ц поправиться, до
биться утверждения своего воинского состояния, уехать на фронт, работат
ь или воевать. А прежде всего нужно перебраться в центр города, на канал Гр
ибоедова, оттуда я могу совершать нужные мне пешие хождения. Может быть, с
ил и хватит.
И на следующий день с семи утра до часу разбирался в вещах Ц откуда столь
ко энергии! Ц ковыляя из угла в угол в полушубке по морозной квартире, ты
ча во все углы и во все чемоданы непрестанно гаснущую коптилку. И в час дня
нагрузил на длинные финские санки: рюкзак с одеялами, спальный мешок, чем
одан с необходимыми вещами и так называемыми продуктами, пишущую машинк
у, ящик с кухонной посудой, пилу, топор, инструменты, ведро, бидон, и таз, и ап
течку, и всю мою амуницию, и дрова, и книги… И увязал все это на дворе. И двин
улся в трудный пеший поход, волоча санки, упорствуя в борьбе со слабостью,
отдыхая на возу и снова берясь за гуж.
Несколько часов перебирался я с улицы Щорса в дом на канале Грибоедова. И
самое фантастическое по трудности было Ц поднять все привезенное на пя
тый этаж и водворить в квартиру.
Часа полтора-два подряд, на коленях, со ступеньки на ступеньку (оледенелы
м, скользким), с площадки на площадку темной лестницы, перепихивал руками,
перетаскивал по десяткам «этапов», «перевалочных баз» привезенный на с
обственном горбу караван.
Это н а д о было сделать!
Не отдыхая, чтобы не свалиться, я занялся после переезда дровами, плитой, о
биванием двери, приготовлением пищи, оборудованием кухни под жилье Ц и
делал все это при свете двух маленьких коптилок, которые нужно было подн
осить к самой вещи (притом Ц не дыша), чтобы разгадать, с чем в данный момен
т имеешь дело…
Надо сказать, что отсутствие света в нашем быту, пожалуй, самое тяжкое исп
ытание. Я, как и все, давно научился быть слепым, выработал в себе все навык
и слепцов: умение находить дорогу и любые предметы на ощупь, обострив слу
х, определять окружающее по легчайшим звукам, Ц вообще научился жить в т
емноте. А это требует массы лишнего времени, особой замедленности движен
ий, чтобы не уронить, не наткнуться, чтобы найти то, что лежит где-то прямо п
еред тобой, но чего ты не видишь.
А когда к ночи все было сделано, я с гордостью подумал о торжестве духа над
слабым телом!
Мне представилось, что этот день, этот час поворачивает всю мою жизнь опя
ть по-новому, что отныне счастье и удача будут сопутствовать мне, как преж
де. И стало мне хорошо. И вот Ц хорошо с тех пор!
На следующее утро я пошел в Союз писателей, где организовали получение х
леба.
Из Союза пошел в ТАСС. Там удивились: я жив и пришел как нельзя более кстат
и:
Ц Вам ехать надо. Сегодня же!
Ц Куда?
Ц В пятьдесят четвертую армию. Шумилов назначил вас персонально… Там н
ачинается наступление…
«Сегодня же» не вышло, потому что не оказалось машины, и мне сказали, что, к
огда будет машина, ее пришлют за мной и чтобы в ближайшие дни было дома…
Веселый, окрыленный, как-то даже физически сразу окрепший, я возвращался
домой.
Весь город полон слухами о наших успехах на фронте. Мгу, судя по этим слуха
м, мы брали уже раз двадцать. Разговоры о Великих Луках, Новгороде, даже Пс
кове. Между тем люди, знающие больше, все это отрицают, в официальных сообщ
ениях тоже нет ничего. Впрочем, официальных сообщений я уже не слышал по р
адио давно, а в последней газете, которую мне удалось прочесть, было сообщ
ение о взятии нами Холма. Но хорошо, что тема слухов Ц наши успехи: всем о ч
е н ь хочется добрых вестей. На днях взята Лозовая… Скорей бы, скорей!.. Каку
ю-то хорошую речь говорил Крипс, мне передавали ее содержание, но где проч
есть текст?
…Когда-нибудь в Ленинграде будет поставлен памятник неведомым героям, м
ужественно встретившим голодную смерть. Она страшнее и печальнее, чем см
ерть в бою. Но страх и подавленность отступают перед благоговейной и сур
овой гордостью от сознания, что ты Ц участник и свидетель небывалых и не
забываемых событий, что ты и есть один из тех ленинградцев зимы 1941/42 года, о к
оторых будет на протяжении тысячи лет говорить история. И своя собственн
ая жизнь даже для себя самого перестает быть мерилом ценности. Во всем и в
сегда быть с народом, действовать и жить для него и умереть за него, если н
ужно. Какая прекрасная цель, как счастлив человек, перед которым горит та
кой яркий, освещающий его путь лучезарный свет!
И вот почему я счастлив!

Глава 14. НА ЛЕДОВОЙ ТРАССЕ

Ладога, Влоя. 1 Ц 4 февраля 1942 г.

4 февраля. 7 часов утра. Деревня Влоя
Деревня Влоя Мгинского района находится километрах в пятидесяти от Мги.
В ней и вокруг нее расположены тылы 54-й армии генерала И. И. Федюнинского…

Самая нищая, самая ободранная, обобранная немцами, прожившими здесь меся
ц, крестьянская изба Ц блаженство по сравнению с любой ленинградской, х
отя бы и роскошно меблированной квартирой, потому что в этой избе жарко н
атоплена печь и странно ненужными оказались вдруг все эти меховые куртк
и, ватники и свитеры, поверх которых я надевал полушубок в Ленинграде; пот
ому что на столе стоит десятилинейная керосиновая лампа, при которой все
обитатели избы Ц зрячи; потому что воды Ц чистой, колодезной Ц в избе о
громная кадка и дров кругом в лесу сколько угодно; потому что жители дере
вни сыты, получая паек мукой (по 250 граммов) и варя огромные куски конины, ко
торой тоже сколько угодно вокруг деревни, в лесу: здесь были бои, убитых, з
амерзших лошадей полна округа; потому, наконец, что у людей здесь полнокр
овные, здоровые лица… Единственный исхудавший до предела, с трудом перед
вигающий ноги и еле поднимающийся с ящика (заменяющего табурет) человек
Ц это я, ленинградец, приехавший сюда сквозь кольцо блокады, заночевавш
ий здесь на пути к штабу армии и дальше Ц к передовым позициям уже просла
вившихся армейских частей Федюнинского…
И вот после четырнадцати часов сплошного, крепкого, небывалого за послед
ние месяцы сна, я встал хоть и с головной болью, хоть и с болью в груди, с зат
рудненным дыханием застуженных легких, но встал с ощущением спокойстви
я, благополучия, как больной, впервые встающий на ноги после тяжелой боле
зни.
Встал, подсел к жарко натопленной бабкою печке, в валенках на босу ногу, с
распахнутым воротом, наслаждаясь теплом, совсем не стремясь скорей одев
аться, без желания торопиться куда бы то ни было. Умылся холодной водой, и
холод ее лицу и рукам был приятен. И, накинув полушубок, вышел на разломанн
ое немцами крыльцо.
И мороз предутренней ночи, которая была вся ярко залита луной, а в этот час
уже предрассветно посерела и потемнела, тоже был приятен. А лес, дремучий
, заснеженный, как при рождении мира, красив, и поля Ц снежная их пелена Ц
величественны. И грузовые машины, выбеленные фургоны казались живыми, то
лько задремавшими чудищами, совсем непохожими на остовы мертвых, вмерзш
их в улицы ленинградских машин…
Извлек из рюкзака кофе, вскипятил на углях котелок воды и, пока все еще спа
ли, напился кофе с черными ржаными, необыкновенно вкусными армейскими су
харями, полученными мною вчера, впитывающими горячий кофе, как губка.
И пожалел только, что мечте моей ленинградской Ц о картошке и молоке Ц н
е суждено сбыться, потому что район был территорией боев, отступлений и н
аступлений, ни одной коровы здесь не сохранилось, последняя картофелина
выкопана давно.
Доехал я сюда на машине, присланной за мною позавчера из ТАСС.
Было девять утра, когда я вышел из дому. На набережной канала Грибоедова с
тояла трехтонная АМО Ц крытый брезентом фургон, пятнистый от белой, мас
кирующей краски. Кузов был полон вещей и сгрудившихся, навалившихся один
на другого людей. Это были эвакуируемые Ц их оказалось четырнадцать че
ловек. Тяжело катясь по засугробленным улицам Ленинграда, огибая и обгон
яя саночки с покойниками, прижимая гудком к сугробам и стенам хлебные оч
ереди, мешая женщинам, согнутым под тяжестью ведер, бачков, кастрюль, тазо
в с ледяной водой, мы приближаемся к Охтинскому мосту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38