.. И на них воцарится тот, кому даровано это право... у, хреновина!»
И ее меч, вкупе с палицей другого воителя, продолжал усердно очищать землю от зловонной язвы, а Назарин пошел дальше своим путем среди луж крови, в которых плавало людское крошево. Серафическая Беатрис взирала с заоблачных высот на поле смерти и воздаяния и божественным голосом молила о прощении грешных.
VII
Но видение рассеялось, и мглистая, печальная действительность вновь обступила Назарина со всех сторон. Снова расстилалась перед ним каменистая дорога, и люди, шагавшие рядом с мучеником, обрели свой обычный облик: жандармы стали опять жандармами, а Беатрис и Андара — самыми что ни на есть заурядными женщинами: одна — забияка, другая — тихоня, в обычных платках на голове. Наконец наступил момент, когда наш достопочтенный паломник, даже собрав остатки сил, не мог уже больше ступить ни шагу. По лицу страдальца текли крупные капли пота; голова болела так, словно ему рассадили топором череп; правое плечо налилось свинцовой тяжестью. Ноги его подгибались, и острые камни лоскутьями сдирали кожу со ступней. Андара и Беатрис взяли его на руки. Как легко стало ему, когда он ощутил себя перышком, трепещущим на ветру! Но, пройдя немного, женщины устали, и тогда церковный вор, человек выносливый и крепкий, подхватил его и, прижав, как ребенка, к груди, сказал, что понесет его не только до самого Мадрида, но хоть на край света, если в том будет нужда. Жандармы, которые жалели Назарина, тоже старались подбодрить его на свой лад:
— Да вы не тревожьтесь, святой отец, вас как сумасшедшего сразу отпустят. Да что там — две трети тех, которые через наши руки проходят, как сумасшедших и оправдывают, если даже они и вправду чего натворили. Ну а коли вы и точно святой, вас все одно как сумасшедшего выпустят; теперь время хитрое пошло, так что будь ты умник или дурачок, выше всех или в самом низу — все одно сумасшедший.
Затем Назарин увидел обступавшие их высокие дома и людей, которые высыпали на улицу, чтобы поглядеть, как идущий впереди Святотатец несет его на руках, а рядом идут его кающиеся спутницы, и вслед за ним — остальные несчастные, схваченные на дорогах. И снова, как раньше, он усомнился — не плод ли его расстроенного воображения эти люди и дома, что он видит вокруг? В конце улицы возвышался огромный крест, и если на какое-то мгновение и овладела его душой услада от мысли быть пригвожденным к нему, то очень скоро он опомнился и сказал себе: «11ет, недостоин я, господи, недостоин я высочайшей чести быть распятым на том кресте. И не хочу я, чтобы эшафот Стал для меня алтарем, а мой последний стон — ликующим криком торжества. Я, последний из рабов божьих, хотел бы умереть в безвестности, всеми забытый, чтобы не толпился кругом парод и мол на не прославила меня как мученика. И хочу, чтобы никто не моей смерти, не жалел меня и не вспоминал обо мне. Прочь от меня, суета. Прочь, великомученика. Бели же надлежит мне быть закланным, то пусть свершится это Во мраке и молчании. От того бога жду я помощи и к нему стремлюсь, и не хочу, попы кто-нибудь преследовал или проклинал моих, чтобы мир трубил в газетах о моей смерти, чтобы ее Воспевали поэты, и да не будет она из тех шумных событий, и которых конфузится и которые смакует публика. Пусть бросят меня умирать в выгребную яму, а если убьют, то и закопают, как издохшее животное».
Тут крест исчез, исчезли также и улица, и народ; по прошествии какого-то времени он почувствовал, что остался совершенно один. Но где же он после глубокого забытья, возвращалось к нему. И сколько ни глядел он вокруг, так и не мог, где же, в каком уголке вселенной он вдруг. Было ли то царство бренного и преходящего или вечные чертоги? Сначала ему показалось, что мер; потом, что все еще жив. Страстное желание отслужить молебен и вступить в общение с Высшей Истиной его душу, и не успел он подумать об этом, увидел себя в полном облачении пред алтарем, алтарем, которого не касалась еще рука человека. Он, исполненный безграничного благоговения, и когда взял в руки облатку святого причастия, услышал голос Иисуса: — Да, сын мой, ты жив. Сейчас ты в моем святом лазарете и страждешь за Меня. Спутники твои — две заблудшие женщины и вор, внявшие твоей науке,— в тюрьме. А молебен этот — плод твоего больного ума, ведь ты не можешь сейчас служить, и я не могу плотью и кровью Моей быть с тобой. Отдохни же, ты это заслужил. Ты уже совершил что-то во имя Мое. Так не досадуй на себя. Ведомо Мне, что совершишь ты еще много больше.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26