Я не раз пытался было задать ей шепотом и сам вопрос, но не успевал произнести и трех слов, как вновь взлетала рука и со звонким шлепком опускалась на мой рот. Весьма притом немилосердно.
Очень хорошо, подумал я. Пока пусть все будет так. Завтра утром, когда мы увидимся внизу при дневном свете, я наверняка узнаю, кто из вас это был. Я узнаю это по румянцу на щеках, по тому, как твои глаза будут смотреть в мои, и по сотне других маленьких предательских примет. Я также узнаю это по следам, которые оставили мои зубы на левой стороне шеи, выше того места, которое прикрывает платье. Довольно коварный прием, подумал я, и так блестяще рассчитанный по времени – этот злонамеренный укус был нанесен мною в момент наивысшего взлета страсти, – что она так и не догадалась о значении этой акции.
В целом это была поистине незабываемая ночь, и прошло, должно быть, по меньшей мере четыре часа, прежде чем она в последний раз обняла меня и выскользнула из комнаты так же быстро, как и вошла.
На следующее утро я проснулся лишь в одиннадцатом часу. Я поднялся с кровати и раздвинул портьеры. Опять ослепительно светило солнце и было жарко. Так всегда начинается день в пустыне. Я понежился в ванне, затем, как всегда, тщательно оделся. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Мысль о том, что я могу привлечь женщину в свою комнату с помощью одних лишь глаз, даже в своем среднем возрасте, делала меня очень счастливым. И какую женщину! Было бы интересно узнать, кто из них это был. Скоро я это узнаю.
Я неспешно спустился по лестнице в гостиную.
– Доброе утро, мой дорогой, доброе утро! – проговорил мистер Азиз, поднимаясь из-за небольшого письменного стола, за которым он что-то писал. – Хорошо провели ночь?
– Великолепно, благодарю вас, – ответил я, стараясь не выдать голосом самодовольства.
Он близко подошел ко мне, обнажая свои очень белые зубы. Его проницательные глазки медленно передвигались по моему лицу, точно что-то искали.
– У меня для вас хорошие новости, – сказал он. – Пять минут назад звонили из Бир-Рауд-Селима и сообщили, что с почтовым грузовиком прибыл ваш приводной ремень. Салех сейчас его прилаживает, через час все будет готово. Поэтому после завтрака я отвезу вас туда, и вы сможете продолжить путь.
Я выразил ему свою благодарность.
– Нам жаль, что вы нас покинете, – сказал он. – То, что вы у нас побывали, доставило нам всем огромное удовольствие, огромное удовольствие.
Я позавтракал в столовой в одиночестве. Потом вернулся в гостиную, чтобы выкурить сигарету. Хозяин по-прежнему что-то писал.
– Прошу простить меня, – сказал он. – Я должен закончить кое-какие дела. У меня это не займет много времени. Я распорядился, чтобы ваш чемодан упаковали и отнесли в машину, поэтому вам не о чем беспокоиться. Присаживайтесь и закуривайте. Дамы вот-вот спустятся.
Первой явилась его жена. Она прошествовала в комнату, будучи более, чем когда-либо, похожа на ослепительную царицу Семирамиду, и первое, на что я обратил внимание, был бледно-зеленый шифоновый шарфик, небрежно повязанный вокруг шеи! Небрежно, но тщательно! Так тщательно, что шеи совсем не было видно. Женщина направилась прямо к мужу и поцеловала его в щеку.
– Доброе утро, мой дорогой, – сказала она.
Какая хитрая красивая стерва, подумал я.
– Доброе утро, мистер Корнелиус, – весело произнесла она, подходя ко мне и опускаясь в кресло напротив. – Хорошо провели ночь? Надеюсь, у вас было все, что нужно?
Никогда в жизни не видел я такой искорки в женских глазах, какую увидел в то утро в глазах этой женщины, и никогда не видел, чтобы женское лицо так светилось от удовольствия.
– Я провел очень хорошую ночь, благодарю вас, – ответил я, давая ей понять, что узнал ее.
Она улыбнулась и закурила. Я взглянул на мистера Азиза, который по-прежнему торопливо что-то писал за столом, повернувшись к нам спиной. Он не обращал ни малейшего внимания ни на свою жену, ни на меня. Да он, подумал я, точно такой же рогоносец, как и все другие, которых я наградил рогами. Ни один из них не мог поверить, что это может с ним случиться, да еще под самым носом.
– Всем доброе утро! – громко сказала дочь, вбегая в комнату. – Доброе утро, папа! Доброе утро, мама! – Она поцеловала их обоих. – Доброе утро, мистер Корнелиус!
На ней были розовые брюки и блузка цвета ржавчины, и разрази меня гром, если и вокруг ее шеи не был небрежно, но тщательно повязан шарфик! Шифоновый шарфик!
– Хорошо ли вы провели ночь? – спросила она и уселась на подлокотник моего кресла, точно моя невеста, устроившись таким образом, что ее бедро касалось моей руки.
Я откинулся и внимательно посмотрел на нее. Она ответила мне взглядом и при этом подмигнула. Она действительно подмигнула! Лицо ее пылало, и в глазах бегали в точности такие же искорки, как в глазах ее матери, и, если уж на то пошло, она казалась еще более довольной собой, чем ее мать.
Я пришел в некоторое замешательство. Только у одной из них были следы от укуса, которые нужно было скрыть, однако обе прикрыли шею шарфиками. Я заключил, что это, быть может, и совпадение, однако больше это было похоже на заговор против меня. Судя по всему, они тесно сотрудничали, чтобы помешать мне узнать правду. Все это чрезвычайно подозрительно! И какая тут преследуется цель? И что еще, позвольте спросить, замышляют они? Не тянули ли они накануне жребий? Или же они проделывали такое с гостями по очереди? Мне нужно как можно скорее снова приехать сюда, сказал я самому себе, и только лишь затем, чтобы узнать, что произойдет в следующий раз. Да я могу специально заехать к ним через пару дней на пути из Иерусалима. Я рассчитывал на то, что приглашение будет получить нетрудно.
– Вы готовы, мистер Корнелиус? – спросил мистер Азиз, поднимаясь из-за письменного стола.
– Вполне, – ответил я.
Дамы, довольные и улыбающиеся, проводили нас до поджидающего меня большого зеленого "роллс-ройса". Я поцеловал им руки и пробормотал миллион благодарностей каждой. Затем сел рядом с хозяином, и мы тронулись. Мать с дочерью помахали мне на прощание. Я опустил стекло и тоже помахал им. Затем мы выехали из сада и покатили по пустыне, следуя каменистой желтой дорогой, огибавшей подножие Магхары, а впереди нас вдоль дороги шагали телеграфные столбы.
Во время поездки мы с хозяином премило беседовали о том о сем. Я вовсю старался быть как можно более любезным, поскольку поставил перед собой цель еще раз побывать в его доме в качестве гостя. Если мне не удастся сделать так, чтобы он меня попросил об этом, то тогда придется напрашиваться самому. Я решил оставить это на последнюю минуту. "Прощайте, мой дорогой друг, – скажу я, нежно беря его за горло. – Могу я иметь удовольствие еще раз побывать у вас на обратном пути?" Конечно же, он скажет "да".
– Я ведь не преувеличивал, когда говорил вам, что у меня красивая дочь? – спросил он.
– Вы преуменьшили ее достоинства, – ответил я. – Она просто красавица. Поздравляю вас. Но и жена ваша не менее красива. По правде, они обе меня с ума свели, – прибавил я, рассмеявшись.
– Я это заметил, – сказал он, рассмеявшись вместе со мной. – Такие гадкие девчонки. Ужасно любят флиртовать. Но я ничего не имею против. Что дурного во флирте?
– Ничего, – сказал я.
– Думаю, это просто забава.
– Да, это очень мило, – сказал я.
Не прошло и получаса, как мы достигли шоссе Исмаилия – Иерусалим. Мистер Азиз направил "роллс-ройс" на гудронную дорогу и помчался к заправочной станции со скоростью семьдесят миль в час. Через несколько минут мы будем на месте. Поэтому я попытался завести речь об очередном визите, ненавязчиво напрашиваясь на приглашение.
– Не могу забыть ваш дом, – сказал я. – По-моему, он просто великолепен.
– Отличный дом, не правда ли?
– А вам там не скучно втроем?
– Не скучнее, чем если бы мы жили в каком-нибудь другом месте, – ответил он. – Людям везде скучно. В пустыне ли, в городе – по правде, большой разницы нет. Но у нас, знаете ли, бывают гости. Вы бы удивились, если бы я назвал вам число людей, посещающих нас время от времени. Вот вы, например. Нам было очень приятно принять вас у себя, мой дорогой.
– Я никогда этого не забуду, – сказал я. – В наши дни редко встретишь такое радушие и гостеприимство.
Я ждал, что он пригласит меня снова их посетить, но он ничего не сказал. Наступило молчание, несколько неловкое. Чтобы не затягивать его, я произнес:
– Мне кажется, вы самый заботливый отец, которого мне приходилось встречать в своей жизни.
– Вот как?
– Да. Надо же – построить дом неведомо где и жить в нем ради дочери, чтобы уберечь ее. По-моему, это замечательно.
Я увидел, что он улыбнулся, но не оторвал глаз от дороги и промолчал. На расстоянии мили от нас показалась заправочная станция и несколько хибар. Солнце стояло высоко, и в машине становилось жарко.
– Немногие отцы пойдут на такое, – продолжал я.
Он снова улыбнулся, но на этот раз несколько застенчиво. А потом сказал:
– Таких похвал, которые вы мне расточаете, я недостоин, право, недостоин. Если уж быть до конца откровенным с вами, эта моя красавица дочь – не единственная причина, чтобы жить в такой великолепной изоляции.
– Я это знаю.
– Знаете?
– Вы же мне говорили. Вы сказали, что другая причина – это пустыня. Вы сказали, что любите ее так же, как моряк любит море.
– Да, это так. И это правда. Но есть и третья причина.
– И в чем же она заключается?
Он не ответил. Он сидел, положив руки на руль, и неподвижно смотрел на дорогу.
– Простите меня, – сказал я. – Мне не нужно было спрашивать. Это не мое дело.
– Нет-нет, все нормально, – проговорил он. – Не извиняйтесь.
Я посмотрел в окно на расстилавшуюся перед нами пустыню.
– Похоже, сегодня еще более жаркий день, чем вчера, – сказал я. – Наверное, уже перевалило за сотню градусов.
– Да.
Я увидел, что он заерзал на месте, как бы желая поудобнее усесться, а потом сказал:
– Не пойму, почему бы мне не рассказать вам правду об этом доме. Вы мне не кажетесь болтуном.
– Такое за мной не водится, – заметил я.
Мы уже подъехали к заправочной станции, и он замедлил ход почти до скорости пешехода, чтобы успеть сказать то, что хотел сказать. Я увидел двух арабов, стоявших возле моей "лагонды". Они смотрели в нашу сторону.
– Эта дочь, – произнес он наконец, – та, с которой вы познакомились, – не единственная моя дочь.
– Вот как?
– У меня есть еще одна дочь, которая на пять лет ее старше.
– И, несомненно, такая же красивая, – сказал я. – И где же она живет? В Бейруте?
– Нет, в доме.
– В каком доме? Не в том ли, который мы только что покинули?
– Да.
– Но я так и не увидел ее!
– Что ж, – сказал он и неожиданно повернулся ко мне, чтобы увидеть, как я прореагирую на его слова, – может, это и к лучшему.
– Но почему?
– У нее проказа.
Я так и подпрыгнул.
– Да, знаю, – сказал он, – это страшная вещь. У бедной девочки к тому же самая тяжелая форма – лепрозная. Очень стойкая и практически неизлечимая. Будь это узелковая форма, было бы намного легче. Но у нее лепрозная, вот вам и результат. Вот почему, когда у нас гости, она не выходит из своей комнаты на третьем этаже...
Должно быть, машина в этот момент уже остановилась возле заправочной станции, ибо следующее, что я помню, – это то, что мистер Азиз смотрит на меня своими маленькими умными глазками и при этом говорит:
– Но, дорогой мой, вам нет нужды так тревожиться. Успокойтесь, мистер Корнелиус, успокойтесь! Вам решительно не о чем беспокоиться. Это не очень заразная болезнь. Чтобы заболеть ею, нужно вступить в очень интимный контакт с больным...
Очень медленно я вышел из машины и так и застыл под палящим солнцем. Араб с обезображенным лицом ухмылялся мне и говорил:
– Приводной ремень на месте. Все в порядке.
Я полез в карман за сигаретами, но у меня так дрожали руки, что я выронил пачку на землю. Я наклонился и поднял ее. Затем достал сигарету и умудрился прикурить. Когда я поднял глаза, зеленый "роллс-ройс" находился уже в полумиле от меня".
Сделка
В тот вечер у Джерри и Саманты нас собралось человек сорок. Обычное сборище. Как всегда, было тесно и ужасно шумно. Чтобы быть услышанным, приходилось жаться друг к другу и кричать. Многие широко улыбались, обнажая белые вставные зубы. У большинства в левой руке была сигарета, а в правой – бокал.
Я отошел от своей жены Мэри и окружавших ее людей и направился к небольшому бару в дальнем углу. Усевшись на высокий стул, я обернулся лицом к собравшимся. Сделал я это затем, чтобы можно было разглядывать женщин. Спиной я уперся в стойку бара и, потягивая виски, принялся поверх бокала рассматривать поочередно то одну, то другую женщину.
Я изучал не фигуры, а лица, и интересовало меня не столько само лицо, сколько большой красный рот. Если точнее – то не весь рот, а только нижняя губа. Не так давно я пришел к выводу, что нижняя губа о многом говорит. Она выдает больше, чем глаза. Глаза скрывают секреты. Нижней губе очень мало что удается скрыть. Да взять хоть нижнюю губу Джасинта Винкельмана, стоявшего ко мне ближе всех. Стоит обратить внимание на морщинки на его губе, на то, как некоторые из них идут параллельно, а другие лучами расходятся вверх. Ни у кого другого не увидишь такой рисунок губных морщинок, и согласитесь, что, имея в архиве отпечаток губы, можно поймать преступника, если на месте преступления он прикладывался к стакану. Когда сердятся, нижнюю губу посасывают и прикусывают, и именно это и делала сейчас Марта Салливан, наблюдая со стороны за тем, как ее бестолковый муж сюсюкает с Джуди Мартинсон. Губу облизывают, вожделея. Я видел, как Джинни Ломакс облизывает кончиком языка свою нижнюю губу и при этом не сводит глаз с лица Теда Дорлинга. То было преднамеренное облизывание; язык медленно высовывается и скользит вдоль всей нижней губы, оставляя влажный след. Я видел, как Тед Дорлинг смотрит на язык Джинни, а ей только это и нужно.
Похоже, это несомненный факт, говорил я про себя, переводя глаза с одной нижней губы на другую, что все самые непривлекательные человеческие черты – высокомерие, жадность, обжорство, сладострастие – наиболее отчетливо проявляются на этом маленьком розовом участке кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104