Сомневаюсь, что у меня хватит сил сказать еще что-нибудь. Конечно, я не буду говорить "прощай", потому что есть шанс, совсем маленький шанс, что если Лэнди удастся осуществить свой замысел, то я, возможно, и вправду увижу тебя потом, то есть, если ты решишься навестить меня.
Я распорядился, чтобы эти страницы не давали тебе в руки, пока не пройдет неделя после моей смерти. Значит, теперь, когда ты читаешь их, прошло уже семь дней с того времени, как Лэнди сделал свое дело. Ты, быть может, даже уже знаешь, каков результат. Если же нет, если ты намеренно оставалась в стороне и отказывалась даже слушать об этом – а я подозреваю, что так оно и было, – прошу тебя, измени теперь свое отношение и позвони Лэнди, чтобы узнать, как у меня обстоят дела. Сделай хотя бы это. Я сказал ему, что ты, может быть, позвонишь ему на седьмой день.
Твой преданный муж
Уильям.
P. S. Веди себя благоразумно после того, как меня не станет, и всегда помни, что труднее быть вдовой, чем женой. Не пей коктейли. Не трать попусту деньги. Не кури. Не ешь пирожных. Не пользуйся губной помадой. Не покупай телевизор. Летом хорошенько пропалывай мои клумбы с розами и садик с каменными горками. И кстати, предлагаю тебе отключить телефон, поскольку больше он мне не понадобится".
Миссис Перл медленно положила последнюю страницу письма рядом с собой на диван. Она поджала губы, и кожа вокруг ноздрей у нее побелела.
Однако! Казалось бы, став вдовой, она в конце концов имеет право на покой.
Задумаешься обо всем этом, и такой ужас охватывает. Как это гадко.
Она содрогнулась. Взяла из сумочки еще одну сигарету. Закурив, стала глубоко затягиваться и пускать дым облачками по всей комнате. Сквозь дым она видела свой замечательный телевизор, совершенно новый, блестящий, огромный, вызывающе, а вместе с тем и несколько неловко громоздившийся на рабочем столе Уильяма.
Что бы он сказал, подумала она, если бы вдруг оказался рядом?
Она попыталась вспомнить, когда он в последний раз застал ее за курением. Это было год назад, и она сидела на кухне у открытого окна, собираясь покурить, пока он не вернулся домой после работы. Она включила радио на всю громкость, передавали танцевальную музыку, а когда повернулась, чтобы налить себе еще чашку кофе, увидела его в дверях. Огромный и мрачный, он смотрел на нее сверху вниз этими своими ужасными глазами, и в каждом горело по черной точке, предвещая недоброе.
В продолжение месяца после этого он сам оплачивал все счета и совсем не давал ей денег, но откуда ему было знать, что она припрятала больше шести фунтов в ящик для мыла под раковиной.
– В чем дело? – спросила она у него как-то за ужином. – Ты что, боишься, что у меня будет рак легких?
– Нет, – ответил он.
– Почему же тогда мне нельзя курить?
– Потому что я это не одобряю, вот почему.
Он также не одобрял детей, и в результате детей у них не было.
Где он сейчас, этот ее Уильям, ничего не одобряющий?
Лэнди будет ждать звонка. А нужно ли ей звонить Лэнди? Пожалуй, нет.
Она докурила сигарету и от окурка прикурила еще одну, потом взглянула на телефон, стоявший на рабочем столе рядом с телевизором. Уильям просил, чтобы она позвонила. Он специально просил о том, чтобы она позвонила Лэнди, как только закончит читать письмо. Какое-то время она колебалась, яростно борясь с глубоко укоренившимся чувством долга, от которого еще не смела избавиться. Затем медленно поднялась и подошла к телефону. В телефонной книге она отыскала номер, набрала его и подождала ответа.
– Я хотела бы поговорить с мистером Лэнди, пожалуйста.
– Кто его спрашивает?
– Миссис Перл. Миссис Уильям Перл.
– Одну минутку, пожалуйста.
Почти тотчас же к телефону подошел Лэнди.
– Миссис Перл?
– Да, это я.
Наступила пауза.
– Я так рад, что вы наконец-то позвонили, миссис Перл. Надеюсь, вы вполне здоровы. – Голос был тихий, бесстрастный, вежливый. – Вы не могли бы приехать в больницу? Нам нужно поговорить. Я полагаю, вам не терпится узнать, чем все кончилось.
Она не отвечала.
– Пока могу вам сказать, что все прошло более или менее гладко. Гораздо лучше, по правде сказать, чем я имел право надеяться. Он не только жив, миссис Перл, он в сознании. Он пришел в сознание на второй день. Разве это не любопытно?
Она ждала, что он скажет еще.
– И глаз видит. Мы уверены в этом, потому что получаем резкое изменение в отклонениях на энцефалографе, когда держим перед ним какой-нибудь предмет. Теперь мы каждый день даем ему читать газету.
– Какую? – резко спросила миссис Перл.
– "Дейли миррор". В ней заголовки крупнее.
– Он терпеть не может "Миррор". Давайте ему "Таймс".
Наступила пауза, потом врач сказал:
– Очень хорошо, миссис Перл. Оно будет читать "Таймс". Мы, естественно, хотим сделать все, что в наших силах, чтобы оно чувствовало себя счастливым.
– Он, – поправила она. – Не оно, а он!
– Да-да, – сказал врач. – Он. Прошу прощения. Чтобы он чувствовал себя счастливым. Вот почему я предлагаю вам как можно скорее прийти сюда. Думаю, ему приятно будет увидеть вас. Вы могли бы дать понять, как вы рады снова быть вместе с ним, – улыбнитесь ему, пошлите воздушный поцелуй, ну, вам лучше знать. Он непременно утешится, узнав, что вы рядом.
Наступила долгая пауза.
– Что ж, – наконец произнесла миссис Перл, и голос ее неожиданно сделался покорным и усталым. – Думаю, лучше будет, если я приеду и посмотрю, как он там.
– Хорошо. Я знал, что вы так и сделаете. Я буду ждать вас. Поднимайтесь прямо в мой кабинет на втором этаже. До свиданья.
Спустя полчаса миссис Перл была в больнице.
– Не удивляйтесь, когда увидите его, – говорил Лэнди, когда они шли по коридору.
– Конечно нет.
– Поначалу вы будете немного шокированы. Боюсь, в своем теперешнем состоянии он выглядит не очень-то привлекательно.
– Я вышла за него не из-за его внешности.
Лэнди обернулся и уставился на нее. Ну до чего же странная женщина, подумал он, с этими своими большими глазами и угрюмым, обиженным выражением. Черты ее лица когда-то, должно быть, весьма приятные, совсем уже истерлись. Уголки рта опустились, щеки сделались дряблыми и отвислыми, и создавалось такое впечатление, будто и все лицо медленно, но верно кривилось все эти долгие годы безрадостной семейной жизни. Какое-то время они шли молча.
– Не спешите, когда войдете в палату, – сказал Лэнди. – Он не узнает, что вы пришли, пока вы не склонитесь прямо над его глазом. Глаз всегда открыт, но он совсем не может им двигать, поэтому поле зрения очень узкое. Сейчас он смотрит прямо в потолок. И, конечно же, он ничего не слышит. Мы можем разговаривать между собой сколько нам вздумается... Сюда, пожалуйста.
Лэнди открыл какую-то дверь и провел ее в небольшую квадратную комнату.
– Слишком близко я не буду подходить, – сказал он, положив ладонь на ее руку. – Постойте пока немного рядом со мной и осмотритесь.
На высоком белом столе посреди комнаты стоял белый эмалированный сосуд размером с умывальную раковину, и от него отходило с полдюжины тонких пластмассовых трубочек. Трубочки соединялись с целой системой стеклянных труб, и было видно, как кровь бежит к аппарату искусственного сердца и из него. Сам аппарат издавал мягкий ритмичный пульсирующий звук.
– Он там, – сказал Лэнди, указывая на сосуд, который стоял так высоко, что она ничего не видела. – Подойдите чуть ближе. Но не слишком близко.
Они шагнули вперед.
Вытянув шею, миссис Перл увидела неподвижную поверхность какой-то жидкости, наполнявшей сосуд. Жидкость была прозрачная, и на ее поверхности плавала овальная капсула размером с голубиное яйцо.
– Это и есть глаз, – сказал Лэнди. – Вы его видите?
– Да.
– Насколько мы можем судить, он по-прежнему в прекрасном состоянии. Это его правый глаз, а пластиковый контейнер имеет линзу, подобную той, что была у него в очках. В настоящий момент он, пожалуй, видит так же хорошо, как и раньше.
– Что толку смотреть в потолок, – сказала миссис Перл.
– Насчет этого не беспокойтесь. Мы разрабатываем целую программу, чтобы не дать ему скучать, но не хотим спешить.
– Дайте ему хорошую книгу.
– Дадим, дадим. Вы хорошо себя чувствуете, миссис Перл?
– Да.
– Тогда давайте подойдем еще поближе, и тогда вы сможете увидеть его целиком.
Когда они оказались лишь в паре ярдов от стола, она смогла заглянуть прямо в сосуд.
– Ну вот, – сказал Лэнди. – Это и есть Уильям.
Он был гораздо больше, чем она представляла себе, и более темного цвета. Со всеми этими складками и бороздками, тянувшимися по поверхности, он напоминал ей не что иное, как соленый грецкий орех. Она видела обрывки четырех крупных артерий и двух вен, отходивших снизу, и то, как они аккуратно подсоединены к пластмассовым трубочкам; с каждой пульсацией аппарата искусственного сердца трубки одновременно чуть заметно вздрагивали, проталкивая кровь.
– Баше лицо должно находиться прямо над глазом, – сказал Лэнди. – Тогда он вас увидит, и вы сможете улыбнуться ему и послать воздушный поцелуй. Будь я на вашем месте, я бы сказал ему что-нибудь приятное. Он, правда, вас не услышит, но я уверен, что основную мысль схватит.
– Он терпеть не может, когда ему посылают воздушные поцелуи, – заметила миссис Перл. – Если не возражаете, я поступлю так, как сочту нужным.
Она подошла к краю стола, потянулась вперед, пока ее лицо не оказалось прямо над сосудом, и заглянула прямо в глаз Уильяма.
– Привет, дорогой, – прошептала она. – Это я, Мэри.
Глаз, блестевший, как и прежде, глядел на нее неподвижно и несколько напряженно.
– Как ты, дорогой? – спросила она.
Пластмассовая капсула была совершенно прозрачная, так что видно было все глазное яблоко. Зрительный нерв, соединявший его заднюю сторону с мозгом, был похож на короткую серую макаронину.
– Ты себя хорошо чувствуешь, Уильям?
То, что она заглядывает мужу в глаз и не видит при этом его лица, вызвало у нее странное ощущение. Видеть она могла только глаз; на него она неотрывно и смотрела, и глаз мало-помалу все увеличивался в размерах, пока не стал чем-то вроде лица. Белая поверхность глазного яблока была испещрена сетью крошечных красных сосудов, а в ледянисто-голубой радужной оболочке от зрачка в центре расходились три или четыре довольно красивые темноватые жилки. Зрачок был черный, с одной стороны искрился отблеск света.
– Я получила твое письмо, дорогой, и сразу же пришла к тебе, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь. Доктор Лэнди говорит, что у тебя все просто замечательно. Наверное, если я буду говорить медленно, ты сможешь по движению моих губ понять кое-что...
Не было никакого сомнения в том, что глаз следил за ней.
– Они вовсю стараются, чтобы тебе было лучше, дорогой. Чудесный аппарат все время качает кровь, и я уверена, что он гораздо лучше изношенных дурацких сердец, которые есть у нас, у людей. Наши сердца в любую минуту могут отказать, твое же будет работать вечно.
Она внимательно рассматривала глаз, пытаясь понять, что же в нем было необычного.
– Выглядишь ты отлично, дорогой, просто отлично. Я и правда так думаю.
Никогда его глаза не казались ей такими красивыми, как этот, отметила она про себя. От него исходила какая-то нежность, какая-то отзывчивость и доброта – качества, которых она не замечала прежде. Может, все дело в точке в самом центре – в зрачке? Зрачки у Уильяма всегда были похожи на крошечные черные булавочные головки. Они сверкали, пронизывали тебя насквозь и тотчас же распознавали, как ты намерен поступить и даже о чем думаешь. Между тем глаз, на который она сейчас смотрела, был нежный и добрый, как у коровы.
– Вы вполне уверены, что он в сознании? – спросила она, не поднимая головы.
– О да, абсолютно, – ответил Лэнди.
– И он меня видит?
– Разумеется.
– Разве это не замечательно? Думаю, он удивляется – что же с ним произошло?
– Вовсе нет. Он прекрасно знает, где он и почему. Этого он никак не мог забыть.
– Вы хотите сказать, что он знает, что находится в сосуде?
– Конечно. И будь у него дар речи, он бы, наверное, вот прямо сейчас запросто с вами побеседовал. Насколько я понимаю, в умственном отношении Уильям, находящийся здесь, и тот, которого вы знали дома, совершенно не отличаются друг от друга.
– О боже, – произнесла миссис Перл и умолкла, чтобы осмыслить этот удивительный факт.
Вот что, подумала она про себя, осмотрев со всех сторон глаз и этот огромный серый мясистый грецкий орех, который так безмятежно лежал под водой. Не вполне уверена, что он мне нравится таким, какой он есть, но я, пожалуй, смогла бы хорошо ужиться с таким вот Уильямом. С этим я смогу управиться.
– Спокойный какой, а? – сказала она.
– Естественно, спокойный.
Не будет ссор и упреков, подумала она, постоянных замечаний, не будет правил, которым нужно следовать, никакого запрета на курение, не будет холодных глаз, неодобрительно глядящих на нее поверх книги по вечерам, не будет рубашек, которые нужно стирать и гладить, и не нужно будет готовить – ничего этого не будет, а будет лишь пульсация искусственного сердца, у которого вполне успокаивающий звук и уж, во всяком случае, не настолько громкий, чтобы он мешал смотреть телевизор.
– Доктор, – сказала она, – мне действительно кажется, что я начинаю испытывать к нему огромную симпатию. Вам это странно?
– Думаю, это вполне понятно.
– Он кажется таким беспомощным, оттого что лежит себе молча в этом своем маленьком сосуде.
– Да, я понимаю.
– Он точно ребенок, вот он кто. Самый настоящий ребенок.
Лэнди неподвижно стоял у нее за спиной, наблюдая за ней.
– Ну вот, – мягко проговорила миссис Перл, заглядывая в сосуд. – Теперь Мэри будет сама ухаживать за тобой, и тебе не о чем беспокоиться. Когда я могу забрать его домой, доктор?
– Простите?
– Я спросила, когда могу забрать его... забрать домой?
– Вы шутите, – сказал Лэнди.
Она медленно повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
– С чего это мне шутить? – спросила она.
Лицо ее светилось, глаза округлились и засверкали, точно два алмаза.
– Его никак нельзя перемещать.
– Не понимаю почему.
– Это эксперимент, миссис Перл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104