"Характер у него весьма щепетильный, – говорил он, – довольно застенчивый и стеснительный, но, безусловно, щепетильный". Или: "Добродушное вино и бодрое, несколько, может, резковатое, но все же добродушное".
До этого я уже пару раз обедал у Майка с Ричардом Праттом в компании, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не собирались делать исключение. Едва мы ступили в столовую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жареного мяса, доносившийся из кухни, – от всего этого у меня слюнки потекли.
Мы расселись за столом, и я вспомнил, что когда был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт того же вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе, – соглашался и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, которое Майк очень хотел проиграть, доказывая, насколько хорошее вино у него, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит истинное удовольствие в том, что имеет возможность обнаружить свои познания.
Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майк поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблюдает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написано: "Гайерслей Олигсберг, 1945". Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей – крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В тех местах производят так мало вина, что человек посторонний не может его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, чтобы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в конце концов ему уступили.
– Сомневаюсь, чтобы в Англии оно было у кого-нибудь еще, – сказал он и взглянул на Ричарда Пратта. – Чем отличается мозельвейн, – продолжал он, повысив голос, – так это тем, что он очень хорош перед кларетом. Многие пьют перед кларетом рейнвейн, но это потому, что не знают ничего лучше. Рейнвейн убивает тонкий аромат кларета, вам это известно? Это просто варварство – пить рейнвейн перед кларетом. А вот мозельвейн именно то, что надо.
Майк Скофилд был приятным человеком средних лет. Он служил биржевым маклером. Точнее – комиссионером на фондовой бирже, и, подобно некоторым представителям этой профессии, его, казалось, несколько смущало, едва ли не ввергало в стыд то, что он "сделал" такие деньги, имея столь ничтожные способности. В глубине души он сознавал, что был простым брокером – тихим, втайне неразборчивым в средствах, – и подозревал, что об этом знали его друзья. Поэтому теперь он стремился стать человеком культурным, развить литературный и эстетический вкусы, приобщиться к собиранию картин, нот, книг и всякого такого. Его небольшая проповедь насчет рейнвейна и мозельвейна была составной частью той культуры, к которой он стремился.
– Прелестное вино, вам так не кажется? – спросил он.
Майк по-прежнему следил за Ричардом Праттом. Я видел, как всякий раз, склоняясь над столом, чтобы отправить в рот рыбку, он тайком бросал взгляд в другой конец стола. Я прямо-таки физически ощущал, что он ждет того момента, когда Пратт сделает первый глоток и поднимет глаза, выражая удовлетворение, удивление, быть может, даже изумление, а потом развернется дискуссия, и Майк расскажет ему о деревушке Гайерслей.
Однако Ричард Пратт и не думал пробовать вино. Он был полностью поглощен беседой с Луизой, восемнадцатилетней дочерью Майка. Он сидел, повернувшись к ней вполоборота, улыбался и рассказывал, насколько я мог уловить, о шеф-поваре одного парижского ресторана. По ходу своего рассказа он придвигался к ней все ближе и ближе и в своем воодушевлении едва ли не наваливался на нее. Бедная девушка отодвинулась от него как можно дальше, кивая вежливо, но с каким-то отчаянием, и смотрела на верхнюю пуговицу его смокинга, а не в лицо.
Мы покончили с рыбой, и тотчас же явилась служанка, чтобы убрать тарелки. Когда она подошла к Пратту, то увидела, что тот еще не притрагивался к своему блюду, поэтому застыла в нерешительности, и тут Пратт заметил ее. Взмахом руки он велел ей удалиться, прервал свой рассказ и начал есть, проворно накалывая маленькие хрустящие рыбки на вилку и быстро отправляя их в рот. Затем, покончив с рыбой, он взял бокал, пригубил вино и сразу повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить свой рассказ.
Майк все это видел. Я чувствовал, не глядя на него, что он хотя и сохраняет спокойствие, но сдерживается с трудом и не сводит глаз с гостя. Его добродушное лицо вытянулось, щеки обвисли, но он делал над собой какие-то усилия, не шевелился и не произносил ни слова.
Скоро служанка принесла второе блюдо. Это был большой кусок жареной говядины. Она поставила кушанье на стол перед Майком, тот поднялся и принялся разрезать мясо на очень тонкие кусочки и осторожно раскладывать их по тарелкам, которые разносила служанка. Нарезав мяса всем, включая самого себя, он положил нож и оперся обеими руками о край стола.
– А теперь, – сказал он, обращаясь ко всем, но глядя на Ричарда Пратта, – теперь перейдем к кларету. Прошу прощения, но я должен сходить за ним.
– Сходить за ним, Майк? – удивился я. – Где же оно?
– В моем кабинете. Я откупорил бутылку, и теперь вино дышит.
– А почему в кабинете?
– Чтобы оно приобрело комнатную температуру, разумеется. Оно там уже сутки.
– Но почему именно в кабинете?
– Это лучшее место в доме. В прошлый раз Ричард помог мне выбрать его.
Услышав свое имя, Пратт повернулся.
– Так ведь? – спросил Майк.
– Да, – ответил Пратт, с серьезным видом кивнув головой. – Так.
– Оно стоит в моем кабинете на зеленом бюро, – сказал Майк. – Мы выбрали именно это место. Хорошее место, сквозняка нет и температура ровная. Простите, но мне нужно сходить за ним.
При мысли о том, что у него есть еще вино, достойное пари, к нему вернулось веселое расположение духа, и он торопливо вышел из комнаты и появился спустя минуту, бережно неся в руках корзинку для вина, в которой лежала темная бутылка, которая была повернута этикеткой вниз.
– Ну-ка! – воскликнул он, подходя к столу. – Как насчет этого вина, Ричард? Ни за что не отгадаете, что это такое!
Ричард Пратт медленно повернулся и взглянул на Майка, потом перевел взгляд на бутылку, покоившуюся в маленькой плетеной корзинке. С поднятыми бровями и оттопыренной влажной нижней губой вид у него был надменный и не очень-то симпатичный.
– Ни за что не догадаетесь, – сказал Майк. – Хоть сто лет думайте.
– Кларет? – снисходительно поинтересовался Ричард Пратт.
– Разумеется.
– Надо полагать, из какого-нибудь небольшого виноградника.
– Может, и так, Ричард. А может, и не так.
– Но речь идет об одном из самых известных урожайных годов?
– Да, за это я ручаюсь.
– Тогда ответить будет несложно, – сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и вид у него при этом был скучающий.
Мне, впрочем, это растягивание слов и тоскливый вид, который он напустил на себя, показались несколько странными; зловещая тень мелькнула в его глазах, а во всем его облике появилась какая-то сосредоточенность, отчего мне сделалось не по себе.
– Задача на сей раз действительно трудная, – сказал Майк. – Я даже не буду настаивать на пари.
– Ну вот еще. Это почему же? – И снова медленно поднялись брови, а взгляд его стал холодным и настороженным.
– Потому что это трудно.
– Это не очень-то любезно по отношению ко мне.
– Мой дорогой, – сказал Майк, – я с удовольствием с вами поспорю, если вы этого хотите.
– Назвать это вино не слишком трудно.
– Значит, вы хотите поспорить?
– Я вполне к этому готов, – сказал Ричард Пратт.
– Хорошо, тогда спорим как обычно. На ящик этого вина.
– Вы, наверно, думаете, что я не смогу его назвать?
– По правде говоря, да, при всем моем к вам уважении, – сказал Майк.
Он делал над собой некоторое усилие, стараясь соблюдать вежливость, а вот Пратт даже и не пытался скрыть свое презрительное отношение ко всему происходящему. И вместе с тем, как это ни странно, следующий вопрос, похоже, обнаружил некоторую его заинтересованность:
– А вы не хотели бы увеличить ставку?
– Нет, Ричард. Ящик вина – этого достаточно.
– Может, поспорим на пятьдесят ящиков?
– Это было бы просто глупо.
Майк стоял за своим стулом во главе стола, бережно держа эту нелепую корзинку с бутылкой. Ноздри его, казалось, слегка побелели, и он крепко стиснул губы.
Пратт сидел развалясь на стуле – глаза полузакрыты, а в уголках рта скрывалась усмешка. И снова я увидел, а может, мне показалось, что увидел, будто тень озабоченности скользнула по его лицу, а во взоре появилась какая-то сосредоточенность, в самих же глазах, прямо в зрачках, мелькнули и затаились искорки.
– Так, значит, вы не хотите увеличивать ставку?
– Что до меня, то мне, старина, ровным счетом все равно, – сказал Майк. – Готов поспорить на что угодно.
Мы с тремя женщинами молча наблюдали за ними. Жену Майка все это начало раздражать. Она сидела с мрачным видом, и я чувствовал, что она вот-вот вмешается. Ростбиф остывал на наших тарелках.
– Значит, вы готовы поспорить со мной на все что угодно?
– Я уже сказал. Я готов поспорить на все, что вам будет угодно, если для вас это так важно.
– Даже на десять тысяч фунтов?
– Разумеется, если захотите.
Теперь Майк был спокоен. Он отлично знал, что может согласиться на любую сумму, которую вздумается назвать Пратту.
– Так вы говорите, я могу назначить ставку?
– Именно это я и сказал.
Наступило молчание, во время которого Пратт медленно обвел глазами всех сидящих за столом, посмотрев по очереди сначала на меня, потом на женщин. Казалось, он напоминал нам, что мы являемся свидетелями этого соглашения.
– Майк! – сказала миссис Скофилд. – Майк, давайте прекратим эти глупости и продолжим ужин. Мясо остывает.
– Но это вовсе не глупости, – ровным голосом произнес Пратт. – Просто мы решили немного поспорить.
Я обратил внимание на то, что служанка, стоявшая поодаль с блюдом овощей, не решается подойти к столу.
– Что ж, хорошо, – сказал Пратт. – Я скажу, на что я хотел бы с вами поспорить.
– Тогда говорите, – довольно бесстрашно произнес Майк. – Я согласен на все, что придет вам в голову.
Пратт кивнул, и снова улыбочка раздвинула уголки его рта, а затем медленно, очень медленно, не спуская с Майка глаз, он сказал:
– Я хочу, чтобы вы отдали за меня вашу дочь.
Луиза Скофилд вскочила на ноги.
– Стойте! – вскричала она. – Ну уж нет! Это уже не смешно. Слушай, папа, это совсем не смешно.
– Успокойся, дорогая, – сказала ее мать. – Они всего лишь шутят.
– Нет, я не шучу, – уточнил Ричард Пратт.
– Глупо все это как-то, – сказал Майк.
Казалось, он снова был выбит из колеи.
– Вы же сказали, что готовы спорить на что угодно.
– Я имел в виду деньги.
– Но вы не сказали – деньги.
– Но именно это я имел в виду.
– Тогда жаль, что вы этого прямо не сказали. Однако, если хотите взять свое предложение назад...
– Вопрос, старина, не в том, брать назад свое предложение или нет. Да и пари не выходит, поскольку вы не можете выставить ничего равноценного. Ведь в случае проигрыша не выдадите же вы за меня свою дочь – у вас ее нет. А если бы и была, я вряд ли захотел бы жениться на ней.
– Рада слышать это, дорогой, – сказала его жена.
– Я готов поставить все, что хотите, – заявил Пратт. – Дом например. Как насчет моего дома?
– Какого? – спросил Майк, снова обращая все в шутку.
– Загородного.
– А почему бы и другой не прибавить?
– Хорошо. Если угодно, ставлю оба своих дома.
Тут я увидел, что Майк задумался. Он подошел к столу и осторожно поставил на него корзинку с бутылкой. Потом отодвинул солонку в одну сторону, перечницу – в другую, взял нож, с минуту задумчиво рассматривал лезвие, затем положил нож на место. Его дочь тоже заметила, что им овладела нерешительность.
– Папа! – воскликнула она. – Да это же нелепо! Это так глупо, что и словами не передать. Не хочу, чтобы на меня спорили.
– Ты совершенно права, дорогая, – сказала ее мать. – Немедленно прекрати, Майк, сядь и поешь.
Майк не обращал на нее внимания. Он посмотрел на свою дочь и улыбнулся – улыбнулся медленно, по-отечески, покровительственно. Однако в глазах его вдруг загорелись торжествующие искорки.
– Видишь ли, – улыбаясь, сказал он, – видишь ли, Луиза, тут есть о чем подумать.
– Все, папа, хватит! В жизни не слышала ничего более глупого!
– Да нет же, серьезно, моя дорогая. Ты только послушай, что я скажу.
– Но я не хочу тебя слушать.
– Луиза! Прошу тебя! Выслушай меня. Ричард предложил нам серьезное пари. На этом настаивает он, а не я. И если он проиграет, то ему придется расстаться с солидной недвижимостью. Погоди, моя дорогая, не перебивай меня. Дело тут вот в чем. Он никак не может выиграть.
– Похоже, он думает иначе.
– Да выслушай же меня, я ведь знаю, что говорю. Специалист, пробуя кларет, если только это не какое-нибудь знаменитое вино вроде лафита или латура, может лишь весьма приблизительно определить виноградник. Он, конечно, назовет тот район Бордо, откуда происходит вино, будь то Сент-Эмийон, Помроль, Грав или Медок. Но ведь в каждом районе есть общины, маленькие графства, а в каждом графстве много небольших виноградников. Отличить их друг от друга только по вкусу и аромату вина невозможно. Могу лишь сказать, что это вино из небольшого виноградника, окруженного другими виноградниками, и он ни за что не угадает, что это за вино. Это невозможно.
– Да разве можно в этом быть уверенным? – спросила его дочь.
– Говорю тебе – можно. Не буду хвастаться, но я кое-что смыслю в винах. И потом, девочка моя, я твой отец, да видит Бог, а уж не думаешь ли ты, что я позволю вовлечь тебя... во что-то такое, чего ты не хочешь, а? Просто я хочу сделать так, чтобы у тебя прибавилось немного денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104