Все это очень интересно и даже занимательно: какими бы недостатками ни обладал Дауд как писатель, воображения ему не занимать. Но вся его жизнь в волшебном городе сводится к анекдотам, которые, как и его реальные приключения, заканчиваются ничем. Его книга представляет собой некий странный и, похоже, безнадежно некоммерческий гибрид: с одной стороны, это фэнтези без приключений (во всяком случае, без драконов и темниц, имеющих спрос у малолеток), с другой – путеводитель по местам, куда попасть все равно нельзя. До конца рукописи оставалось всего пятьдесят или шестьдесят мелко исписанных страниц, и Тео теперь просматривал их по диагонали. Интересно, что другие люди делают в такой хороший вечер? Сегодня четверг. Многие, наверное, собираются куда-нибудь, в кино или в бар. Зря он не назначил свидания той девушке из библиотеки. Она так и осталась для него безымянной, поэтому он даже воображаемый диалог с ней не мог построить. Какое имя может подойти такой, как она? Элинор? Элизабет?
Она вполне может оказаться Кэтрин, с его-то счастьем. Это укололо Тео, и он вернулся к чтению. У Эйемона твердая рука – совсем не похоже на стариковский почерк. Он, должно быть, писал это задолго до смерти. Сосредоточиться на тексте было трудно – дневной свет угасал, и за окнами смеркалось.
После описания какого-то пустякового случая в игорном клубе, где снова появился молодой лорд Караденус как-его-там, уже фигурировавший в истории с борделем, рукопись внезапно оборвалась. Через всю страницу тянулась жирная чернильная черта, а за ней шло много пустых листов.
Лишь ближе к концу бросалась в глаза, как черное пятно на снегу, последняя запись, сделанная тем же, но куда менее твердым почерком. Строчки неровные, буквы крупные и торопливые.

Вот и все. Мой рассказ останется неоконченным, ибо такая концовка выше моих сил. Я надеялся, хотя не должен был надеяться, и поэтому все завершилось позором и полным мраком. Я изгнан, и путь назад для меня заказан.
Я думал, что смогу изложить это на бумаге, но нет – слишком все тяжело. Я потерял то, о чем другие люди не могли и мечтать, из-за собственной гордыни, из-за дерзостной отваги, которой даже боги должны остерегаться.

Это походило то ли на исповедь, то ли на сделанное второпях завещание.
Озадаченный и разочарованный Тео перелистал тетрадь назад, но так и не понял, почему Эйемон бросил свои записки. Надо бы вернуться к месту, где он начал просматривать текст кое-как, и перечитать все внимательно, но теперь, когда Тео знал, что конца у этой истории нет, это было уже не так интересно. Он пытался сосредоточиться на вымышленных именах и названиях, но четвертое пиво давало о себе знать, и глаза смыкались. Небо стало свинцово-синим, деревья превратились в тени.
«Надо бы все-таки встать и включить свет», – было его последней сознательной мыслью.

Видимо, он таки сделал это, прежде чем задремать: за окном было черным-черно, однако он различал кухонную стойку, кран и белую панель микроволновки – все это озарял желтый дрожащий свет. Можно подумать, что он напился всерьез, а не ограничился парой-другой пива.
«Надо будет сменить эту лампочку».
Свет, впрочем, шел не от лампочки, а с полки над раковиной и делался все ярче и ярче.
«Пожар?»
Даже эта мысль не смогла поднять его из кресла – Тео точно опутали невидимой, но весомой сетью. Пульсирующий огонек на нижней полке погас, но за секунду до того, как комната погрузилась во тьму, Тео увидел такое, что наконец встал. Нашаривая выключатель, он решил, что все еще досматривает сон и что четыре пива – это все-таки многовато.
«Не надо пить, когда у тебя депрессия, вот что».
Но свет зажегся, а маленькая женщина так и осталась сидеть на полке – полфута ростом и с крыльями.
– Ух ты, гниль луковая, – сказала она, обхватив себя руками, и спорхнула на стойку, трепеща прозрачными крылышками. Босая, с голыми ручками и ножками, она была одета в красное платье, блестящее, как тельце бабочки. – Больно-то как, оказывается.
– О Господи, – простонал Тео. – Что еще мне покажут?
Крошечная женщина хмуро уставилась на него – ужасающе реальная, не блик какой-нибудь и не тень. Короткие морковного цвета волосы – красное платье с ними плохо сочетается, отметил Тео частью сознания, о которой до сих пор не подозревал – и широковатое в скулах личико. Такие обычно конопаты, но если у нее и есть веснушки, то слишком мелкие, чтобы их разглядеть. Вид хмурый, хотя радоваться ей тоже особенно не с чего – Тео самому не очень-то весело.
– Это ведь сон, да? – произнес он с надеждой.
Она потерла коленки и выпрямилась. Он никак не мог привыкнуть к ее росточку. Все равно что смотреть на хорошенькую девушку за квартал от себя, только эта от него в полутора ярдах, и видно ее во всех подробностях.
– Ну, если это сон, то я тоже сплю и в следующий раз собираюсь заказать сон получше. Может, перестанешь глаза-то таращить и предложишь мне наперсток чаю хотя бы? Я вся разбита с дороги.
– Вы... вы фея.
– Умница. А ты смертный, вот и разобрались, стало быть. Так вот, я устала, и настроение у меня поганее некуда – как насчет чайку-то?
«Если это сон, то к чему он? Фантазировать о женщинах – одно дело, но женщины полуфутового роста? Что это говорит нам о вашей самооценке, Вильмос?»
– Слушай, – сказала она, и он увидел, что эта крошка в самом деле измучена, воображаемая она или нет. – Я не гордая, сама бы могла приготовить, только у меня сил нет поворачивать ручки на этой твоей плите.
– Извините. – Он подошел, зажег конфорку, поставил на огонь чайник. Малютка упорно не исчезала и даже протянула ручонки к горелке, чтобы погреть их. – Так вы... в самом деле фея. Не плод моего воображения.
– В самом деле. Не плод.
– Но почему вы говорите... как ирландка?
Она закатила глаза и подула на заслонившую их прядку волос.
– Ох, и туп же ты! Это не мы говорим, как ирландцы, – это ирландцы говорят, как мы, более или менее. Дошло?
Ситуация понемногу переставала быть вопиюще нереальной, но оставалась столь же необъяснимой. Чайник закипел, и фея снова поднялась на полфута в воздух, уворачиваясь от струи пара. Тео, двигаясь как заведенный, достал из буфета два чайных пакетика и две чашки.
– Дерева зеленые, парниша, я столько не выпью. Налей мне немножко из своей.
– А, да. – Он убрал лишнюю чашку и бросил пакетик в другую. Наперстка у него не было, поэтому он достал с полки пробку от «Хайнекена». – Это подойдет?
Она подлетела к нему, трепеща крылышками, как колибри, и понюхала пробку.
– Подойдет, только вымой ее. Я против пива ничего не имею, только не вместе с чаем, спасибо.
Тео сел со своей кружкой. Его наполняла гудящая тишина полного остолбенения. Фея, став на коленки, дула на свой чай.
– Я, похоже, не очень-то гостеприимный хозяин...
– Ничего, – сказала она между двумя глотками. – Ваши часто ведут себя таким образом, особенно в потемках.
– А вы, значит... Как вас зовут?
– А тебя?
– Вы не знаете?
– Конечно, знаю, обормотина. Назови сперва свое имя, тогда и я смогу назваться.
– А-а. Тео Вильмос.
– Ну вот и славненько. А я Кочерыжка.
– Как-как?
– Не начинай.
– Но я просто...
– Не начинай, сказано, а то ведь я весь чай на тебя вылью.
Тео подобрался, но ему тут же стало смешно. И зря, наверное: вдруг эта крохотуля способна превратить его в жабу или в горошину под тюфяком? Или возьмет и заставит молоко скиснуть.
Хотя молоко в холодильнике и так, видимо, давно скисло.
– Я не хотел вас обидеть, – сказал он. – Я просто... не знаю никого с таким именем.
Она посмотрела на него сурово, но затем сменила гнев на милость.
– Я не виновата. Просто я самая младшая.
– А это здесь при чем?
– Нас, Яблок, много. У меня двадцать семь братьев и сестер. Кожица, Мякоть, Черенок, Пирожок, Струдель, даже Сок у нас есть – словом, все хорошие имена уже разобрали, а тут я родилась. Мама с папой прозвали меня «Ошибочкой», но это они любя. Только вот имени мне не хватило.
– А-а. – Не слишком оригинально, но хоть какая-то реакция. – Но что привело вас сюда? Не то чтобы я был против, – спохватился он, – но у нас тут фею нечасто встретишь.
– Неудивительно, с такими-то ценами. – Она устало улыбнулась – впервые с момента своего появления. – Это шутка такая, старая. – Она смотрела на него пристально, склонив голову набок. – Ты правда не знаешь?
– Это как-то связано с книгой моего деда?
– Не слыхала. Тот, кто меня сюда наладил, особо не распространялся. Он, видно, не один заинтересован. Кое-кто, одним словом, положил на тебя глаз.
– Кое-кто? И кто же это?
– Почем я знаю! Мой старичок забеспокоился, вот и послал меня за тобой. Его и спрашивай.
– Старичок?
Она поставила свою импровизированную чашку и снова наклонила голову, как будто прислушиваясь к чему-то.
– Вы сказали «старичок». Какой старичок?
– Пижма. Он вроде как доктор, хотя и знатного рода.
– Но кто он? И где находится?
Кочерыжка досадливо мотнула головой, и Тео вдруг сообразил, что привлекло ее внимание: скверный запах, словно от тухлятины.
– Господи, это еще откуда? Скунс, что ли?
– Это снаружи идет.
Тео смотрел на нее, не понимая, но его нервная система среагировала быстрее, и сердце забилось с утроенной скоростью.
– Снаружи? – Вонь стала такой сильной, что у него заслезились глаза.
Кочерыжка взлетела и повисла в воздухе. Ее крылья жужжали, как пропеллер игрушечного самолетика. Тоненько прокричав что-то на незнакомом Тео языке, она повернулась к нему, явно испуганная, несмотря на старания сохранить на крошечном личике твердость и непроницаемость.
Мне понадобится немного времени, чтобы снова открыть проход. Кто же знал, что нам придется уходить так скоро?
Уходить? – Вопрос повис в воздухе вместе с Кочерыжкой.
Что-то стукнуло в дверь хижины – раз, другой, третий. Тео до того обалдел, что потянулся к дверной ручке.
– О Дерева мои! – Фея пулей метнулась к нему, сжав кулаки. – Ты что, совсем тупой? Не открывай!
– Но там кто-то есть... – На дверь налегли так, что она затрещала, и вонь стала еще сильнее. Тео включил снаружи свет и приложил глаз к замочной скважине.
Ему полегчало, когда он разглядел зеленую камуфляжную форму. В дверь, по всей видимости, ломился человек. Тео видел спутанные курчавые волосы, темную лысину, блестящий лоб. Черный какой-то, бродяга...
– Все в порядке, – сказал Тео. – Это просто...
Неизвестный запрокинул голову. Сломанная челюсть болталась у него на груди. Слепые глаза выпирали из орбит, как вареные яйца. Тео отшатнулся от двери. Сердце колотилось где-то во рту, не давая дышать.
Кочерыжка подлетела, выглянула в скважину и опять взмыла вверх.
– Плохо, – пронзительно крикнула она. – Очень плохо!
– Ч-что п-плохо?
– Тебе не надо знать. Где эта проклятущая дверь?
Тео не понял, о чем речь. Дверь – вот она, и за ней таится нечто страшное. Но это скорее всего очередной кошмар, каким бы реальным он ни казался. Это единственное объяснение. Он застрял в страшном сне. Может быть, даже впал в кому и умирает, лежа на полу хижины, а мозг крутит ему ужастики, как проектор, работающий в пустом кинозале. Не может такое существовать в реальном мире.
Но если Кочерыжка была частью его сна, то признавать этого не желала. Она металась по комнате быстрой тенью, как муха в бутылке.
– Оно выберет самый легкий способ, чтобы войти. Если ему придется выламывать дверь, мы можем выиграть время. Есть тут другой вход или нет?
Опять она за свое. Тео опустился на корточки, сжимая руками готовую треснуть голову. Вонь душила, как будто тот уже ввалился в комнату.
– Ванная, – сказал он, тяжело поднимаясь. – О Господи... там, кажется, окно открыто. Только жалюзи.
Тео, дотащившись до ванной, распахнул дверь, и серно-аммиачная струя обожгла ему ноздри.
Тот, в камуфляжной форме, выламывал жалюзи – вернее, уже вламывался внутрь на глазах застывшего, оцепеневшего Тео. Его полусгнившая рука продавливалась сквозь планки, как гамбургер сквозь решетку. Проникновению мешала кость. Разлохмаченные отростки пальцев протянулись чуть дальше, и жалюзи сорвалось с рамы.
Тео с воплем отступил обратно в комнату. Грузная фигура пролезла в высокое окошко, шмякнулась на пол и встала. Тео схватил гитару за гриф, стараясь устоять на ногах, а смердящее существо вышло на свет.
Это был не просто гниющий труп – все обстояло намного хуже.
Вся фигура была слеплена из смердящих ошметков. Из рваных штанов и куртки торчали кости, клочья мяса и даже обрывки газет. Из раздутой левой ступни сочилась кровь, правую заменяли две другие, намного меньше – на одной из них еще сохранилась женская туфелька. Рука, поврежденная борьбой с жалюзи, уже срасталась. Другая заканчивалась не кистью, а высохшим кошачьим трупом. Существо протянуло ее к Тео, и челюсти клацнули.
Тео заорал и что есть силы врезал по врагу «Гибсоном». Существо лишилось части носа и рта и пошатнулось, но не упало. В его дырявой глотке клокотал воздух. Оно пыталось закрыть челюсти, но ему это не удавалось из-за отсутствия нужных мускулов. Камуфляжная куртка лопнула, и Тео увидел на груди гноящееся отверстие, наспех залепленное мертвым человеческим лицом. Дурнота подступала к Тео, заливая глаза чернотой.
Тут в пространство между ним и чудовищем влетела маленькая фея. В комнате разгорался мерцающий свет. Тео различал даже лицо Кочерыжки, твердое, как брошь-камея.
– Уходи! – крикнула она, налетая на мертвеца, как рассерженный воробей. Тот попятился, шипя, и взмахнул рукой. Кошачьи челюсти лязгнули совсем близко от Кочерыжки. – Дверь открыта! Уходи!
Свет горел прямо перед кухонной раковиной – световой шов, напоминающий «молнию» в ткани реальности. Тео, тупо глядя на него, отшвырнул сломанную гитару.
– Скорее! – крикнула Кочерыжка, но Тео еще медлил. Куда она ведет, эта дверь? Хуже скорее всего уже не будет, но все-таки...
Внезапно его осенило. Он схватил книгу Эйемона и крикнул фее:
– Пошли!
– Да шевелись ты, она вот-вот закроется! – прокричала Кочерыжка, еле переводя дух. – Иди! Я его задержу! – Она описала круг над головой мертвеца, и Тео при свете таинственной двери разглядел у нее в руках оружие – свой собственный штопор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89