Продолжая прерванный курс, Анкудинов опять шел вдоль берега. Поветерь бы
ла неровная. Временем накатывал туман. Мы убавляли паруса, шли тихо, по теч
ению.
Я знал, что Анкудинов не пойдет домой, на Русь, без Ивана Узкого, и думал, что
пойдем обыскивать все попутные заливы. Но кормщик наш подряд два дня и дв
е ночи шел вперед, не обращая никакого внимания на берег, чуть видный скво
зь туман. Я удивился еще больше, когда кормщик круто управил лодью в залив
, ничем не отличный от пройденных. Не я один, и другие из команды говорили:

«Будто тебя, кормщик, кто за руку взял и повел в эту маловидную лахту».
Но действительно, здесь, в этой лахте, Иван Узкий ждал Анкудинова.
Я удивился в третий раз, когда увидел, что нас ждали именно сегодня и Узкий
с раннего утра велел готовить обед на тридцать человек, по числу команды
двух лодей.
За обедом ученики Ивана Узкого говорят:
«Ты, Виктор, дивился на своего кормщика, а мы на своего. Как только мы забеж
али в эту лахту, Иван Узкий стал говорить, как по книге читать: „Мы сидим бе
з дела здесь, Анкудинов тоскует там“. Дня через три кормщик говорит: „Сего
дня Анкудинов выскочил из заключения и устремился к нам. То летит на крыл
ьях, то ползунком ползет“. А вчера, в канун вашего прихода, высказал: „Завт
ра, в час большой воды, можно ждать гостей…“
Прямо как колдун читал по тайной книге».
Старшие обедали в молчании, и наш разговор был слышен. Иван Узкий рассмея
лся и сказал:
«Кормщик Анкудинов, объясни моим ребятам наше колдовство».
Анкудинов стал объяснять:
«Как известно, мы в разлуке были десять дней. Первые четыре дня восточный
ветер меня держал под берегом, а вас гонил открытым морем. В следующие чет
ыре дня дул русский ветер. Он опять держал меня на месте, но вам позволил с
править к берегу.
Как я, оставшись далеко, в Пособной, мог предугадать, где кинет якорь лодья
Узкого?…
Я знал, сколько верст в сутки могла проходить ваша лодья. За четыре дня, пр
и ваших многотрудных обстоятельствах, вы сделали в направлении юго-запа
да четыреста верст. Этот счет мой сразу прекратился, когда ударил против
ный вам ветер с юго-запада. Немедленно, на всех парусах, вы устремились в б
ерег.
Как мог я в точности определить место вашей стоянки?
Зная, что вы ушли на юго-запад и находитесь от Пособной на расстоянии четы
рехсот верст, я вообразил, какие бухты и заливы там имеются. А так как у мен
я и у Ивана Узкого один и тот же опыт и те же мысли, я знал, что он выберет эту
лахту.
Точно так же кормщик Узкий знал, что я в четыре дня берегового ветра не дви
нусь из Пособной. Он знал, что и в следующие четыре дня дует ветер, не попут
ный для меня. В тот день, когда взялся северный ветер, Иван Узкий сказал ва
м: «Сегодня Анкудинов выскочил из заключения».
Расстояние в четыреста верст, при попутном ровном ветре, можно одолеть з
а тридцать два часа. Иван Узкий учел, что за туманами мы шли без парусов, уч
ел неровность ветра и для этих трудностей прибавил к нашему походу еще ч
асиков двенадцать. Его расчет был точен.
День встречи и место встречи мы определили знанием ветра, знанием моря, з
нанием берегов, а не гаданьем и не колдовством».
На рассвете следующего дня лодьи Анкудинова и Узкого оставили Новоземе
льский берег и добрым порядком пришли домой, в Архангельск.

Новая Земля

Веку мне Ц «сто лет в субботу». Песнями да баснями, гудками да волынками,
присказками-сказками, радостью-весельем от старости отманиваюсь и люде
й от смерти-тоски отымаю.
Архангельская страна, Двинская земля богатеет от моря. Угрюмо Студеное м
оре Ц седой океан. И поморы, идучи на дальние промысла, брали с собой на ко
рабль песню и сказку.
Таковым-то побытом в молодые, давние годы подрядился я в двинскую артель,
идти на Новую Землю, бить зверя и сказывать сказку в мрачные дни.
Из-за нас, мастеров-посказателей, артельные старосты плахами березовым
и бились, дрались, боем отбивали, отымом отымали нас друг у друга.
Дула праматерь морская Ц пособная поветерь. Наша лодья от Двины до Ново
й Земли добежала в пятеры сутки. Зверя в тот год выстала несосветимая сил
а. Целое лето били тюленя, моржа, стреляли оленя. Такой задор одолел Ц гус
ли мои паутиной заткало, без них весело!
Осень пошла. Старики говорят: «Время обратно. На добычу задоримся, да кабы
беды не дождаться!»
Здесь у ветров обычаи. Весной заведется ветер с юга Ц полудник. Очистит м
оре от льда, угонит льдину на север, вдаль, в неведомый край, и держит льдин
у у полуночи, в задвенной стране. А осенью приходит день и час Ц полуденны
й ветер умолкнет. Волю возьмет ветер полуночник. Погонит льдину обратно
к Новой Земле. Смены летнего ветра на зимний не жди!
Вот этак с вечера спать завалимся: «Ребята, завтра домой непременно». А ут
ро настанет Ц ветер вчерашний. Опять тебя так и подмывает: «Коли зверя-то
, стреляй! Все золото в клубок. Женок, невест с экой добычи в шелк и бархат од
енем!»
До бортов корабль нагрузили. Староста назначил час отхода.
Тогда артель раскололась надвое. Одиннадцать зашли на лодью. Мы, одиннад
цать, толкуем свое: «Плывите, доставьте добычу домой. А за нами сюда другой
кораблик немедля пошлите. Мы будем ждать, новый груз припасать. Сей год зи
ма не торопится».
Староста нас и клял и ругал. В последнюю минуту с нами остался:
Ц Я клятву давал вас, дураков, охранять! Слово дадено Ц как пуля стрелян
а. Твори, бог, волю свою! Вы с меня волю сняли.
Те убежали, мы опять промышляем, барыши считаем. Прошла неделя, другая. Вре
мя бы за нами и судну быть. Тайно-то, про себя-то, тревожиться стали. На Здви
женье птица улетела. Лебеди, гуси, гагары Ц все потерялось. Тихо пропало…
Заболели сердца-то у нас. Защемило туже да туже.
Как-то спросил я:
Ц Староста, почто ты с лодьи книги снес Ц Четьи-Минеи, зимние месяцы?
Он бороду погладил:
Ц Вдруг да кому, баюнок, на Новой Земле зимовать доведется… Они нам за кн
иги спасибо скажут.
Ц Староста, даль небесная над морем побелела. Это от снегов?
Ц Нет, дитя, от льдины… Ц И ласково так и печально поглядел мне в глаза.
Ц А ты, ладь, ладь гусли-то. Ежели не на корабле, дак на песне твоей поедем.

Ночевали мы в избушке за горой. В пятую неделю ожиданья на заре пошел я к м
орю, глядеть корабля. Иду и. чувствую, что холодно, что вечер не вчерашний. Ш
апчонку сорвал, щеку подставил, а ветер-то норд-ост, полуночник… Ноги буд
то подрезал кто-то, присел даже. Однако усилился, вылез на глядень. И море у
видел: белое такое… Лед, сколько глазом достать, Ц все лед. Льдины Ц что г
робы белые. И лезут они на берег, и стонут, и гремят. Жмет их полуночник-от…
Воротился, сказываю. Только ахнули: месяц ждавши, с тоски порвались, а како
во будет девять месяцев ждать!
Помолились мы крепко, с рыданием, и зазимовали.
Староста говорит:
Ц Не тужи, ребята! Ни радость вечна, ни печаль бесконечна. Давайте избу на
зиму налаживать.
Собрали по берегам остатки разбитых кораблей. Избу заштопали, зашили. Ту
т и снегом нас завалило до трубы. Сутки отгребались.
Стало тепло, а темно. И на дворе день потерялся: ночь накрыла землю и море. И
в полдень и в полночь горят звездные силы, как паникадила.
Староста научил по созвездьям время читать, часы узнавать. В избе на мати
це календарь на год нарезали: кресты, кружки, рубежи Ц праздники, будни, п
осты. Заместо свечи жирник горел денно-нощно…
Тут повадились гости незваные Ц белые медведи: рыбный, мясной запас про
верять. В сени зашли, в дверь колотили; когтищами, будто ножами, свои письм
ена по стенам навели. Мы десять медведей убили; семь-то матерых. Перестали
гостить. Они, еретики, пуще всего свистом своим донимали. В когти свистят
столь пронзительно, ажно мы за сердце хватались.
Тут и всток-ветерок из-за гор приударил. По ветру льдина с камнем летела. П
о две недели мы за порог не ступали, Ц как мыши в подполье, сидели. Счет дня
м по жирнику вели: приметили, сколько сала сгорит от полдня до полдня. Стар
оста дышит мне: «Пуще всего, чтобы люди в скуку не упали. Всякими манами их
ние мысли уводи».
С утра мужики шить сядут, приказывают мне:
Ц Пост теперь, книгу читать. Да чтобы страх был!
Слушают, вздыхают… А оконце вдруг осветится странным, невременным свето
м. Горят в небе сполохи, северное сияние. С запада до востока, будто река вс
я жемчужная, изумрудная свернется да развернется; то как бы руки златые п
о небу пойдут, перебирают серебряные струны…
Вечером ребята песню запросят. Староста строго:
Ц В песнях все смехи да хи-хи. Заводи, баюнок, лучше старину.
Сказываю Соловья Будимировича:

Из-за морд, моря Студеного
Выплывают корабли Будимировы.
Тридцать кораблей без единого,
Нос-корма по-звериному.
Бока взведены по-туриному.
А и вместо глаз было вставлено
По камню было по яхонту.
Вместо бровей было прибито
По черному соболю сибирскому…

В пост на былину-старину разрешено, а уж как завыговаривает старинка про
любовь да как зачнут мужики сгогатывать, так староста только головой вер
тит да руками машет:
Ц Ну, разлилась масленица, затопила великий пост!
Про Лира-короля слушать любили. По книжке у меня было выучено.
Ц Ты, баюнок, мастер слезы выжимать. Поплачешь, оно и легче.
Был у меня в артели друг, подпеватель, Тимоша. Перед святками он замолчал.

Староста мне наказывает:
Ц Не давай ему задумываться!
Я заплакал:
Ц Тимоша моложе всех, что ему печалиться!
Ц То и горе. Стар человек, многоопытен Ц беды по сортам разбирает: это, мо
л, беда, это полбеды. А молодому уму несродно ни терпеть, ни ждать.
Я Тимошу отчаянно любил, жалел:
Ц Тимошенька, чем ты будешь зиму провожать, весну встречать? Давай сдела
ем гудок.
На деревянную чашу натянули жилы оленьи, гриф из вереска Ц вот и гудок с п
огудальцем.
Два коровьих рога, в чем иглы держали, то сопелки-свирели.
Ц Староста, нам до праздника надо сыгровку делать.
Ц Играть нельзя, а сыгровку можно.
«Во святых-то вечерах виноградчики стучат: виноградие красно-зеленое!»

В праздник всякий вечер ударим в гусли: запоет гудок девическим голосом,
завизжат рожки. Учинится топот-хлопот, скаканье-плясанье. Зажиг от старо
сты пойдет: зачнет пудовыми сапожищами в половицы бухать, перстами щелка
ть, закружится…

У нас песни поют,
У нас гудки гудут,
Золотая труба трубит,
Переладец разговаривает…

За старостой стар и млад, Ц ажно ветер по избе. И Тимоша с ними. Только я за
метил, глаза у него блестели и губы рдели по-особому. Утром он не встал. И за
чал наш Тимошенька таять, как снег.
Я обниму его, реву над ним.
Ц Тимошенька, не спи! Во снах тебя смерть схватит…
Он рассмехнется:
Ц Ты не отдавай меня смерти-то.
Нет, не укараулил я Тимошеньку, не сохранил, не уберег от смерти…
За Тимошей еще трое товарищей повалились в той же тоске. Сам староста пер
ед ними в гудок играл и кружился. Все артельные попеременно плясали, смеш
или недужных. На Афанасьев день, января восемнадцатого, они рассмеялись
и встали. Только Тимошеньку моего не мог я рассмешить… Положили его на гл
ядень, откуда море видать. Графитной плитой накрыли и начертали:

Спит Тимоша-горожанин,
Ждет трубы архангеловы.

На Афанасьев-от день первый свет показался над Новой Землей. В полдень за
ря зарумянилась. Мы и ночник погасили на часок. На Аксинью-полузимницу со
лнышко-батюшко как бы с красным фонариком прошло по горам.
В Сретенев день солнышка мы навидались. В полном лике оно над морем встал
о. Мы-то целовались, обнимались в охапку, по снегу катались, в землю кланял
ись солнцу-то красному:
Ц Здравствуй, отец наш родной, солнце пресветлое! При тебе теперь живы бу
дем!
Да в землю ему, да в землю ему, солнцу-то красному.
Друг друга разглядываем:
Ц Ты баюнок, обородател!
Ц А ты поседател!
Ц А это кто, негрянин черной?
Ц Ничего, промоюсь Ц краше вас буду!
И Благовещенье и Пасху славить к морю выходили. В медные котлы звонили. Пр
оталинки ребячьими глазками в небо заглядели. Мох закудрявился. На Радон
ицу в тысячу звонков-колокольчиков Новая Земля зазвенела Ц с гор ручьи
побежали. На Егорьев день гуся два, чайки две, гагары две прилетели, посиде
ли, поглядели, поговорили Ц опять улетели. Передовые это были. На вешнего
Николу слышим сквозь сон: стон стоит на дворе. Выбежали Ц птица прилетел
а! И лебеди, и гуси, и гагары, и… все прилетели. Земли не видать, голосу челов
еческого не слышно. Лебедь кикает, гагара вопит, чайка кричит. Любо! Весело
!
На Троицу в ночь будто орган заиграл, во вселенной будто трубы запели. Это
ветры сменились. Ветры с полдня, южные, летние ветры ударили. Дрогнула льд
ина морская, заворотилась и ушла. Море по-веселому зашумело, волна разгул
ялась во все стороны света белого. По горам шиповник зацвел. Березка, вся-
то она ростом в аршин, притулилась за камешком, листочки по грошику, а тоже
, как невеста, сережки надела. Тут и травочка маленька, и пчелка бунчит…
Мы, где эко место увидим, падем на колени, руками охапим:
Ц Мать-земля благоцветущая! Мать сыра-земля!
День тогда беззакатный стоит над Новой Землей, и ночи нет ни единого часу.
А мы в солнечные-те ночи и сон и еду потеряли. Своих ждем, корабля ждем. Так
и живем на берегу, на высоком-то гляденье. Так и едим глазами край-то морюш
ка, откуда кораблю быть…
Раз этак задремали о полдне. Вдруг староста кричит:
Ц Парус! Парус! Парус!…
Подняло нас. Правда, парус! Да не один. Вон два кораблика, вон три соколика…
Наши это! С Двины за нами идут…
Тут опять слезы. Только Ц ах! Ц сладкие это были слезы. Слаще их ничего не
живет на земле.

Морской устав живущий

Корабельные вожи

В устье Северной Двины много островов и отмелей. Сила вешних вод перемыв
ает стреж-фарватер. Чтобы провести большое судно с моря к городу Арханге
льску или от города до моря, нужны опытные лоцманы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48