А волки в теплом месте отошли да и ожили! Да нача
льство Ц за ноги! Вот начальство взвилось! Видимость важну потеряло и пу
стилось вскачь и наубег.
Мы без губернатора, без полицмейстера да без архиерея с полгода жили, Ц н
у, и отдышались малость.

Своим жаром баню грею

Исправник уехал, волков увез. А я через него пушше разгорячился.
В избу вошел, а от меня жар валит. Жона и говорит:
Ц Лезь-ко, старик, в печку, давно не топлена.
Я в печку забрался и живо нагрел. Жона хлебы испекла, шанег напекла. Обед с
варила и чай заварила Ц и все одним махом. Меня в холодну горницу толкону
ла. Горница с осени не топлена была. От моего жару горница разом теплой ста
ла.
Старуха из-за моей горячности ко мне подступиться не может.
Старуха на меня водой плеснула, чтобы остынул, а от меня только пар пошел,
а жару не убыло.
Тут меня баба в баню поволокла. На полок сунула Ц и давай водой поддавать.

От меня пар! От меня жар!
Жона моется-обливается, хвошшется-парится.
Я дождался, ковды баба голову намылит да глаза мылом улепит, из бани выско
чил, чтобы домой бежать. А меня уж дожидались, моего согласья не спросили,
в другу баню поташшили. И так по всей Уйме я своим жаром бани нагрел! Нет, ду
маю, пока народ в банях парится, я дома спрячусь Ц поостыну.

Моей горячностью старушонк
и нагрелись

На улице мужики меня одолели, на ходу об меня прикуривали, всю спину цигар
ками притыкали.
Домой приташшился Ц думал отдохнуть Ц да где тут!
Про горячность мою вся Уйма узнала, через бани слава пошла.
И со всей-то Уймы старушонки пришлепались.
У которой поясницу ломит, у которой спина ноет, али ноги болят, обстали мен
я старухи и вопят:
Ц Малинушка, ягодиночка! Погрей нас!
Ну, я вспомнил молоду ухватку, да не то вышло. Как каку старуху за какой бок
али место хвачу, Ц то место и обожгу.
Уселись круг меня старушонки Ц сморшшенны, скрюченны, кряхтят, а тоже Ц
басятся.
И быдто мы в молодость играм. Старухи взамуж даются, а я сижу женихом разбо
рчивым. Кошка села супротив меня, зажмурилась, мурлыкат от тепла.
Моей горячностью старушонки живо нагрелись, выпрямились, заулыбались, п
о избе козырем пошли. А новы и в пляс, да и с песней.
Ты, гостюшко, слушатель мой, поди, сам знашь: на тиятрах старухи чуть не сто
летки и по сю пору песни поют молодыми голосами да пляшут-выскакивают чи
шше молодых. Это с той поры ишшо не перевелось.
Дак вот Ц старухи по избе павами поплыли и заприговаривали:
Ц Ты, Малинушка, горячись побольше, горячись подольше. Мы будем к тебе гр
еться ходить!
Моя баба из бани пришла, на старух поглядела и не стерпела:
Ц Неча на чужу кучу глаза пучить. Своих мужиков горячите да грейтесь!

Ледяна колокольня

Хватила моя баба отнимки, которыми от печки с шестка горячи чугуны сымат.

Ты отнимки-то знашь ли? Таки толсты да широки, из тряпья шиты, ими горячи чу
гуны прихватывают, чтобы руки не ожечь. Дак вот с отнимками меня ухватила
Ц да в огород, в сугроб снежной и сунула, да и сказала:
Ц Поостынь-ка тут, а то к тебе, к горячему, подступу нет. Я из-за твоей горяч
ности не то вдова, не то мужна жона, Ц сама не знаю!
Сижу в снегу, а кругом затаяло, с огороду снег сошел, и пошло круг меня всяк
о огородно дело!
Не сажано, не сеяно Ц зазеленело зелено. Вырос лук репчатой, трава стрель
чата, а я посередке, Ц я как цвет сижу.
От меня пар идет. Пар идет и замерзат и все выше да выше. И вызнялась надо мн
ой выше дома, выше леса ледяна прозрачна светелка-теплица.
Надергал я луку зеленого. Вышел из светелки ледяной.
Лук ем да любуюсь на то, что над огородом нагородил, любуюсь на то, что смор
озил.
Бежит поп Сиволдай. Увидал ледяну светлицу и принялся приговаривать:
Ц Вот ладна кака колокольня! С этакой колокольни звонить начать Ц дале
ко будет слыхать! Народ придет, мне доход принесет.
Жалко мне стало свое сооруженье портить, я и говорю попу Сиволдаю:
Ц На эту колокольню колокола не вызнять, Ц развалится вся видимость.
Сиволдай свое говорит, треском уши оглушат:
Ц Я без колокола языком звонить умею. Сам знашь: сколькой год не только с
тарикам, а и молодым ум забиваю!
Вскарабкался-таки поп Сиволдай на ледяну колокольню. Попадью да просвир
ню с собой заташшил. Обе они мастерицы языками звонить.
Как только попадья да просвирня на ледяно верхотурье уселись, в тую же ми
нуту в ругань взялись. Ругались без сердитости, а потому, что молчком сиде
ть не умеют, а другого разговору, окромя ругани, у них нет.
Увидел дьячок, смекнул, что дело доходно с высокой колокольни звонить, и с
тал проситься:
Ц Нате-ко меня!
Попадья с просвирней ругань бросили и кричат:
Ц Прибавляйся, для балаболу годен!
Гляжу Ц и дьячка живым манером на ледяной верх вызняли. Поп Сиволдай для
начала руками махнул, ногой топнул. И тут-то вся ледяна тонкость треснула
и рассыпалась.
Я на поповску жадность ишшо пушше разгорячился! От моей горячности круго
м оттепель пошла, снег смяк. Поп с попадьей, дьячок с просвирней в снегу по
катились, снегом облепились, под угором, на реке у самой проруби большими
комьями остановились. Ну, их откопали, чтобы за них не отвечать.
Жалко ледяну светлицу-колокольню, а хорошо то, что поп остался без доходу
, а народ без расходу.
Поп Сиволдай, как его раскопали, кричать стал:
Ц К архиерею пойду управу искать на Малину!
Попадья едва уняла:
Ц Ох, отец Сиволдай, как бы Малина ишшо чего не сморозил. До другой зимы не
оттаять.

Ледяной потолок над деревне
й

Обернулся я на огород, а там расти перестало. Только лук один и успел вытян
уться. Моя баба да соседки уж луковицу варят, пироги с луком пекут и кашу л
уком замешивают. Окромя луку, на огороде никакой другой съедобности не в
ыросло.
Я на попов заново разгорячился, и до самого крайнего жару.
Оттепель больше взялась, и до самой околицы. А за околицей мороз трешшит г
радусов на двести с прибавкой. Округ деревни мой жар да мороз столкнулис
ь, талой воздух мерзнуть стал, сперва около земли, а потом и выше. И надо все
й-то Уймой ледяным куполом смерзлось. На манер потолку. И така ли теплынь
под куполом сделалась. Снег Ц и тот холодить перестал.
Говорят Ц «улицу не натопишь». А я вот натопил! Потолок над Уймой блестит
-высвечиват, хорошим людям дорогу в потемни показыват, а худым глаза лепи
т да нашу деревню прячет.
Я, как завижу чиновников, полицейских али попов, пушше загорячусь. У нас по
д ледяным потолком тепла больше становится. Мы всю зиму прожили и печек н
е топили. Я согревал!
Печки нагрею, бани натоплю. И по огородам пойду. В каком огороде приведетс
я присесть, там и зарастет, зазеленеет, зацветет.
Всю зиму в светле да в тепле жили.
Начальство Уйму потеряло. Объявленье сделало: «Убежала деревня Уйма. Осо
ба примета: живет в ней Малина. Надобно ту Уйму отыскать да штраф с нее сыс
кать!»
Вот и ишшут, вот и рышшут. Нам скрозь ледяну стену все видно.
Коли хорошой человек идет али едет Ц мы ледяну воротину отворим и в гост
и, на спутье, покличем. Коли кто нам нелюб, тому в глаза свет слепительной п
ушшам.
Теперь-то я поостыл. Да вот ден пять назад доктор ко мне привернул. Меня пр
омерял Ц жар проверял. Сказал, что и посейчас во мне жару сто два градуса.


Налим Малиныч

Было это давно, в старопрежно время. В те поры я не видал, каки таки парады. П
о зиме праздник был. На Соборной площади парад устроили.
Солдатов нагнали, пушки привезли, народ сбежался.
Я пришел поглядеть.
Я от толкотни отошел к угору, сел к забору Ц призадумался. Пушки в мою сто
рону поворочены. Я сижу себе спокойно Ц знаю, что на холосту заряжены.
Как из пушек грохнули! Меня как подхватило, Ц выкинуло! Через забор, чере
з угор, через пристань, через два парохода, что у пристани во льду стояли. П
окрутило меня на одном месте, развертело да как трахнуло об лед ногами (хо
рошо, что не головой). Я лед пробил Ц и до самого дна дошел.
Потемень в воде. Свету Ц что в проруби, да скрозь лед чуть-чутошно сосвеч
иват.
Ко дну иду и вижу Ц рыба всяка спит. Рыбы видимо-невидимо. Чем ниже, тем рыб
а крупней.
На самом дне я на матерушшого налима наскочил. Спал налим крепкой спячко
й. Разбудился налим да и спросонок к проруби. Я на налима верхом скочил, в п
рорубь выскочил, на лед налима выташшил. На морозном солнышке наскоро по
обсох, рыбину под мышку Ц и прямиком на соборну плошшадь.
А тут под раз и подходяшшой покупатель оказался. Протопоп идет из собора.
И не просто идет, а передвигат себя. Ножки ставит мерно, как счет ведет. Сап
ожками скрипит, шелковой одеждой шуршит.
Я хотел подумать: «Не заводной ли протопоп-то?» Да друго подумал: «Вот пок
упатель такой, какой надо».
Зашел протопопу спереду и чинной поклон отвесил.
Увидел протопоп налима, остановился и проговорил:
Ц Ах, сколь подходяшше для меня налим на уху, печенка на паштет. Неси рыби
ну за мной.
Протопоп даже шибче ногами шевелить стал. Дома за налима мне рупь дал и ве
лел протопопихе налима в кладовку снести.
Налим в окошечко выскользнул Ц и ко мне. Я опять к протопопу. Протопоп обр
адел и говорит:
Ц Как бы ишшо таку налимину, дак как раз в мой аппетит будет!
Опять рупь дал, опять протопопиха в кладовку вынесла налима. Налим тем же
ходом в окошечко, да и опять ко мне.
Взял я налима на цепочку и повел, как собаку. Налим хвостом отталкиватся, п
рипрыгиват-бежит.
На трамвай не пустили. Кондукторша требовала бумагу с печатью, что налим
не рыба, а есть собака охотничья.
Ну, мы и пешком до дому доставились.
Дома в собачью конуру я поставил стару квашню с водой и налима туда пусти
л. На калитку записку налепил: «Остерегайтесь цепного налима». Чаю напил
ся, сел к окну покрасоваться, личико рученькой подпер и придумал нового с
торожа звать Налим Малиныч.

Трюм

В прежне время нам в согласьи жить не давали. Чтобы ладу не было, дак дерев
ню на деревню науськивали.
Всяки прозвишша смешны давали, а другоряд и срамно скажут.
А коли деревня больша, то верхной с нижным концом стравливали, а потом и шт
рафовали.
Ну, вот было одного разу. Шли мы на пароходе с Мурмана, там весновали товды
и летовали. Народ был разноместной.
Заговорили да и заспорили Ц чья сторона лучше.
Одни кричат, что ихны девки голосистей всех. Ихных девок никаким не перев
изжать.
Други шумят, что ихны девки толшше всех одеваются. Сарафаны в поподоле по
восемнадцати аршин, а нижных юбок по двадцати насдевывают.
Третьи орут, что у ихных хозяек шаньги мягче всех, коробы жирней, пироги ск
усней.
Слов уж не хватат, криком берут. Силился я утихомирить старым словом:
Ц Полноте, робята, горланить. Всяка сосенка о своем боре шумит!
Да где тут! Им как вожжа под хвост попала.
Ц У нас да у нас!
Ц У нас бороды гушше да длинней. У нас в старостиной бороде медведь ползи
мы спал, на него облаву делали!
Ц А наши жонки ядреней всех!
Ц А вашу деревню так-то прозывают
Ц Ах, нашу деревню? Нашу деревню! А про нашу деревню…
И пошло. До того доспорили, что в одном месте ехать не захотели. Кричат:
Ц Выворачивай каюты, поедем всяк своей деревней!
Только трескоток пошел. Мы, уемски, трюм отцепили да в нем домой и приехали
.
Потом пароходски спохватились, по деревням ездили, каюты отбирали. К нам
за трюмом сунулись. А мы трюм под обчественну пивоварню приспособили. Дл
я незаметности трюм грязью да хламом залепили.
В этом-то трюму мы сколько зим от баб спасались. И пьем и песни поем Ц и хор
ошо.

Сахарна редька

Заболели у меня зубы от редьки. И то сказать Ц редька больно сахарна выро
сла в то лето. Уж мы и принялись ее есть.

Ели редьку кусками,
редьку ломтями,
редьку с солью,
редьку голью,
редьку с квасом,
редьку с маслом,
редьку мочену,
редьку сушену,
редьку с хлебом,
редьку терту,
редьку маком,
редьку так!
Из редьки кисель варили.
С редькой чай пили.

Вот приехала к нам городская кума Рукавичка, она привередлива была, важн
ичала: чаю не пила Ц только кофей и первые восемнадцать чашек без сахару.
А как редьку попробовала, дак и первые восемнадцать, и вторые восемнадца
ть, и дальше Ц все с редькой.
А я до того навалился на сахарну редьку, что от сладкого зубы заболели и та
к заболели, что свету невзвидел!
По людскому совету на стену лез, вызнялся до второго етажа, в горнице по по
лу катался. Не помогло.
Побежал к железной дороге, на станцию.
Поезд стоял.
Я за второй вагон с конца веревку привязал, а другой конец прицепил к зубу
больному. Хотел привязаться к последнему вагону, да там кондуктор стоял.

Вот поезд все свистки проделал и пошел. И я пошел.
Поезд шибче, я Ц бегом. Поезд полным ходом. Я упал да за землю ухватился.
И знаешь что?
Два вагона оторвало!
«Ох, Ц думаю, Ц оштрафуют, да ишшо засудят».
В те поры, в старо-то время, нашему брату хошь прав, хошь не прав Ц плати.
Я разбежался, в вагоны толкнулся да так поддал, что вагоны догнали-таки по
езд и у самой-то станции, где им отцепляться надобно.
Покеда бегал да вагоны толкал, Ц зубна боль у меня из ума выпала, зубы и бо
леть перестали.
Домой воротился, а кума Рукавичка с жоной все ишшо кофей с редькой пьют.
Держал на уме спросить: «Кольку чашку, кумушка, пьешь, да куды в тебе лезет?
» Да язык в другу сторону оборотился, я и выговорил:
Ц Я от компании не отстатчик, наливай-ко, жона, и мне.

Вскачь по реке

А чтобы бабе моей неповадно было меня с рассказу сбивать, я скажу про то вр
емя, ковды я холостым был, парнем бегал.
Житьишко у нас было маловытно, прямо сказать, худяшшо. Робят полна изба, по
дымать трудно было.
Ну, я и пошел в отхожи промыслы. Подрядился у одного хозяина-заводчика лес
у плот ему предоставить.
А плыть надобно одному, плата така, что одного едва выносила. Кабы побольш
е плотов да артелью, дак плыви и не охни.
Но хозява нам, мужикам, связаться не допускали.
Знали, что коли мы свяжемся, то связка эта им петлей будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48