Я и старух обрядил и цветами и ябл
оками.
Старухи помолодели, зарумянились. Старики увидали Ц только крякнули, бо
роды расправили, волосы пригладили, себя одернули, козырем пошли за стар
ухами.
Наша Уйма вся в зеленях, вся в цветах, а по улице Ц фруктовый хоровод.
От нас яблочно благорастворение во все стороны понеслось и до городу дош
ло.
Чиновники носами повели, завынюхивали:
Ц Приятственно пахнет, а не жареным. Не разобрать, много ли можно доходу
взять?
К нам в Уйму саранчой прискакали. Высмотрели, вынюхали. И на своем чиновни
чьем важном собрании так порешили:
Ц В деревне воздух приятней, жить легче, на том месте большо согласье, а п
о сему всему обсказанному Ц перенести город в деревню, а деревню перебр
осить на городско место.
Ведь так и сделали бы! Чиновникам было Ц чем дичей, тем ловчей. Остановка
вышла из-за купцов: им тяжело было свои туши с места подымать.
У чиновников были чины да печати: припечатывать, опечатывать, запечатыва
ть. У купцов были капиталы и больши места в городе Ц места с лавками, с лаб
азами. Купцы пузами в прилавки уперлись, из утроб своих как в трубы затруб
или:
Ц Не хотим с места шевелить себя. Мы деревню и отсюда хорошо обирам. Мы от
ступного дать не отступимся. А что касательно хорошего духу в деревне, то
коли его в город нельзя перевезти Ц надо извести.
Чиновникам без купцов не житье, а нас, мужиков, они и ближних и дальнодерев
енских грабить доставили.
Чиновницы, полицейшшицы тоже запах яблонной услыхали:
Ц Ах, как приятны духи! Ах, надобно нам такими духами намазаться.
К нам барыни-чиновницы, полицейшшицы, которы на извошшике, которы пешком
Ц заявились. Увидали наших девок, жонок Ц у всех ведь оподолье в цветах,
оплечье во спелых яблоках. Барыни от зависти, от злости позеленели и заши
пели:
Ц И где это таки нарядности давают, почем продавают, с которого конца в о
чередь становиться? И кто последний, а я перьва!
А мы живем в саду в ладу, у нас ни злости, ни сердитости. При нашем согласье п
ечки сами топятся, обеды сами варятся, пироги, хлебы сами пекутся.
В ответ чиновницам старухи прошамкали, жонки проговорили, а девки песней
вывели:

У Малины в огороде
Нова яблоня цветет,
Нова яблоня цветет,
Всех одаривает!

Барыни и дослушивать не стали! С толкотней, с перебранкой ко мне прибежал
и. Злы личности выставили, зубы шшерят, глаза шшурят, губы в ниточку жмут.
На них посмотреть Ц отвернуться хочется.
Я ногами-корнями двинул, ветвями-руками махнул и всю крапиву с Уймы собра
л, весь репейник выдергал. На чиновниц, на жон полицейских налепил. Они с в
ажностью себя встряхивают, носы вверх подняли, друг на дружку не смотрят,
в город отправились.
Тут попадьи прибежали с большушшими саквояжами. Сначала саквояжи яблок
ами туго набили, а потом передо мной стали тумбами. Охота попадьям яблоня
ми стать Ц и боятся: «А дозволено ли оно, а показано ли? Нет ли тут колдовст
ва?»
От страха личности поповских жон стали похожи на булки недопечены, глаза
изюминками, а отворенны рты печными отдушинами. Из этих отдушин пар со ст
рахом так и вылетал.
У меня ни крапивы, ни репейника. Я собрал лопухи и облепил одну за другой п
опадью.
Попадьи оглядели себя, видят Ц широко, значит Ц ладно.
В город поплыли зелеными копнами.
Перьвыми в город чиновницы и полицейшихи со всей церемонностью заявили
сь. Идут, будто в расписну посуду одеты и боятся разбиться. Идут и сердито
на всех фыркают: почему-де никто не ахат, руками не всплескиват и почему м
алы робята яблочков не просят?
К знакомым подходят об ручку здороваться, а знакомы от крапивы, от колюче
го репейника в сторону шарахаются.
По домам барыни разошлись, перед мужьями вертятся, себя показывают. Муже
й и жгут и колют. Во всем чиновничьем, полицейском бытье свары, шум да бить
е Ц да для них это дело было завсегдашно, Ц лишь бы не на людях.
Приплыли в город попадьи (а были они многомясы, телом сыты) Ц на них лопух
и в большу силу выросли.
Шли попадьи Ц кажна шириной зеленой во всю улицу К своим домам подошли, а
ни в калитку, ни в ворота влезть не могут.
Хошь и конфузно было при народе раздеваться, а верхни платья с себя сняли,
в домы заскочили.
Бедной народ попадьины платья себе перешили. Из каждого платья обыкнове
нных-то платьев по двадцать вышло.
Попадьи отдышались и пошли по городу трезвон разносить:
Ц И вовсе нет ничего хорошего в Уйме. Ихни деревенски лад и согласье от г
лупости да от непониманья чинопочитанья. То ли дело мы: перекоримся, пере
ругаемся Ц и делом заняты, и друг про дружку все вызнали!
Чиновницы из форточки в форточку кричали, Ц это у них телефонной разгов
ор, Ц попадьям вторили.
Потом чиновницы, как попадью стретят, о лопухах заговорят с хихиканьем. А
попадьи чиновниц крапивным семенем да репейниками обзывали.
Это значит Ц повели благородной разговор.
Теперича-то городские жители и не знают, каково раньше жилось в городу. Но
нче всюду и цветы и дерева. Дух вольготной, жить легко.
Ужо повремени малость! Мы нашу Уйму яблонями обсадим, только уж всамдели
шными.

Оглушительно ружье

Сказывал кум Митрий Артамоныч про свое ружье. Ствол, мол, широченный, кали
бру номер четыре.
Это что четыре! У меня вот тоже ружье, тоже своедельно Ц ствол калибру ном
ер два!
Кабы ишшо пошире, я бы в ствол спать ложился. А так в нем, в стволе ружейном к
алибру номер два, я сапоги сушил, провиант носил.
Опосля охоты, опосля пальбы ствол до горячности большой нагревался, и жа
р в нем долго держался.
В зимны морозы, в осенню стужу это часто было очень к месту и ко времени. От
устали отдыхать али зверя дожидать на теплом стволе хорошо! Приляжешь и
поспишь часок другой-третий.
Чтобы тепло попусту не тратилось, я к стволу крышку сделал. Выпалю для теп
ла, крышкой захлопну Ц и ладно.
Бывало, сплю на теплом ружье, на горячем стволе, а Розка, собачонка, около с
торожем бегат. Как какой непорядок: полицейского, волка али друго какого
зверя почует, ставень от ствола оттолкнет в сторону, меня холодом разбуд
ит. Ну, я с ружьем своим от всякого оборону имею.
Мое ружье не убивало, а только оглушало: тако оглушительно!
Раз я дров нарубил, устал, на ружье, на теплом стволе спать повалился. Лесн
ичий с полицейским заподкрадывались. Рубил-то я в казенном лесу. Розка мо
лчком, тихомолком ставень откинула, меня холодом разбудила. Кабы малость
дольше спал, меня бы сцапали и с дровами и с ружьем.
Я скочил, стряхнулся, выпалил, да так хорошо оглушил лесничего с полицейс
ким, что у них отшибло и память, и всякое пониманье, а движенье осталось. Я н
а лесничем, на полицейском, как на заправской паре, дрова из лесу вывез. Ог
лушенных в деревне на улице оставил, сам в лес воротился. Мне и ответ держа
ть не надо.
С этим оглушительным ружьем я на уток охотился. В саму утрешну рань нашел
озерко, на нем утки плавают, в прохладительности туманной покрякивают, м
еня не слышат.
Ружье-то утки видят, Ц таку махину не всегда спрячешь! Видят утки ружье, д
а в своем утином соображении ствол калибру номер два за ружье не признаю
т. Это мне даже сквозь туман явственно понятно.
Утки оглушительно ружье за пароходну трубу сосчитали, думали: труба в от
пуску и по лесу прогуливает себя. Не все ей по воде носиться, захотела по г
оре походить. Утки таким манером раздумывают, по воде разводье ведут, пля
сом кружатся.
Туман тоньшать стал, утки в мою сторону запоглядывали. Я пальнул. Разом вс
е утки кверху лапками перевернулись и стихли.
Надо уток достать, надо в воду залезать, а мне неохота Ц вода холодна. Каб
ы Розка, собака, была, она бы живо всех уток выташшила. Да Розка дома остала
сь.
Жона шаньги житны пекла. Об эту пору у Розки большое дело Ц попа Сиволдая
к дому не допускать. А поп по деревне бродил, носом поводил, выискивал, чем
поживиться.
Розка Ц умна животна Ц пока все не съедено, пока со стола не убрано, ни по
па, ни урядника полицейского, ни чиновника (не к ночи будь помянуто, чтобы
во снах не привиделся) и близко не подпустит. Коли свой человек идет: кум, с
ват, брат, Розка хвостом вилят, мордой двери отворят.
Сижу, про собаку раздумываю, трубку покуриваю, про уток позабыл.
К уткам понятье и все ихни чувства воротились. Утки зашевелились, в поряд
ок привелись, крылами замахали и вызнялись. «Вот, Ц думаю, Ц достанется
мне от жоны за эко упушшенье».
Утки вызнялись, тесно сбились, совешшание ведут.
Я опять пальнул. Уток оглушило, они на раскинутых крыльях не падают, не лет
ят, на месте держатся.
Тут-то уток взять дело просто. Я веревку накинул и всю стаю к дому поташши
л.
Дождь набежал. Я под уток стал и иду, будто под зонтиком. Меня вода не мочит,
меня дождь не берет. Дождь пробежал, солнышко припекло, я под утками иду,
Ц меня жаром не печет.
Дома утки отжились, ко двору пришлись. Для уток у меня во дворе пруд для ку
панья, двор да задворки для гулянья. Как замечу уткинские сборы к полету-о
тлету, я оглушительно ружье покажу Ц утки хвосты прижмут, домашностью з
аймутся. Яйца несут, утят выводят.
Вскорости у всех уемских хозяек утки развелись. Всем веселы хлопоты, все
м сыто.
Поп Сиволдай выбрал время, когда собаки Розки дома не было, пришел ко мне и
замурлыкал таки речи:
Ц Я, Малина, не как други-прочи, я не прошу у тебя ни уток, ни утят, дай ты мне
ружья твоего, я сам на охоту пойду, скорей всех, больше всех разбогатею.
От попа скоро не отвяжешься Ц дал ему ружье.
Сиволдай с вечера на охоту пошел. Ружье-то ему не под силу нести, он ружье
Ц то в охапке, то волоком ташшит. А к месту приташшился вовремя и в пору.
На озере уток большое стадо Ц больше, нежели я словил. Поп Сиволдай ружье
м поделил и курок нажал, да ружье-то перевернулось, выпалило и оглушило.
Очень хорошо оглушило, только не уток, а Сиволдая! Попа подкинуло да на вод
у на спину бросило.
Поп Сиволдай не потоп, а весь день до потемни по озеру тихо плавал.
Первыми эко чудо увидали старухи грибницы, ягодницы. Увидали и запричита
ли:

Охти, дело невиданно,
Дело неслыханно.
Плават поп поверху воды,
Он руками не махат.
Он ногами но болтат.
Большо диво, большо чудо!
Поп молчит,
Не поет, не читат,
У нас денег не выпрашиват.
Это сама больша удивительность!

С того дня стали озеро святым звать. Рыба в озере перевелась, утки на озеро
садиться перестали.
Озер у нас много. Мы на других охотимся, на других рыбу ловим.

Гуси

Моя жона картошку копала. Крупну в погреб сыпала, мелку в избу таскала в ко
рм для телят. Копала Ц торопилась, таскала Ц торопилась и от поля до избы
мелкой картошки насыпала дорожку.
Время было гусиного лету. Увидали гуси картошку, сделали остановку для к
ормежки. По картошкиной дорожке один-по-один, один-по-один Ц все за вожак
ом дошли гуси до избы и в окошко один за одним Ц все за вожаком. Избу полне
хоньку набили, до потолка. Которы гуси не попали, те в раму носами колотили
сь да крылами толкались и захлопнули окошки.
Дом мой по переду два жилья: изба, для понятности сказать, Ц кухня да горн
ица. Мы с жоной в горнице сидим, шум слышим в избе, как самовар кипит, пиво бр
одит и кто-то многоголосо корится, ворчит, ругается. Двери толкнули Ц не
открываются. Это гуси своей теснотой приперли. Слышим: заскрипело, затре
шшало да и охнуло!
Глянули в окошко и видим: изба с печкой, подпечком, с мелкой картошкой для
телят с места сорвалась и полетела.
Это гуси крылами замахали да вызняли полдома жилого Ц избу.
Я из горницы выскочил, за избой вдогонку, веревку на трубу накинул, избу к
колу привязал. Хошь от дому и полверсты места, а все ближе, чем за морем. И гу
сей хватит на всю зиму есть.
Баба моя мечется, изводится, ногами в землю стучит, руками себя по бокам ко
лотит, языком вертит:
Ц Ишшо чего не натворишь в безустальной выдумке? Да и како тако житье, ко
ли печка от дому за полверсты? Как буду обряжаться? На ходьбу-беготню, на о
брядно у меня ног не хватит!
Я бабу утихомирил коротким словом:
Ц Жона, гуси-то наши!
Баба остановилась столбом, а в головы ейной всяки мысли скоры да хозяйст
венны соображенья закружились. Баба рот захлопнула, мыслям смотр сделал
а, их по порядку-череду поставила. Побежала к избе Ц как так и надо, как по
протоптанному пути. Гусей разбирать стала: которых на развод, которых се
йчас жарить, варить-коптить. И выторапливается, кумушкам и соседкам по вс
ей Уймы гусей уделяет. За дело взялась и устали не знат, и дело скоро ладит
ся; которо в печке пекется, которо в руках кипит, жарится. Моя баба бегат от
горницы до избы, от избы до горницы, со стороны глядеть Ц веревки вьет.
Вот и еда готова. Жона склала в фартук жареных гусей, горячи шаньги сверху
теплом из печки прикрыла, в горницу приташшила, на стол сунула, тепло вытр
яхнула. Приловчилась да эдаким манером и друго всяко варенье-печенье на
носила и каждой раз тепла притаскивала. В горнице тепло и неугарно. По дор
оге тепло проветрилось, угар в сторону ушел.
Моя жона в удовольствии от хозяйничанья. Уемски бабы, тетки, сватьи, кумуш
ки, соседки, жонины подруженьки гусей жарят, варят, со своими мужиками едя
т, сидят Ц тоже довольны. У меня жилье надвое Ц изба от горницы на отлете,
не как у всех, а по-особому, Ц и я доволен.
Только попу Сиволдаю все мало. Надобно ему все захватить себе одному.
Ц Это дело и я могу, Ц кричит Сиволдай. Ц Картошки у меня с чужих огород
ов много, мне старухи кучу наносили, и на отбор мелкой.
Поп Сиволдай насыпал картошки и к дверям, и к окошкам, и в избу, и в горницу,
и на поветь. Гуси не мешкали и по картофельным дорожкам через двери да в ок
ошки полон дом набились.
Поп обрадел, двери затворил, окошки захлопнул. Поймал гусей. Гуси крылами
замахали, поповской дом подняли. В доме-то попадья спяшша была, громко хра
пела, проснуться не успела. Поп Сиволдай за гусями жадно бросился, про поп
адью позабыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48