Чтобы р
одилась неустанная охота к делу, надо неустанно принуждать себя на труд.

Когда мой ум обленится, я иду глядеть художество прежде бывших мастеров.
Любуюсь, удивляюсь: как они умели делать прочно, красовито…
Нагляжусь, наберусь этого веселья Ц и к своей работе. Как на дрождях душа
-то ходит. Очень это прибыльно для дела Ц на чужой успех полюбоваться.


Про старого кормщика Ивана
Рядника

Диковинный кормщик

Ивану Ряднику привелось идти с Двины в Сумский берег на стороннем судне.
Пал летний ветер, хотя крутой, но можно бы ходко бежать, если бы кормщик пр
авил поперек волны. Но кормщик этим пренебрегал, и лодья каталась и валял
ась. Старый и искусный мореходец Рядник не стерпел:
Ц Ладно ли, господине, что судно ваше так раболепствует стихии и шатаетс
я, как пьяное?
Кормщик ответил:
Ц Это не от нас. Человек не может спорить с божией стихией.
Ц Сроду не слыхал такого слова от кормщика, Ц говорит Рядник. Ц А сколь
ко лет ты, господине, ходишь кормщиком?
Ц Годов десять Ц двенадцать, Ц отвечает тот.
Ц Что же ты делал эти десять Ц двенадцать лет?! Ц гневно вскричал Рядни
к. Ц Бездельно изнурил ты свои десять Ц двенадцать лет!

Вопрос и ответ

Дружина спросила Рядника:
Почему на зимовье у Мерзлого моря ты и шутил, и смеялся, и песни пел, и сказк
и врал? А здесь, на Двине, беседуешь строго, говоришь учительно, мыслишь о п
олезном.
Иван Рядник рассмеялся:
Ц Я мыслил о полезном и тогда, когда старался вас развеселить да рассмеш
ить. На зимовье скука караулит человека. Я своим весельем отымал вас у бол
езни. А здесь и без меня веселье: здесь людно и громко, детский смех и девья
песня. Я свои потешки и соблюдаю в сундуке до другой зимовки.

Павлик Ряб

При Ивановой дружине Порядника был молодой робенок Павлик Ряб.
Он без слова кормщика воды не испивал. Если кормщик позабудет сказать с у
тра, что разговаривай с людьми, то Павлик и молчит весь день.
Однажды зимним делом посылает Рядник Павлика с Ширши
Деревня близ Архангельска
.
в Кег-остров. В тороки к седлу положил хлебы житные.
Павлик воротился к ночи. Рядник стал расседлывать коня и видит: житники н
е тронуты. Он говорит:
Ц У кого из кегостровских-то обедал?
Ц Приглашали все, а я коня пошел поить.
Ц Почему же отказался, если приглашали?
Ц Потому, что у тебя, осударь, забыл о том спроситься.
Ц Ну, а свой-то хлеб почто не ел?
Ц А ты, осударь, хотя и дал мне подорожный хлеб, а слова не сказал, что, Павл
ик, ешь!
Рядник, помолчав, проговорил:
Ц Ох, дитя! Велик на мне за тебя ответ будет.

Рядник и тиун

Какое-то лето кормщик Иван Рядник остался дома, в Ширше.
Его навещали многие люди, и я пошел, по старому знакомству. Был жаркий полд
ень. Именитый кормщик сидел у ворот босой, грудь голая, ворот расстегнут. В
след за мной идет тиун из Холмогор. Он хотел знать мненье Рядника о споре х
олмогорцев с низовскими мореходцами.
При виде важного гостя я схватил в сенях кафтанец и накидываю на плечи Ив
ана для приличия. А Иван сгреб с себя кафтан рукой и кинул в сторону. Когда
тиун ушел, я выговорил Ряднику:
Ц Как ты, государь, тиуна принимаешь: будто из драки выскочил. Ведь тиун-т
о подивит!
Рядник мне отвечает:
Ц Пускай дивит, когда охота. Потолковали мы о деле, а на рубахи, на порты я
не гляжу и людям не велю. В чем меня застанут, в том я и встречаю.

Иван Рядник говаривал

Дела и уменья, которые тебе в обычай, не меняй на какое-нибудь другое, хотя
бы то, другое, казалось тебе более выгодным.
В какой дружине ты укаменился, в той и пребывай, хотя бы в другом месте каз
алось тебе легче и люди там лучше.
Пускай те люди, с которыми ты живешь, тебе не по нраву, но ты их знаешь и усво
ил поведенье с каждым.
А с хорошими людьми не будет ли тебе в сто раз труднее?


ДЛЯ УВЕСЕЛЕНЬЯ

Владимиру Сякину


В семидесятых годах прошлого столетия плыли мы первым весенним рейсом и
з Белого моря в Мурманское.
Льдина у Терского берега вынудила нас взять на всток. Стали попадаться о
тмелые места. Вдруг старик рулевой сдернул шапку и поклонился в сторону
еле видимой каменной грядки.
Ц Заповедь положена, Ц пояснил старик. Ц «Все плывущие в этих местах м
оря-океана, поминайте братьев Ивана и Ондреяна».
Белое море изобилует преданиями. История, которую услышал я от старика р
улевого, случилась во времена недавние, но и на ней лежала печать какого-т
о величественного спокойствия, вообще свойственного северным сказания
м.

Иван и Ондреян, фамилии Личутины, были родом с Мезени. В свои молодые годы
трудились они на верфях Архангельска. По штату числились плотниками, а н
а деле выполняли резное художество. Старики помнят этот избыток деревян
ных аллегорий на носу и корме корабля. Изображался олень и орел, и феникс и
лев; также кумирические боги и знатные особы. Все это резчик должен был по
ставить в живность, чтобы как в натуре. На корме находился клейнод, или гер
б, того становища, к которому приписано судно.
Вот какое художество доверено было братьям Личутиным! И они оправдывали
это доверие с самой выдающейся фантазией. Увы, одни чертежи остались на п
осмотрение потомков.
К концу сороковых годов, в силу каких-то семейных обстоятельств, братья Л
ичутины воротились в Мезень. По примеру прадедов-дедов занялись морским
промыслом. На Канском берегу была у них становая изба. Сюда приходили на к
арбасе, отсюда напускались в море, в сторону помянутого корга.
На малой каменной грядке живали по нескольку дней, смотря по ветру, по рыб
е, по воде. Сюда завозили хлеб, дрова, пресную воду. Так продолжалось лет се
мь или восемь. Наступил 1857 год, весьма неблагоприятный для мореплавания. В
конце августа Иван с Ондреяном опять, как гагары, залетели на свой остров
ок. Таково рыбацкое обыкновение: «Пола мокра, дак брюхо сыто».
И вот хлеб доели, воду выпили Ц утром, с попутной водой, изладились плыть
на матерую землю. Промышленную рыбу и снасть положили на карбас. Карбас п
оставили на якорь меж камней. Сами уснули на бережку, у огонька. Был канун
Семена дня, летопровидца. А ночью ударила штормовая непогодушка. Взводен
ь, вал морской, выхватил карбас из каменных воротцев, сорвал с якорей и уне
с безвестно куда.

Беда случилась страшная, непоправимая. Островок лежал в стороне от росхо
жих морских путей. По времени осени нельзя было ждать проходящего судна.
Рыбки достать нечем. Валящие кости да рыбьи черепа Ц то и питание. А питье
Ц сколько дождя или снегу выпадет.
Иван и Ондреян понимали свое положение, ясно предвидели свой близкий кон
ец и отнеслись к этой неизбежности спокойно и великодушно.
Они рассудили так: «Не мы первые, не мы последние. Мало ли нашего брата про
падает в относах морских, пропадает в кораблекрушениях. Если на свете не
станет еще двоих рядовых промышленников, от этого белому свету перемене
нья не будет».
По обычаю надобно было оставить извещение в письменной форме: кто они, по
гибшие, и откуда они, и по какой причине померли. Если не разыщет родня, то п
риведется, случайный мореходец даст знать на родину.
На островке оставалась столешница, на которой чистили рыбу и обедали. Эт
о был телдос, звено карбасного поддона. Четыре четверти в длину, три в шири
ну.
При поясах имелись промышленные ножи Ц клепики.
Оставалось ножом по доске нацарапать несвязные слова предсмертного во
пля. Но эти два мужика Ц мезенские мещане по званью Ц были вдохновенным
и художниками по призванью.
Не крик, не проклятье судьбе оставили по себе братья Личутины. Они вспомн
или любезное сердцу художество. Простая столешница превратилась в прои
зведение искусства. Вместо сосновой доски видим резное надгробие высок
ого стиля.
Чудное дело! Смерть наступила на остров, смерть взмахнулась косой, брать
я видят ее Ц и слагают гимн жизни, поют песнь красоте. И эпитафию они себе
слагают в торжественных стихах.
Ондреян, младший брат, прожил на островке шесть недель. День его смерти от
метил Иван на затыле достопамятной доски.
Когда сложил на груди свои художные руки Иван, того нашими человеческими
письменами не записано.
На следующий год, вслед за вешнею льдиной, племянник Личутиных отправилс
я отыскивать своих дядьев. Золотистая доска в черных камнях была хорошей
приметой. Племянник все обрядил и утвердил. Списал эпитафию.
История, рассказанная мезенским стариком, запала мне в сердце. Повидать
место покоя безвестных художников стало для меня заветной мечтой. Но год
ы катятся, дни торопятся…
В 1883 году Управление гидрографии наряжает меня с капитаном Лоушкиным ста
вить приметные знаки о западный берег Канской земли. В июне, в лучах незак
атимого солнца, держали мы курс от Конушиного мыса под Север. Я рассказал
Максиму Лоушкину о братьях Личутиных. Определили место личутинского ко
рга.
Канун Ивана Купала шкуна стояла у берега. О вечерней воде побежали мы с Ма
ксимом Лоушкиным в шлюпке под парусом. Правили в голомя. Ближе к полуночи
ветер упал. Над водами потянулись туманы. В тишине плеснул взводенок Ц п
ризнак отмели. Закрыли парус, тихонько пошли на веслах. В этот тихостный ч
ас и птица морская сидит на камнях, не шевелится. Где села, там и сидит, молч
ит, тишину караулит.
Ц Теперь где-нибудь близко, Ц Шепчет мне Максим Лоушкин.
И вот слышим: за туманной завесой кто-то играет на гуслях. Кто-то поет, с ке
м-то беседует… Они это, Иван с Ондреяном! Туман-то будто рука подняла. Заве
тный островок перед нами, как со дна моря всплыл. Камни вкруг невысокого в
злобья. На каждом камне большая белая птица. А что гусли играли, это легкий
прибой. Волна о камень плеснет да с камня бежит. Причалили; осторожно ступ
аем, чтобы птиц не задеть. А они сидят, как изваяние, Все, как заколдовано. Вс
е, будто в сказке. То ли не сказка: полуночное солнце будто читает ту доску
личутинскую и начитаться не может.
Мы шапки сняли, наглядеться не можем. Перед нами художество, дело рук чело
веческих. А как пристало оно здесь к безбрежности моря, к этим птицам, сидя
щим на отмели, к нежной, светлой тусклости неба!
Достопамятная доска с краев обомшела, иссечена ветром и солеными брызга
ми. Но не увяло художество, не устарела соразмерность пропорций, не полин
яло изящество вкуса.
Посредине доски письмена Ц эпитафия, Ц делано высокой резьбой. По стор
онам резана рама Ц обнос, с такою иллюзией, что узор неустанно бежит. По у
глам аллегории Ц тонущий корабль; опрокинутый факел; якорь спасения; пт
ица феникс, горящая и не сгорающая. Стали читать эпитафию:

Корабельные плотники Иван с
Ондреяном
Здесь скончали земные труды,
И на долгий отдых повалились,
И ждут архангеловой трубы.

Осенью 1857-го года
Окинула море грозна непогода.
Божьим судом или своею оплошкой
Карбас утерялся со снастьми и припасом,
И нам, братья, досталось на здешней корге
Ждать смертного часу.

Чтобы ум отманить от безврем
енной скуки,
К сей доске приложили мы старательные руки…
Ондреян ухитрил раму резьбой для увеселенья;
Иван летопись писал для уведомленья,
Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенские мещана.
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана.

Капитан Лоушкин тогда заплакал, когда дошел до этого слова Ц «для увесе
ленья». А я этой рифмы не стерпел Ц «на долгий отдых повалились».
Проплакали и отерли слезы: вокруг-то очень необыкновенно было. Малая вод
а пошла на большую, и тут море вздохнуло. Вздох от запада до востока прошум
ел. Тогда туманы с моря снялись, ввысь полетели и там взялись жемчужными б
арашками, и птицы разом вскрикнули и поднялись над мелями в три, в четыре в
енца.
Неизъяснимая, непонятная радость начала шириться в сердце. Где понять!…
Где изъяснить!…
Обратно с Максимом плыли Ц молчали.
Боялись, не сронить бы, не потерять бы веселья сердечного.
Да разве потеряешь?!

Гость с Двины

В Мурманском море, на перепутье от Русского берега к Варяжской горе, есть
смятенное место. Под водою гряды камней, непроглядный туман, и над всем, на
д всем, над шумом прибоя, над плачем гагары и криками чайки, звучал здесь н
екогда нескончаемый звон.
Заслышав этот звон остерегательный и оберегательный, русские мореходц
ы говорили:
Ц Этот колокол Ц варяжская честь.
Варяжане спорили:
Ц Нет, этот колокол Ц русская честь. Это голос русского гостя Андрея Дви
нянина.
Корабельные ребята любопытствовали:
Ц Что та варяжская честь? Кто тот Андрей Двинянин?
Статнее всех помнили о госте Андрее двинские поморы.
Этот Андрей жил в те времена, когда по северным морям и берегам государил
Новгород Великий.
Андрей был членом пяточисленной дружины. Сообща промышляли зверя морск
ого, белого медведя, моржа, песца. Сообща вели договоренный торг с городом
скандинавским Ютта Варяжская.
В свой урочный год Андрей погружает в судно дорогой товар Ц меха и зуб мо
ржовый. Благополучно переходит Гандвиг, Мурманское море и Варяжское. При
чаливает у города Ютты. Явился в гильдию, сдал договоренный товар секрет
ариусу и казначею. Сполна получил договоренную цену Ц пятьсот золотых с
кандинавских гривен. Отделав дела, Андрей назначил день и час обратного
похода.
Вечером в канун отплытия Андрей шел по городской набережной. С моря нано
сило туман с дождем. Кругом было пусто и нелюдимо, и Андрей весьма удивилс
я, увидев у причального столба одинокую женскую фигуру. Здесь обычно соб
ирались гулящие. Эта женщина не похожа была на блудницу. Она стояла, как ра
быня на торгу, склонив лицо, опустив руки. Ветер трепал ее косы и воскрылия
черной, как бы вдовьей, одежды.
Андрей был строгого жития человек, но изящество этой женщины поразило ег
о. Зная скандинавскую речь, Андрей спросил:
Ц Ты ждешь кого-то, госпожа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48