..
Мальчик ошибался, думая, что Грегораускас станет и дальше выказывать свое превосходство, диктовать свою волю «мужскому сообществу». Ребята в палате его побаивались, избегали, однако Юстас в их глазах совсем не выглядел проигравшим доблестную схватку более сильному противнику. Садистский трюк Грегораускаса с шахматной доской у большинства вызвал одно омерзение, впервые они пережили нервный шок и радовались тайком, увидев в тот самый вечер, что их любимец, хоть и пострадал, вновь бодр, смешлив, с лукавинкой в зеленоватых глазах и что ходит он почему-то не чуя земли под ногами.
Грегораускас примолк после того, как все восемь мальчиков из палаты отказались играть в карты на деньги. Одни отговаривались, что их деньги у воспитательницы, другие утверждали, что боятся нарушить санаторные правила или что у них ни копейки. Отговариваясь, мальчики многозначительно поглядывали на Юстаса, если тот бывал неподалеку, и незаметно ему подмигивали. Окончательно у Грегораускаса испортилось настроение, когда наконец понял, что Юстас и светловолосая Нина со второго этажа дружат, надеяться на благосклонность нет никаких шансов. Вечерами, улегшись в постель, Грегораускас подолгу марал девчонок нецензурными словами, но про Нину сказать что-нибудь гадкое не торопился. Мальчики в палате под его бурчание принимались рассказывать друг другу всякие истории или старые анекдоты, тогда Грегораускас заявлял: «Дать бы вам всем в глаз!»— ложился ничком и тут же засыпал.
Нина и Юстас теперь подавали при встрече руку один другому. Это соприкосновение ладоней каждое утро до завтрака или после, если кто-то из них опаздывал, было как бы началом дня, удивительным, полным значения, тепла и волнения, когда, казалось, все тайны на свете открываются, будто обычные воротца во дворе, вокруг светло и просторно, а рядом милые, хорошие люди и дело идет на поправку.
Нина любила иногда поозорничать. Неслышно под
кравшись к Юстасу, за его спиной громко кричала в ухо: «Привет!» Потом звонко смеялась, протягивая теплую маленькую ладонь. Потом такая игра обоим наскучила, здороваясь по утрам, молча подавали руку, даже не спросив: «Как спалось?»
Однажды, когда Юстас, чуть-чуть над собой подтрунивая, рассказал о школе, Нина заметила:
— Ты слишком умный. Неужели не можешь иногда соврать или похвастаться?
Юстас понял. Надо хотя бы слегка притворяться, подражая героям книг или кинофильмов, нацепить печальную маску или изображать «непонятого». Его незыблемый принцип — никогда не лгать, который вдолбила ему мать и который позже самостоятельно усвоил, теперь мог сделаться препятствием. Санаторий с его установленными порядками — слишком замкнутое пространство, где нельзя надеяться на спасительные перемены. Следовало воспользоваться собственными находчивостью и фантазией, не повторяться, а самое страшное — не наскучить друг другу.
В гимнастическом зале девочки делали зарядку сразу же после мальчиков. Вместо того чтобы со всеми отправиться после зарядки в душевую, Юстас в то утро выскочил во двор в одной пижаме и тапочках. Встал напротив освещенных окон гимнастического зала на первом этаже, разделся до половины и принялся усердно, сжав зубы, растирать снегом тощую грудь. Это не было так страшно, как он думал. После первых энергичных движений ему даже понравилось, когда по рукам и плечам побежал жар. Совсем приятно сделалось после того, как растер снегом лицо и уши.
Через широкие окна зала на снег падали четкие прямоугольники света, Юстас знал, что его прекрасно видят, но теперь ему не было до этого дела. Он фыркал, поплевывал и чувствовал, как коченеют в тапочках босые ноги. Не раздумывая, скинул тапочки и стал шумно постукивать ими одной о другую, словно вытряхивал снег.
— Ну-ка марш в помещение! — услышал за спиной сердитый голос воспитательницы.
Закутавшись в шерстяную шаль, в зимнем пальто, наброшенном поверх белого халата, воспитательница Вилунене с ужасом смотрела на него. Юстас попытался улыбнуться, с нарочитой медлительностью (ведь
они видят!) надел тапочки, застегнул пижамную курточку, подвигал плечами.
— Решил закаляться...
— Кто тебе позволил?! — набросилась на него в коридоре эта низкорослая криворотая женщина.— Посоветовался с кем-нибудь? Кто должен за тебя отвечать?
— Везде об этом пишут,— равнодушно пробурчал Юстас. Теперь он и вправду чувствовал себя крепким и здоровым, ему было немного жаль эту исходящую злостью бабенку.
— Где ты это вычитал? — остановилась как вкопанная Вилунене.— Староста группы, а какой показываешь пример! Подожди! — вдруг с силой сжала ему локоть.— А может, просто хотел показаться перед кем- нибудь?
— Уже говорил — для здоровья,— тоскливо понурившись, сказал Юстас.
— Смотри мне в глаза! — прикрикнула Вилунене.— Что с тобой произошло, кто на тебя так влияет, портит?
—• Никто,— поспешно заверил Юстас.— Я сам.
— Не думай, что мы ничего не видим,— тихо и спокойно произнесла женщина.— Нам все видно.
— Я могу пойти переодеться? — спросил Юстас.
— Ступай. Погоди. В субботу кино смотреть не будешь, ты провинился и останешься в палате. И чтобы это было в первый и последний раз. Понял?
Из гимнастического зала с веселым щебетом высыпали девочки. Все любопытно поглядывали на них, торопливо поднимаясь по деревянной лестнице, до завтрака надо было еще заправить кровати и красиво причесаться. Нина в яркой красной пижаме, которая ей очень шла, замедлила шаг и вскинула большой палец.
Однако Вилунене и это заметила.
— Иваницкая! — строго одернула.— Смотри, как бы нос не вытянулся.
Нина показала язык и запрыгала наверх через две ступеньки. Юстас просветлевшими глазами проводил гибкую фигурку.
— Тебе отчего-то весело?— Сверлящий, полный подозрения взгляд воспитательницы все не отрывался от его лица.
— Мне грустно,— гася улыбку, проговорил Юстас.— Весь персонал в санатории — сплошь женщины. Были бы мужчины — может, поняли меня и поддержали.
— Вы только подумайте...— всплеснула руками Вилунене.— Ну что ты скажешь... Ни прибавить, ни отнять. Что ты скажешь...
— Говорю, как есть,— передернул плечами Юстас.
— Ступай в палату,— с тем же удивлением в голосе приказала воспитательница.— И не забудь, о чем говорила.
После завтрака, когда Юстас с Ниной обменялись привычным рукопожатием, глаза девочки светились.
— Что тебе за это будет? — шепотом спросила.
— Ерунда,— пренебрежительно отмахнулся Юстас.— Запретила кино в субботу. Очень оно мне нужно.
—- Я тоже не пойду,— Нина горделиво тряхнула волосами.
— Ты пойдешь,— впервые в разговоре с ней его голос прозвучал строго.— Сходишь и потом расскажешь мне.
— Но ведь я могу себя плохо чувствовать, заболеть...
— Не можешь. Они и так что-то подозревают,— Юстас нарочно подчеркнул «они», его лицо стало суровым.
— Откуда ты взял это? Ой, умру,— почему-то обрадовалась Нина.
— Нечего радоваться. Они захотят нас рассорить.
— Придумываешь!
— Я чувствую.
Нина на минуту задумалась.
— Но ведь этого не может быть. Ты не предашь меня?
— Никогда в жизни.
— Как ты сказал? В жизни?
— Да,—твердо и с долей обиды, что она сомневается, закончил Юстас.
Нина огляделась, словно пугливый зверек, и, приподнявшись на цыпочки, неожиданно чмокнула в щеку. Это был первый поцелуй в его жизни. Замерев, Юстас смотрел на залитую румянцем Нину, не сознавая, где он и что происходит. Девочка не отбежала в сторону по привычке, а выжидала, опустив голову, на том
же месте и обеими руками оттягивала вниз кофту. Наконец осмелилась вскинуть глаза.
— Ты не сердись. Ведь ты — мой? — проговорила совсем просто.
Мальчик почувствовал, как из-под ног уходит земля. Ничего не ответив, неловко склонился к ней, желая губами коснуться щеки, но Нина отпрянула в сторону.
— Нельзя,— произнесла она.— Мне можно, а тебе — нет.
Юстас, смутившись, молчал.
— Пока,— Нина по-мальчишечьи хлопнула его по руке и заскакала вверх по лестнице. На площадке она что-то вспомнила, перевесилась через перила:
— Забыла сказать. Ты герой. Самый настоящий.
После этого памятного события «герой» очень забеспокоился по поводу прыщиков на лице, тем более что собственное лицо теперь уже не казалось таким банальным, как раньше. Все портили эти несчастные прыщики, которые и выдавливал, и тер водой с мылом, но они опять появлялись. Надо было что-то делать, обязательно что-то делать, и Юстас однажды захватил с собой на прогулку целый рубль копейками.
Ребят сопровождала воспитательница Вилунене. Проходя мимо аптеки, Юстас подбежал к воспитательнице и попросил:
— Мне нужно зайти. Зубная паста кончилась, я догоню.
Ему очень хотелось, чтобы его ложь прозвучала буднично и вполне достоверно, но тут же со страхом заметил, что притворство не удалось.
— Если нельзя, я обойдусь,— прибавил.
Вилунене коварно улыбнулась кривым ртом:
— Иди.
Словно на крыльях понесся Юстас в аптеку, и, запыхавшийся, волнуясь, попросил у пожилой аптекарши:
— Мне какой-нибудь крем. От этих,— он провел кончиками пальцев по щеке.
Аптекарша покачала седой головой:
— Крем тут не поможет, детка. Вот цинковая мазь разве...
Что это за штука, цинк ведь металл, при чем здесь металл, чушь какая-то, лихорадочно рассуждал Юстас,
провожая через окно глазами удаляющихся детей во главе с Вилунене.
— Сколько он стоит?
— Семь копеек.
Конечно, не поможет, и цена смехотворная. Пустое дело, быстро сообразил Юстас.
— Мне бы лучше крем. Должен быть такой... Вы, наверное, знаете...
Аптекарша с сомнением принялась выдвигать деревянные ящички, перебирать в них всевозможные тюбики, пока наконец не выложила один — белый с голубой надписью «Гидратический» — прямо перед ним.
— Может, этот. Во всяком случае, не повредит.
За крем заплатил целых восемьдесят копеек. С покупкой в кармане пальто, скользя по обледенелому тротуару, Юстас нагнал ребят и опять встретился с подозрительным взглядом Вилунене.
— Купил? — осведомилась она.
— Купил.
— Покажи.
— Что показать? — побледнел Юстас.
— Покажи, что купил. Воспитательница обязана знать.
— Ведь сказал...— Он отвернулся, скрывая замешательство, и медленно пошел рядом.
Тогда Вилунене сама ловким движением засунула руку в его карман и вытащила на свет божий «Гидратический» крем. Постыдно белый с голубыми буквами.
— Пользуешься косметикой?! — громко выкрикнула она и противно хихикнула.
Ребята повернулись в ее сторону. Не слишком понятное слово «косметика» в холодном и чистом воздухе прозвучало как обвинение, запахло проступком, позорным для такого возраста. Далеко впереди Юстас заметил испуганные глаза Нины.
— И давно пользуешься? — Воспитательница держала тюбик двумя пальцами, словно какого-нибудь отвратительного червяка.
— Это подло,— сдерживаясь, произнес Юстас, руки при этом засунул глубоко в карманы пальто. Настоящий дурак, держал бы руки в карманах, и ничего бы не произошло.
— Как ты смее... Сопляк! Вы только послушайте... Ну что ты скажешь... Хорошо. Я напишу родителям.
Матери сообщу. Пусть она объяснит твое поведение.
— Пишите.— Юстас впервые почувствовал ненависть к взрослому человеку. Раньше просто не любил кого-то. Учителя или соседа. Но мог просто избегать их, поскольку у него был дом. Теперь дом — санаторий.
Вилунене с отвращением бросила тюбик в придорожный снег.
— Забери.
Юстас не шевельнулся.
— И вам совсем-совсем не стыдно? — тихо спросил он.— Как-никак вы педагог...
Вытаращенные глаза воспитательницы наполнились слезами, и тотчас они покатились по обеим сторонам жалобно подрагивающих ноздрей.
— Нет, ты не ребенок, а...— Вилунене вытащила из вязаной рукавицы носовой платок и покачала головой,— страшилище настоящее, какой-то ненормальный... Был человек как человек...— она вдруг зарыдала.
Юстасу сделалось жаль плачущей женщины. На лицах ребят, оборачивающихся назад через плечо, он видел не только любопытство, но и молчаливое осуждение. Это почувствовала и Вилунене, поэтому, согнувшись в три погибели у ног Юстаса, принялась голой рукой ворошить снег, выискивая несчастный тюбик, который лежал тут же.
Да, она хочет вызвать еще большее сострадание, я ведь застыл как остолоп, как столб, а бедная женщина копошится у моих ног, подумал Юстас. Она будет перекапывать снег до тех пор, пока дети не начнут кричать на меня, обзывать негодяем.
Он, быстро наклонившись, схватил тюбик и положил в карман, избегая смотреть в сторону Нины.
Час, отведенный для прогулки, истек.
Все вернулись назад в санаторий.
Юстас не испытывал ни малейшего удовлетворения от собственной смелости и до ужина промучился, обдумывая, как бы попросить прощения у Вилунене. Однако во время ужина оскорбленная им воспитательница встала неподалеку и, скрестив на груди руки, с ледяным выражением лица следила за каждым его взглядом, каждым движением. Все дети, занятые едой, стали на них поглядывать, пока вилка в руке Юстаса не запрыгала, словно живая тварь.
Это была отвратительная женская месть.
С испугом и изумлением глядела на них и Нина.
— Иваницкая! — сурово окликнула Вилунене.— В тарелку смотри, а не на кавалеров!
Послышалось хриплое, угодливое хихиканье. Смеялся Грегораускас. Нина вдруг отбросила косу на плечо и выбежала из столовой.
Юстас какой-то миг смотрел, как ходит туда-сюда на петлях неплотно притворенная дверь. Придя в себя, тоже поднялся из-за стола.
Тайны, о которой все прекрасно знали, но делали вид, что не знают, больше не существовало. Это было лишь началом, началом войны, глупой и бессмысленной, которой Юстас вовсе не хотел, потому что всем своим существом жаждал быть любимым.
Открытое партийное собрание проходило на слесарном участке, поскольку людей здесь помещалось значительно больше, чем в красном уголке нашего цеха. Из раздевалки принесли скамьи, кто не уместился на них, расселись прямо на обитых жестью рабочих столах, кто-то даже пошутил, что в цехе давно пора установить хотя бы фанерную трибуну для выступающих, раз собрания здесь стали привычным делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26