«ради дела». Так ведут себя хамы, не уважающие людей. Ты не таков, поэтому скажу о другой стороне медали — о чрезмерном демократизме. Хотел бы напомнить тебе кое-что из политики старых литовских князей. Не имея
возможности оставлять в завоеванных землях достаточной силы, они не трогали ни церквей, ни веры, ни местных властителей, которые должны были платить им дань; Вот почему на новгородском вечевом колоколе отлит барельеф князя Даумантаса. Оказывается, святым можно сделаться и тогда, когда ни во что не вмешиваешься и не интересуешься тем, что творится вокруг. А ты, Каткус, не из слабаков, поэтому не стану тебе разъяснять, что значит управлять людьми. Идя в цех, я иногда задумываюсь над тем, что все-таки литовцы, те самые, что протискиваются в сей момент через вертушку на проходной, когда-то помогли сдержать натиск Золотой Орды, хоть и порядком истощенной, на Восточную Европу. Думаешь, они что-нибудь понимали, считали это своей исторической миссией? Ни черта. Надо было так сделать — и сделали...
Кто-то тронул его за локоть, и, обернувшись, Юстас увидел рядом с собой Зайделиса Мотялиса, начальника планового отдела. Летом тот непременно ходил в светлых костюмах, зимой и осенью — в темных, галстуки подбирал однотонные, дорогие, и выглядели они всегда, будто только-только из магазина, даже трудно было представить, что их касались чьи-то пальцы. Пиджак расстегнут, под ним виднеется покатое брюшко, на круглом лице глубоко посажены глаза, холодные, изучающие; пухлые влажные губы с каким-то карамельным блеском, на них постоянно поигрывает улыбка.
— Ну что, не надоело играть з демократию? — негромко осведомился Мотялис, окидывая взором очередь — людей набралось не слишком много, нижняя губа при этом у него насмешливо оттопырилась.
— Кто во что горазд, в то и играет,— скороговоркой отозвался Юстас.— Предпочитаю это дешевому скептицизму.
— А почему именно дешевому? — фыркнул Мотялис.— Скептицизм, между прочим, ничуть не мешал даже Марксу. Оптимистом, товарищ Каткус, тоже незачем притворяться. И знаете почему?
— Такой уродился, что поделаешь.
— А вам известно, что в будущем году плана вашему цеху не вытянуть?
— Если даже и так, неужели стану рыдать раньше времени?
— И все-таки, если всерьез, что собираетесь делать?
— Что-нибудь да придумаем вместе с мужиками. Пролетарии мои — народ головастый, толковый. Кажется, прежде всего поменяем станки местами.
Мотялис от души расхохотался, потом закашлялся:
— Неплохо. Совсем как в басне Крылова!..
— Кстати, у вас замечательный галстук,— перебил Юстас.— Очень благородный цвет бордо. Не сомневаюсь, французский.
— Ну, где уж нам! Югославский. Вот не думал, что обращаете внимание на такие детали. Это для меня новость.
Юстас изобразил на лице удивление, даже чуть выкатил глаза:
— Почему же?! А затея со станками?
— Не изображайте из себя гусака, Каткус. За всем этим, без сомнения, кроется куда более глубокий смысл... Так что, примете меня в очередь или пойти в конец?
— Придется принять, хотя вы и ведете деловые разговоры. А это идет вразрез с моими принципами,— пояснил Юстас несколько ошарашенному Мотялису и с чуть подчеркнутой любезностью протянул пустой поднос.— О работе — в рабочее время. Теперь у нас перерыв. Обед.
— Эх,— вздохнул Мотялис,— настоящий солдат всегда в строю.
Юстас резко тряхнул головой:
— Нет. Вот отсюда и наши беды.
— Так уж прямо и беды? — притворился напуганным Мотялис.
— Да. Потому что все никак не научимся нормально трудиться. Можете обозвать меня формалистом, но я подчеркиваю — нормально. Только и слышишь на каждом шагу: умереть у станка, скончаться на посту... Сверхурочные, ночные бдения, штурмовщина во имя выполнения плана... И трогательные видения из прошлого: непременные тачки, окоченевшие руки в кинофильмах... Теперь приглядитесь к женщинам, что стоят впереди нас. Видите? Ну и как?
— А на которую, простите, следует обратить внимание? — вежливо осведомился Мотялис.
— На всех сразу, если угодно! Ну что, чувствуете?
Мотялис втянул воздух тонко очерченными ноздрями.
— Неужели «Шанель»?
— Вы не ошиблись,— негромко засмеялся Юстас.
— Чистой воды распущенность,— передернул плечами Мотялис.— Невероятно. Кстати, а зачем это?
— А вы подойдите и спросите.
— Ба, ба,— грустноватым тоном протянул Мотялис,— вы даже не формалист, вы просто опасный субъект. Сваливаете все в одну кучу и еще мните себя правым. Вы тот самый невыносимый тип авантюриста, который опирается на невежество масс и непонимание ими исторической миссии рабочего класса.
— Вот потому-то и цените меня, Зайделис, цените дороже золота. На улице такие не валяются. Перекусим, тогда и об истории потолкуем. У меня мать всю свою жизнь историю преподает. Историю Литвы и СССР...
— Знаю, знаю о вас больше, нежели думаете,— буркнул Мотялис.
— Добрый день, девочки,— поздоровался Юстас, когда подошли к раздаточному окошку.— Цепелины1 еще есть?
— Есть, товарищ начальник. Вам сколько?
— Четыре.
Мотялис стоял рядом с опечаленным лицом и вроде даже слегка раздосадованный.
— А вы к тому же еще и варвар, Каткус,— вполголоса пробормотал он.— Молодой варвар. Эдак нагружать свой желудок...
— Что поделаешь, другой генотип... другие блюда.
— Прикусите язык,— едва слышно попросил Мотялис, голос его почему-то звучал на редкость мягко,— в конце концов, я старше вас.
За столом они долго ели молча, потом Мотялис не выдержал, заговорил первым:
— Я действительно переживаю, Каткус. Все это меня серьезно беспокоит. Инструментальный в следующем году плана не вытянет.
— Знаю и даже чуточку этому радуюсь.
Теперь на лице Мотялиса обозначилось страдание.
— Я бы на вашем месте не радовался. Ни один нормальный человек не станет тут радоваться.
1 Национальное блюдо из тертого картофеля с мясным фаршем.
1 ПА
— Дайте ухо,— заговорщицки прошептал Юстас.— Так и быть, вам я скажу.
— Ну? — недоверчиво подался вперед Мотялис.
— Нынешнее положение само собой заставит перейти к бригадному подряду. И так слишком долго я тянул резину. Обратите внимание — не начальник цеха, не Каткус заставит сделать это, а сама жизнь.
— Думаете, это и есть панацея?
— Люди смогут больше заработать, и они будут стараться вовсю.
Мотялис сосредоточенно доел суп, отодвинул тарелку в сторону.
— Спустя месяц-два все перегрызутся между собой, а половина людей вообще разбежится.
— Нет, Мотялис, нет, они сами захотят, чтобы был бригадный подряд. А раз захотят — работать станут как львы.
— Значит, деньги — хороший бич?
— Не только деньги.
— Что же еще? — прищурился Мотялис.
— Вам этого не понять.
— Отчего же, прекрасно понимаю. Инструментальщики с давних пор считались своего рода аристократами, избранными и всегда дорожили рабочей честью. Гонора им не занимать. Однако любопытно, что останется от этого гонора, когда бригады вынуждены будут делить заработок между собой.
— Все будет о'кэй,— Юстас никак не мог избавиться от улыбки, которая явно раздражала Мотялиса.— Ведь платить станем не за приложенные усилия, не за благие намерения, а за готовую продукцию. За выход штампов, пресс-форм. И тут не избежать повышения контроля внутри каждой бригады, да и качество наконец улучшится.
— Диковинно, как в сказке,— хмыкнул Мотялис,— однако ничего из этого не выйдет. Кроме раскола в коллективе. Люди из других цехов будут недовольны, когда ваши мужички станут хвалиться большими заработками.
— Кстати, Каткус не мешает и другим перейти на бригадный подряд.
Глаза Мотялиса вмиг сделались холодными и колючими.
— Это демагогия, товарищ Каткус. Созидают массы,
понимающие свою основную задачу. И вносить раскол в эти массы ради временных акций непозволительно.
— Вот тебе и на! — громко расхохотался Юстас.— Разрешите представиться еще раз: Юстас Каткус, возмутитель спокойствия масс.
— Я всего лишь подчеркнул тенденцию,— холодно возразил Мотялис.— На все надо смотреть шире, исходя из существующего контекста.
— Однако, руководствуясь вашим широким контекстом, можно прийти к выводу, что люди — всего лишь стадо баранов, весьма приблизительно представляющее конечную цель!
— Ничего подобного. Ни о какой приблизительности не идет и речи. Цель поставлена перед ними четко.
— Да. Полностью согласен. Закрыв глаза, и я тоже могу представить себе это дивное колыхание тонкорунных масс... Зрелище впечатляющее, действует успокоительно. Совсем как морской прибой. Даже дрема охватывает. Так бы и вздремнул, пожалуй, лишь бы отвязались мысли о том, что каждый обязан сознавать, куда он идет и зачем. Абсолютно ясно видеть перед собой цель, свою собственную, и иметь четкое представление об общей, единой цели. Иначе говоря, от целого к частному и от частного к единому целому. Приспела пора обратить внимание на индивид.
— Вы в этом уверены? — подмигнул Мотялис, с удовольствием обсасывая сливу из компота.
— Несомненно.
— В таком случае обратите внимание на красивую женщину. Вам давно пора жениться. Спасибо за компанию и содержательный разговор.
Возвращаясь в цех, Юстас невольно продолжал шевелить губами, словно все еще вел спор с начальником планового отдела. У этого человека, видно, перед глазами постоянно возникает панорама подвигов и заблуждений рода человеческого; по крайней мере, речь он всегда ведет так, будто упомянутая панорама и впрямь маячит перед взором. Однако широта его взглядов слишком уж граничит с цинизмом, по сравнению с которым любая ложь вроде и не ложь вовсе. Рабочие для него — стадо, толпа, правда, со своей исторической миссией. Вообще человек этот — прирожденный начальник. Демагог. При его уме и благоприятной конъюнктуре можно было подняться невесть на какие высоты.
Интересно, что ему помешало. Такие люди инстинктивно чувствуют железную логику событий, ни на шаг не отступают от намеченной цели, позже, как правило, выясняется, что логика эта, увы, распадается от чего- то неосязаемого, но постоянно присутствующего в воздухе, все-таки люди — не стадо, не толпа, а сумма индивидуальностей. Возникает необходимость коррективов, и вот эти-то коррективы и оставляют вдруг подобных людей в стороне. Сурово, но никого особенно не заботит проблема, как выжать из этих умудренных, верных своему делу людей хотя бы крупицу чего-то еще. Жизнь безжалостно отметает упрощенные средства достижения цели. А заодно и тех, кто их пропагандирует, чтобы другим не пришлось возвращаться назад и залатывать оставленные ими дыры. Хотя нет. Их отметает прочь прежде всего мыслящий человек, созидающий субстанцию иного качества — новое время. Поезд Мотялиса, разумеется, давным-давно ушел, однако человек этот все равно держится с завидным хладнокровием. Мужик с головой, не брюзга. Предводителем масс не стал, зато спокойно занимается полезным делом. А за это можно только уважать.
Доводилось слышать, что в индийском парламенте спикеры говорят ровно две минуты и при этом умудряются высказывать важные мысли. На наших утренних «исповедях» старшим мастерам со всех пяти участков разрешаю говорить по три минуты, пресекаю споры, заношу самое главное в блокнот, именуемый «Всякая всячина», кое-что записывает и мой секретарь Вале.
Ничего существенного сегодня услышать не удалось. Пожалуй, эти коротенькие отчеты за прошедший день уже утратили свой смысл, мужчинам пришлась по душе формулировка «все нормально», а это попахивает ленцой, да и, что греха таить, равнодушием по отношению к будущему. В том, что наши «исповеди» превратились в чистую формальность, наверное, есть и доля моей вины, получается: по-настоящему важные вещи выясняются только в конце месяца. Нет, так ничего не выйдет, придется схватить кочергу или что под руку подвернется и взбаламутить как следует затянутую ряской воду, иначе... Иначе:
— Шеф, смотрели вчера футбол?
Что тут будешь делать! Лучше пропустить мимо ушей.
— Спасибо, мужики. Раз больше сказать нечего, расходимся.
— Марковские на работу не вышел,— с сомнением в голосе произнес мастер термического участка Мачис.— Может, правда, опаздывает, не знаю...
— Не звонил? — поинтересовался я у Вале.
— Пока нет.
Ничего не понимаю, Марковские — один из лучших термистов, прогулов за ним отродясь не водилось, спиртного в рот не берет, добросовестно откладывает каждый лишний рубль на машину — пропасть куда-то, не говоря никому ни слова, он явно не йог.
— Может, заболел,— высказал вслух свои мысли. Мужчины тут же дружно захохотали. Я тоже покривился, вспомнив, что Марковские зимой купается в проруби.— Давайте подождем,— велел Мачису.— Если к обеду не объявится, пошли кого-нибудь из своих к нему домой.
Мачис наморщил свой крутой, выпуклый лоб с двумя дугообразными залысинами — придется кому-то из его людей остаться без обеда. Что поделаешь, порой на голодный желудок лучше думается, глядишь, и проснется чувство ответственности за своих рабочих. За товарищей.
Тем временем я достал из ящика стола пачку заявлений с просьбой о материальной помощи.
— Привыкли мы,— сказал,— обращаться за денежной помощью, когда речь идет о ремонте квартиры. Некоторые такую помощь раньше получали, теперь пришло время покончить с этой практикой. Почти каждый третий возводит на своем дачном участке дом, а тут отремонтировать квартиру денег не хватает. Самое обидное, просители все, как правило, солидно зарабатывают. Стыдно, мужики. Заберите заявления и верните их товарищам, предварительно разъяснив суть дела.— Я сдвинул заявления на край стола.
Никто не тронулся с места. Мастера переглядывались между собой и хоть бы хны.
— Разбирайте заявления и верните их, мне они не нужны,— продолжал я гнуть свою линию.
— Да ладно, начальник, чего там, бросьте их в корзину,— хорошо поставленным голосом бывшего актера
проговорил мастер Бриедис с участка пресс-форм, в лице его было что-то от аристократа былых времен, голова, убеленная сединами, выглядела внушительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26