https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Lemark/
..
Собрав все свое мужество и волю, движимый сознанием, что это обязательно, немного запинаясь, Юстас выпалил:
— Я давно хотел попросить у вас прощения... Не очень понимаю, за что, но действительно хотел. Только все не выходило, потому что... вы страшно рассердились. Извините, если обидел вас...
— Видишь как...— будто что-то обдумывая, промолвила Вилунене.— Может, мы оба должны были друг перед другом извиниться. Однако не нужно. Желаю тебе счастья, Юстас. И прежде всего — здоровья.
Вилунене протянула руку на прощание, Юстас осторожно пожал ладонь воспитательницы.
— Спасибо. Всего хорошего.— Он взглянул на мать, словно поторапливая ее. Мать еще раз кивнула Вилунене и вышла следом за Юстасом на улицу.
Любопытно, какой педагогический турнир они организовали, мысленно хмыкнул мальчик. Выглядит все как какие-то соревнования, а ни одна не понимает, что происходит на самом деле. Шагая по дорожке через, двор санатория, Юстас хотел остановиться и обернуться на окна второго этажа, потому что не сомневался, что увидит нежную размытость Нининого лица в ореоле золотистых волос, однако чувствовал за спиной дыхание матери и удержался.
Выйдя на улицу, мать поравнялась с ним и произнесла:
— Ты правильно поступил, Юстас.
Возможно, и правильно, апатично подумал он. А может, и не следовало так. Только разве обязательно каждый его поступок тут же оценивать?
— Почему ты молчишь? — обеспокоено спросила мать.
— А что я должен говорить? — съежился Юстас.
В привокзальном буфете он хотел отказаться от
сосисок и чая, но ему пришло в голову, что обидит этим мать. Вяло жуя, опять подумал, что с ним происходят странные вещи. Чем более отдаляется от санатория, тем сильнее нарастает равнодушие ко всему. Интересно, заметила ли мать? Конечно, рано или поздно заметит и, чего доброго, примется думать, будто нарочно притворяется таким, из глупой мести.
— Смотрю на тебя и думаю,— словно издалека приплыл материнский голос,— станешь ли таким, как прежде...
Безусловно, нет, угрюмо решил Юстас, неужели сама не понимает. Так можно спрашивать у малышей —
а слушаться ты будешь, учиться прилежно будешь?..
— Откуда я знаю?
Ответил тихо и мягко, но, подняв голову от стакана с тепловатым чаем, увидел в глазах матери безмерный испуг.
Сквозь запыленное окно буфета тянулись по другую сторону рельсов высокие застывшие сосны, все будто в комочках сверкающей ваты; их величественный покой красноречивей всяких слов свидетельствовал о безвозвратной разлуке со всем, что приносит радость и ощущение полноты жизни в этом странном и таком расчудесном месте, именуемом детским санаторием. Кто-то бесцеремонно вторгся в его потаенные, не изведанные до сих пор переживания, пригасил, опутал сомнениями их с Ниной робко пробивающиеся чувства, поторопился предопределить конец их дружбы. Это было словно какое-то осложнение после болезни, которое выводит из терпения и которое совершенно ненужно, его следовало тотчас подавить, стереть из их с Ниной памяти. Нет, он никогда не будет грубым с матерью, хотя почти не сомневался, что никогда больше не испытает такой радости и сумасшедшего счастья, какие испытал. Мать сама толком не понимает, что она и все женщины из санатория у него отняли.
Он еще не проиграл окончательно.
Еще остаются письма.
Сбавив скорость, мимо станции прополз длинный состав по первому пути. Наглухо закрытые вагоны ржавого цвета апатично постукивали на стыках рельсов, слегка колебля пол в буфете, погнутую алюминиевую ложечку в стакане с чаем.
«Здравствуй, мама! Телефон, мне кажется, придуман для того, чтобы можно было утаить свои мысли и чувства. Поэтому опять пишу тебе.
Когда навещал тебя в последний раз, помнится, неудачно пошутил по поводу одной женщины, любительницы вязать и кататься на каруселях. Ты не забыла, наверное? Хочу сказать тебе, что такая женщина существует на самом деле. Не в воображении, а в жизни. Это очень открытый, простой и славный человек. И, к сожалению, довольно несчастный. У нее двое детей (мальчик и девочка) и пьяница муж, с которым
никак не может развестись из-за извечной женской жалости. Этот негодяй все дни напролет проводит с собутыльниками, потягивая пиво или балуясь шампанским, а мучиться, страдать должен хороший человек, труженик, Наверное, всегда так бывает. Только удивляюсь, как она до сих пор может спокойно выполнять свою скромную работу, растить детей, не чувствуя себя обойденной или искалеченной. Только не подумай, мама, что я трагически влюбился, меня действительно восхищает ее умение видеть в жизни именно красоту, а не мерзость, умение всему радоваться. Когда вижу, какая она терпеливая, сколько в ней покоя и мужества, как самоотверженно умеет она прощать, порой сам себе кажусь рядом с нею уставшим, немощным.
Ты меня, разумеется, тут же спросишь, какая у нее профессия и кто ее родители. Насколько известно, отец с матерью живут в деревне, а сама она работает на трикотажной фабрике вязальщицей. Словом, работница. Эту информацию сообщаю из вежливости и из уважения к тебе, поскольку догадываюсь, в мыслях у тебя сразу возникнет величественный Дворец бракосочетаний.
По этому поводу можешь пока не волноваться, я слишком ценю свою свободу. Мог бы, конечно, об этой женщине ничего не писать, но привык ничего от тебя не утаивать. Общаться с нею куда приятнее, чем с другой какой-нибудь женщиной, возможно даже более образованной. Рядом с нею чувствую себя тверже, человечнее, проще.
Не думай, мама, что эта дружба — какой-то вызов мещанскому псевдоаристократизму (тьфу, какое длинное слово!) или даже самому себе. Просто с этой женщиной мне хорошо, уходит нервозность, отступает суета, я отдыхаю, становлюсь душевнее, внимательнее, добрее по отношению ко всему роду человеческому. Иногда начинают мучить угрызения совести оттого, что только беру и так мало могу дать сам.
Она от меня ничего и не требует, кажется, мое общество ей тоже приятно.
О заводе на сей раз ничего не пишу. Пока не ясно, оправдает ли себя эксперимент с бригадным подрядом. Выяснилось лишь одно — мои пролетарии не слишком хорошо знают арифметику и постоянно бегают ко мне советоваться по поводу заработка. Видать, сам виноват,
да и начальники участков ленятся должным образом все разъяснять. Хочется верить, постепенно все встанет на свои места.
Кстати, подал заявление на машину. Только не подумай, мама, будто поступаю так из-за той женщины с детьми. Пойми правильно — мне уже за тридцать, а я совсем не знаю Литвы. Кроме того, хочется больше бывать на природе, а то торчу в своей норе, как замшелый пень, то у телевизора, то за книгой. Пребываю в бодрости и здравии.
Юстас»
Думаю, вся моя человеческая ценность заключается в том, что нахожусь в таких условиях, когда нельзя не работать. Втянувшись в работу, как раз и обретаешь способность — именно учишься! — находить в труде радость. Удовлетворение приносит не сам трудовой процесс, восхищение которым мы пытаемся привить молодежи и который зачастую бывает неинтересным и даже утомительным, а целенаправленность самого труда, понимание, что он необходим другим. Тогда уже не можешь оставаться общественно пассивным. Хотя работаю на заводе немало лет, окончательно все же не уверен, что в один прекрасный день не превращусь вдруг в отпетого бездельника, эдакого лежебоку и лентяя. Наоборот, моя лень дома, в быту, доказывает, что, хотя работа на заводе и приносит удовлетворение, стоит измениться обстоятельствам — и пожалуйста, перед вами законченный лентяй высшей категории.
Что-то не ладится у нас с новой системой бригадного подряда. Заработки вроде стали значительно выше, зато треплет нервы постоянная неразбериха. Мастера уделяют мало внимания рабочим, не разъясняют положения дел или плохо это делают, и рабочие всё пропускают мимо ушей. Самое скверное, для недовольства есть все основания. Велел мастерам не лениться и запастись терпением, они обязаны защищать собственное мнение. Люди всегда соглашаются с вескими аргументами, если те логичны и серьезны, если ж нет — грош им цена.
То, что заработная плата зависит от какого-то конкретного субъекта, уже само по себе деморализует, поскольку человек всегда склонен выискивать ошибки
другого, вымещать на нем свое недовольство. Если же все будет учтено, зафиксировано и подтверждено в соответствии с определенной методикой нормирования, люди вообще не станут ломать себе голову — точно это или неточно. Я посоветовался с технологами и вычислил новый технологический коэффициент для бригад, измеряемый в условных единицах, которые помогут установить степень сложности операций и затрат на изготовление каждой детали: может, теперь люди наконец угомонятся.
Явился ко мне начальник участка пресс-форм и предложил, чтобы за брак платил виновник. Я ответил, нет нужды что-либо менять, так как пока самое эффективное средство — лишение премии.
Кажется, наступает пора неудач. Этого, впрочем, и следовало ожидать, слишком уж хорошо все складывалось до сих пор.
Взять хотя бы сегодня. Отдел технического контроля заметил, что сборщики бракуют шестеренки, потому что после термической обработки они увеличиваются в размере, и решил производить замер шага после термички, чтобы не было брака. Но нет нужных калибров. Попросили мастера инструментального участка Валю- лиса, чтобы помог, а тот взбрыкнул: «Технологией это не предусмотрено, кто прозевал, пускай и делает новые калибры». Он мне заявление, а я ему резолюцию. Поначалу хотел написать всего одно слово: «Срочно!»— но, поразмыслив, вдруг обидится, вывел на листе: «Следует непременно изготовить». Все равно задело. Примчался Валюлис ко мне и давай разоряться, так работать он не может, нервы не выдерживают, придется, видно, уходить... Не хватает высококачественных приборов, которые есть за границей, вообще работа получается какая-то бессмысленная, вокруг все требуют черт знает чего, хотя прекрасно понимают, что это невозможно. И так далее и тому подобное.
— Цослушай, Гедрюс,— говорю ему в ответ,— до сих пор ты был немного с приветом, поэтому работалось с тобой на удивление хорошо. А теперь талдычишь одно и то же, как зануда из зануд, не ожидал от тебя. Неужели дела в цехе должны волновать меня одного?
Участок Валюлиса производит приборы второго поколения, которые необходимы нам самим. Мужик он
башковитый, хотя закончил всего семь или девять классов, рос в детдоме, талант в нем от природы, иной раз инженерам нос утирает, когда требуется быстрое и простое решение.
— Вообще-то работать можно,—принимается юлить Валюлис,— почему бы нет... Вот только поучений не переношу, всё воспитываете и воспитываете. Потом в свою очередь должен воспитывать людей у себя на участке — совсем одуреешь...
— Если б знал, что эта история с калибрами так тебя заденет, черт с ним, не стал бы тебя трогать вовсе. Вот уж не ожидал, что так болезненно будешь реагировать. Ну и амбиция! Вместо того чтобы иной раз понять людей и помочь, изливаешь на них свой гнев и досаду. Вот и на этот раз. Ну, прозевали технологи, не пришло им в голову подумать о нужном калибре, а ты взбесился.
— Никогда не грешил снисходительностью по отношению к ротозеям, и впредь не дождетесь.
— А я, Гедрюс, смотрю на людей такого сорта как на инвалидов, которых надо лечить, поддерживать, не жалея сил и стараний. Конечно, эффект от всего этого, по моей статистике, слишком малый, но когда на улице попадается кто-то с нашего завода навеселе, камнем ложится подобный факт на мою совесть, в цехе ведь они себя сдерживали. Потом, когда и других стали портить, начал от них избавляться — вежливо, без скандала, даже с долей сочувствия. Оберегая других от заразы, не мешает иных любителей легкой жизни послать на поиски счастья куда-нибудь подальше. И все- таки каждого надо попытаться понять.
— Что касается тех людей, о которых вы толкуете, начальник, здесь все ясно,— Валюлис нервно грызет спичку, устремив взгляд на кончик носа.— Не переношу, когда человек ленится подумать. Просто бесит меня нежелание пошевелить лишний раз мозгами.
— Не все такие сообразительные, как ты, Гедрюс. Будь чуть-чуть снисходительнее к другим.
— Вот я и ломаю голову над тем, каков должен быть коэффициент снисходительности на производстве.— Валюлис встает со стула и прячет изгрызенную вконец спичку себе в карман (месяц назад бросил курить, поэтому, наверное, и ходит такой раздраженный, если
не закурить, так хоть погрызть спичку хочется).— Может, я пойду?
— Ступай и поразмысли»,— говорю вслед.
Монтримас распустился. Стал выпускать брак, а ведь сам парторг. Мачис решГил пристыдить его на собрании. Так Монтримас отказался участвовать, он, видите ли, парторг и не ^позволит себя компрометировать перед рабочими участка. Сцепились оба всерьез, явились ко мне. Я и говорю: «Ни черта, обязан участвовать, Мачис тебя на собрание приглашает не как парторга, а как бракодела. Если парторг Монтримас позволяет рабочему Монтримасу гнать брак, то человек Монтримас должен забыть о том, что он парторг, и постараться сделать так, чтобы и другие об этом не вспоминали». Жестко сказал.
Пришел Бриедис с молодым парнишкой. Тут, прямо скажем, странный случай. Парень после армии, в детстве переболел туберкулезом, теперь ему опять что-то нездоровится, мать не спит ночами и все никак не заставит его сходить провериться в тубдиспансер. Наконец не выдержала — обратилась к мастеру. Парнишка упирается: «Не делайте из меня больного». Я понял, тут идет борьба за свою «независимость». Договорились по-хорошему, что сегодня же побывает там, где требуется. «Только не говорите матери, если болезнь возобновилась»,— попросил. «Нет уж,— ответил,— лгать не стану, сам ей все скажешь». Напомнил, что для каждого самый близкий, самый родной человек — мать, ей выпадает больше всего переживаний из-за наших невзгод. Молодой рабочий пояснил, что мать у него учительница, очень нервная, измотанная, он уже и в армии успел отслужить, двадцать третий ему пошел, а она воспитывает и воспитывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Собрав все свое мужество и волю, движимый сознанием, что это обязательно, немного запинаясь, Юстас выпалил:
— Я давно хотел попросить у вас прощения... Не очень понимаю, за что, но действительно хотел. Только все не выходило, потому что... вы страшно рассердились. Извините, если обидел вас...
— Видишь как...— будто что-то обдумывая, промолвила Вилунене.— Может, мы оба должны были друг перед другом извиниться. Однако не нужно. Желаю тебе счастья, Юстас. И прежде всего — здоровья.
Вилунене протянула руку на прощание, Юстас осторожно пожал ладонь воспитательницы.
— Спасибо. Всего хорошего.— Он взглянул на мать, словно поторапливая ее. Мать еще раз кивнула Вилунене и вышла следом за Юстасом на улицу.
Любопытно, какой педагогический турнир они организовали, мысленно хмыкнул мальчик. Выглядит все как какие-то соревнования, а ни одна не понимает, что происходит на самом деле. Шагая по дорожке через, двор санатория, Юстас хотел остановиться и обернуться на окна второго этажа, потому что не сомневался, что увидит нежную размытость Нининого лица в ореоле золотистых волос, однако чувствовал за спиной дыхание матери и удержался.
Выйдя на улицу, мать поравнялась с ним и произнесла:
— Ты правильно поступил, Юстас.
Возможно, и правильно, апатично подумал он. А может, и не следовало так. Только разве обязательно каждый его поступок тут же оценивать?
— Почему ты молчишь? — обеспокоено спросила мать.
— А что я должен говорить? — съежился Юстас.
В привокзальном буфете он хотел отказаться от
сосисок и чая, но ему пришло в голову, что обидит этим мать. Вяло жуя, опять подумал, что с ним происходят странные вещи. Чем более отдаляется от санатория, тем сильнее нарастает равнодушие ко всему. Интересно, заметила ли мать? Конечно, рано или поздно заметит и, чего доброго, примется думать, будто нарочно притворяется таким, из глупой мести.
— Смотрю на тебя и думаю,— словно издалека приплыл материнский голос,— станешь ли таким, как прежде...
Безусловно, нет, угрюмо решил Юстас, неужели сама не понимает. Так можно спрашивать у малышей —
а слушаться ты будешь, учиться прилежно будешь?..
— Откуда я знаю?
Ответил тихо и мягко, но, подняв голову от стакана с тепловатым чаем, увидел в глазах матери безмерный испуг.
Сквозь запыленное окно буфета тянулись по другую сторону рельсов высокие застывшие сосны, все будто в комочках сверкающей ваты; их величественный покой красноречивей всяких слов свидетельствовал о безвозвратной разлуке со всем, что приносит радость и ощущение полноты жизни в этом странном и таком расчудесном месте, именуемом детским санаторием. Кто-то бесцеремонно вторгся в его потаенные, не изведанные до сих пор переживания, пригасил, опутал сомнениями их с Ниной робко пробивающиеся чувства, поторопился предопределить конец их дружбы. Это было словно какое-то осложнение после болезни, которое выводит из терпения и которое совершенно ненужно, его следовало тотчас подавить, стереть из их с Ниной памяти. Нет, он никогда не будет грубым с матерью, хотя почти не сомневался, что никогда больше не испытает такой радости и сумасшедшего счастья, какие испытал. Мать сама толком не понимает, что она и все женщины из санатория у него отняли.
Он еще не проиграл окончательно.
Еще остаются письма.
Сбавив скорость, мимо станции прополз длинный состав по первому пути. Наглухо закрытые вагоны ржавого цвета апатично постукивали на стыках рельсов, слегка колебля пол в буфете, погнутую алюминиевую ложечку в стакане с чаем.
«Здравствуй, мама! Телефон, мне кажется, придуман для того, чтобы можно было утаить свои мысли и чувства. Поэтому опять пишу тебе.
Когда навещал тебя в последний раз, помнится, неудачно пошутил по поводу одной женщины, любительницы вязать и кататься на каруселях. Ты не забыла, наверное? Хочу сказать тебе, что такая женщина существует на самом деле. Не в воображении, а в жизни. Это очень открытый, простой и славный человек. И, к сожалению, довольно несчастный. У нее двое детей (мальчик и девочка) и пьяница муж, с которым
никак не может развестись из-за извечной женской жалости. Этот негодяй все дни напролет проводит с собутыльниками, потягивая пиво или балуясь шампанским, а мучиться, страдать должен хороший человек, труженик, Наверное, всегда так бывает. Только удивляюсь, как она до сих пор может спокойно выполнять свою скромную работу, растить детей, не чувствуя себя обойденной или искалеченной. Только не подумай, мама, что я трагически влюбился, меня действительно восхищает ее умение видеть в жизни именно красоту, а не мерзость, умение всему радоваться. Когда вижу, какая она терпеливая, сколько в ней покоя и мужества, как самоотверженно умеет она прощать, порой сам себе кажусь рядом с нею уставшим, немощным.
Ты меня, разумеется, тут же спросишь, какая у нее профессия и кто ее родители. Насколько известно, отец с матерью живут в деревне, а сама она работает на трикотажной фабрике вязальщицей. Словом, работница. Эту информацию сообщаю из вежливости и из уважения к тебе, поскольку догадываюсь, в мыслях у тебя сразу возникнет величественный Дворец бракосочетаний.
По этому поводу можешь пока не волноваться, я слишком ценю свою свободу. Мог бы, конечно, об этой женщине ничего не писать, но привык ничего от тебя не утаивать. Общаться с нею куда приятнее, чем с другой какой-нибудь женщиной, возможно даже более образованной. Рядом с нею чувствую себя тверже, человечнее, проще.
Не думай, мама, что эта дружба — какой-то вызов мещанскому псевдоаристократизму (тьфу, какое длинное слово!) или даже самому себе. Просто с этой женщиной мне хорошо, уходит нервозность, отступает суета, я отдыхаю, становлюсь душевнее, внимательнее, добрее по отношению ко всему роду человеческому. Иногда начинают мучить угрызения совести оттого, что только беру и так мало могу дать сам.
Она от меня ничего и не требует, кажется, мое общество ей тоже приятно.
О заводе на сей раз ничего не пишу. Пока не ясно, оправдает ли себя эксперимент с бригадным подрядом. Выяснилось лишь одно — мои пролетарии не слишком хорошо знают арифметику и постоянно бегают ко мне советоваться по поводу заработка. Видать, сам виноват,
да и начальники участков ленятся должным образом все разъяснять. Хочется верить, постепенно все встанет на свои места.
Кстати, подал заявление на машину. Только не подумай, мама, будто поступаю так из-за той женщины с детьми. Пойми правильно — мне уже за тридцать, а я совсем не знаю Литвы. Кроме того, хочется больше бывать на природе, а то торчу в своей норе, как замшелый пень, то у телевизора, то за книгой. Пребываю в бодрости и здравии.
Юстас»
Думаю, вся моя человеческая ценность заключается в том, что нахожусь в таких условиях, когда нельзя не работать. Втянувшись в работу, как раз и обретаешь способность — именно учишься! — находить в труде радость. Удовлетворение приносит не сам трудовой процесс, восхищение которым мы пытаемся привить молодежи и который зачастую бывает неинтересным и даже утомительным, а целенаправленность самого труда, понимание, что он необходим другим. Тогда уже не можешь оставаться общественно пассивным. Хотя работаю на заводе немало лет, окончательно все же не уверен, что в один прекрасный день не превращусь вдруг в отпетого бездельника, эдакого лежебоку и лентяя. Наоборот, моя лень дома, в быту, доказывает, что, хотя работа на заводе и приносит удовлетворение, стоит измениться обстоятельствам — и пожалуйста, перед вами законченный лентяй высшей категории.
Что-то не ладится у нас с новой системой бригадного подряда. Заработки вроде стали значительно выше, зато треплет нервы постоянная неразбериха. Мастера уделяют мало внимания рабочим, не разъясняют положения дел или плохо это делают, и рабочие всё пропускают мимо ушей. Самое скверное, для недовольства есть все основания. Велел мастерам не лениться и запастись терпением, они обязаны защищать собственное мнение. Люди всегда соглашаются с вескими аргументами, если те логичны и серьезны, если ж нет — грош им цена.
То, что заработная плата зависит от какого-то конкретного субъекта, уже само по себе деморализует, поскольку человек всегда склонен выискивать ошибки
другого, вымещать на нем свое недовольство. Если же все будет учтено, зафиксировано и подтверждено в соответствии с определенной методикой нормирования, люди вообще не станут ломать себе голову — точно это или неточно. Я посоветовался с технологами и вычислил новый технологический коэффициент для бригад, измеряемый в условных единицах, которые помогут установить степень сложности операций и затрат на изготовление каждой детали: может, теперь люди наконец угомонятся.
Явился ко мне начальник участка пресс-форм и предложил, чтобы за брак платил виновник. Я ответил, нет нужды что-либо менять, так как пока самое эффективное средство — лишение премии.
Кажется, наступает пора неудач. Этого, впрочем, и следовало ожидать, слишком уж хорошо все складывалось до сих пор.
Взять хотя бы сегодня. Отдел технического контроля заметил, что сборщики бракуют шестеренки, потому что после термической обработки они увеличиваются в размере, и решил производить замер шага после термички, чтобы не было брака. Но нет нужных калибров. Попросили мастера инструментального участка Валю- лиса, чтобы помог, а тот взбрыкнул: «Технологией это не предусмотрено, кто прозевал, пускай и делает новые калибры». Он мне заявление, а я ему резолюцию. Поначалу хотел написать всего одно слово: «Срочно!»— но, поразмыслив, вдруг обидится, вывел на листе: «Следует непременно изготовить». Все равно задело. Примчался Валюлис ко мне и давай разоряться, так работать он не может, нервы не выдерживают, придется, видно, уходить... Не хватает высококачественных приборов, которые есть за границей, вообще работа получается какая-то бессмысленная, вокруг все требуют черт знает чего, хотя прекрасно понимают, что это невозможно. И так далее и тому подобное.
— Цослушай, Гедрюс,— говорю ему в ответ,— до сих пор ты был немного с приветом, поэтому работалось с тобой на удивление хорошо. А теперь талдычишь одно и то же, как зануда из зануд, не ожидал от тебя. Неужели дела в цехе должны волновать меня одного?
Участок Валюлиса производит приборы второго поколения, которые необходимы нам самим. Мужик он
башковитый, хотя закончил всего семь или девять классов, рос в детдоме, талант в нем от природы, иной раз инженерам нос утирает, когда требуется быстрое и простое решение.
— Вообще-то работать можно,—принимается юлить Валюлис,— почему бы нет... Вот только поучений не переношу, всё воспитываете и воспитываете. Потом в свою очередь должен воспитывать людей у себя на участке — совсем одуреешь...
— Если б знал, что эта история с калибрами так тебя заденет, черт с ним, не стал бы тебя трогать вовсе. Вот уж не ожидал, что так болезненно будешь реагировать. Ну и амбиция! Вместо того чтобы иной раз понять людей и помочь, изливаешь на них свой гнев и досаду. Вот и на этот раз. Ну, прозевали технологи, не пришло им в голову подумать о нужном калибре, а ты взбесился.
— Никогда не грешил снисходительностью по отношению к ротозеям, и впредь не дождетесь.
— А я, Гедрюс, смотрю на людей такого сорта как на инвалидов, которых надо лечить, поддерживать, не жалея сил и стараний. Конечно, эффект от всего этого, по моей статистике, слишком малый, но когда на улице попадается кто-то с нашего завода навеселе, камнем ложится подобный факт на мою совесть, в цехе ведь они себя сдерживали. Потом, когда и других стали портить, начал от них избавляться — вежливо, без скандала, даже с долей сочувствия. Оберегая других от заразы, не мешает иных любителей легкой жизни послать на поиски счастья куда-нибудь подальше. И все- таки каждого надо попытаться понять.
— Что касается тех людей, о которых вы толкуете, начальник, здесь все ясно,— Валюлис нервно грызет спичку, устремив взгляд на кончик носа.— Не переношу, когда человек ленится подумать. Просто бесит меня нежелание пошевелить лишний раз мозгами.
— Не все такие сообразительные, как ты, Гедрюс. Будь чуть-чуть снисходительнее к другим.
— Вот я и ломаю голову над тем, каков должен быть коэффициент снисходительности на производстве.— Валюлис встает со стула и прячет изгрызенную вконец спичку себе в карман (месяц назад бросил курить, поэтому, наверное, и ходит такой раздраженный, если
не закурить, так хоть погрызть спичку хочется).— Может, я пойду?
— Ступай и поразмысли»,— говорю вслед.
Монтримас распустился. Стал выпускать брак, а ведь сам парторг. Мачис решГил пристыдить его на собрании. Так Монтримас отказался участвовать, он, видите ли, парторг и не ^позволит себя компрометировать перед рабочими участка. Сцепились оба всерьез, явились ко мне. Я и говорю: «Ни черта, обязан участвовать, Мачис тебя на собрание приглашает не как парторга, а как бракодела. Если парторг Монтримас позволяет рабочему Монтримасу гнать брак, то человек Монтримас должен забыть о том, что он парторг, и постараться сделать так, чтобы и другие об этом не вспоминали». Жестко сказал.
Пришел Бриедис с молодым парнишкой. Тут, прямо скажем, странный случай. Парень после армии, в детстве переболел туберкулезом, теперь ему опять что-то нездоровится, мать не спит ночами и все никак не заставит его сходить провериться в тубдиспансер. Наконец не выдержала — обратилась к мастеру. Парнишка упирается: «Не делайте из меня больного». Я понял, тут идет борьба за свою «независимость». Договорились по-хорошему, что сегодня же побывает там, где требуется. «Только не говорите матери, если болезнь возобновилась»,— попросил. «Нет уж,— ответил,— лгать не стану, сам ей все скажешь». Напомнил, что для каждого самый близкий, самый родной человек — мать, ей выпадает больше всего переживаний из-за наших невзгод. Молодой рабочий пояснил, что мать у него учительница, очень нервная, измотанная, он уже и в армии успел отслужить, двадцать третий ему пошел, а она воспитывает и воспитывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26