Выскочил — и снова под уклон. Местами можно вовсе выключить зажигание и мчаться с ветерком.
Еще на прошлой неделе Ярцев подсчитал, что на этом участке можно достичь большой экономии горючего. И если бы рессоры самосвала могли выдержать перегрузку, то вместо пяти тонн щебенки можно грузить минимум восемь. В итоге каждый рейс — сто двадцать тонно-километров к плану без затрат. Таких рейсов можно сделать за смену три и даже четыре, если не будет задержки в карьере. К концу месяца экономия горючего составит более трех тонн. Об экономии масла для двигателя и других смазочных материалов он не думал: без смазки ходовой части на хороший накат рассчитывать не приходится.
Решив закрепиться на вывозке щебенки из далекого карьера, который многие шоферы проклинали за плохую организацию погрузки, Ярцев попросил начальника коловны:
— Дайте мне стажера.
— Где его возьмешь, сам ищи. Оформим... Добровольных охотников мотаться по скучной трассе
не нашлось. Пригласил Мартына Огородникова — соседа по койке, удивительно сложного по натуре парня. Еще весной пришел в комнату расхлестанный такой, вертлявый парень с гитарой за спиной. Нарядился под итальянского специалиста, длинные волосы подкрашены в смолистый цвет, на ногах красные ботинки с желтыми кисточками. Открытка, а не парень со стройки! Зрачки глаз расширены, как после капель атропина. Сначала Василию показалось, что встречался с таким парнем возле прицепного вагона в Сызрани, видел его там с гитарой перед корзинкой с пончиками, но черты лица четко не запомнил, а напоминать не стал, мог ошибиться. Пусть этот парень сам вспомнит, если не забыл, куда пришлась ему пряжка и от кого. Однако после встречи взглядами тот лишь повел бровью, по-хозяйски осмотрел комнаты, кухню с газовой плитой, ванную с душем, туалет, удивленно пожал плечами, дескать, какое же это общежитие — обыкновенная двухкомнатная квартира с холодильником: живи по-семейному и пользуйся всеми удобствами. Только после этого представился:
— Мартино, сварщик по тонким швам.
— Откуда? — спросил его дежурный по комнате, верткий, остроглазый Витя Кубанец.
— Ташкент, город хлебный, по Неверову: зимой тепло, летом жарко. Слыхали про такой?
— Слышали. Как там?
— Трясет. Когда был аврал, люди зарабатывали, а когда я приехал, зажали: каждый шов под рентген берут...
— Здесь тоже контроль за качеством.
— Ну и пусть, меня теперь не прихватят. А если прихватят, отшвырнусь на лето в Сибирь, там нашего брата на вес золота ценят. Таких сварщиков, как я, не густо.
— Где же ты специальность приобрел?
— Два курса техникума... Впрочем, угрюмцы, это я по Шишкову вас так величаю, давайте швартоваться по-настоящему!
Он вынул из-за пазухи бутылку с бумажной пробкой. Запахло самогоном.
— Для смазки контактов. Крепок — на острие ножа синим огнем полыхает. Маркировка — буряк со стеблем самосадной махорки. Все натурально. Это мне мамахен на дорогу сварганила. Надеюсь, дежурная закуска у вае есть, скажем, лимон в виде луковицы?
И тут же вмешался в разговор Володя Волнорезов, высокий, неторопливый парень, инструментальщик автобазы:
— Погоди, с помощью сивухи с нами контакта не найдешь. Угости сначала музыкой.— Володя стукнул ногтем по деке гитары, которая висела за спиной у парня, назвавшего себя Мартино.
— Музыка — не мое призвание. Это бутафория. Не отставайте от жизни. Девахи теперь принимают гитару как пароль, дай аккорд, подмигни и... твоя.
— Где ты раскопал таких?
- Везде есть. Имею личный опыт по Ташкенту. И здесь приглядел. Угодно, через час приведу: по трояку с души, и до свидания...
— А ты, косматик, видать, и сам просоленная сволочь,— возмутился вспыльчивый Рустам Абсолямов.
— Ну зачем, дорогой, так резко рубишь узы большой дружбы? Надо реально смотреть на жизнь и правильно понимать человека специфической профессии: тонкая сварка не каждому по уму.
— Покажи документы,— потребовал Рустам.
— Какие могут быть документы в такой обстановке: паспорт сдан на прописку, трудовая книжка в отделе кадров, направление у мастера...
— Не плети лапти, тут все грамотные,— строго предупредил его Володя Волнорезов.
— Милиция теперь работает без оскорбления личности.—И он извлек из заднего кармана брюк измызганный студенческий билет и зачетную книжку.
Володя прочитал вслух:
— Огородников Мартын... уроженец Куйбышевской области, деревня У совка.
— Местный итальянец. Посмотри, какие у него отметки в зачетке,— попросил Рустам.
— Сплошняком тройки... вот тут, кажется, подтирал, переделывал двойку на тройку...
— Презираю криминалистов,— возмутился Мартын,— дешевые люди.
Рустам прошел к порогу, открыл дверь и продиктовал:
— Ты пошлый человек, В 'нашей комнате тебе нет места.
— Как это нет? Меня комендант направил сюда, а ты порог показываешь. Это, превышение власти. За такое знаешь что бывает?..
— Знаем,— ответил за всех Володя,— поэтому иди к коменданту и скажи: в девятой мест нет...
Окинув растерянным взглядом стены и потолок, Мартын сунул свою бутылку за пазуху и вдруг взмолился:
— Ребята, одолжите по рублевке.
— Можем дать еще и по затылку, только катись отсюда.
— Пожалуйста, уйду, если не откажете в просьбе.
И ребята будто пожалели его, полезли в карманы, выложили перед ним на стол по рублевке.
— Брависсимо, синьоры, за это моя душа будет согрета теплым женским дыханием...
И он, вихляясь, наигранной походкой направился к выходу.
— Иди и не оглядывайся,— бросил ему вслед Рустам.
— Не оглядываюсь,— ответил тот, мягко закрывая за собой дверь.
Друзья сникли, стыдясь встретиться взглядами. Наконец дежурный по комнате Виктор Кубанец сказал:
— Казаки, а ведь он всех нас объегорил. Никакой комендант его сюда не направлял. Он просто ловкий пройдоха.
— Вернуть его во что бы то ни стало,— потребовал староста Василий Ярцев.
И вернули... хомут на свою шею. Каких только номеров не выкидывал этот «Мартино», особенно в первую неделю. Койку свою оставлял незаправленной, знал: за него уберет дежурный. Завтраки и ужины брал из холодильника без оглядки, как безденежный человек, зная, что до получки его никто не заставит покупать продукты. Отсутствием аппетита не страдал. Часто даже ночью заглядывал в холодильник, затем. лез под одеяло, накрывался с головой и там истреблял все, что было оставлено на завтрак. В общем, всем своим поведением давал понять: коль староста решил воспитывать меня — терпите, еще не то будет,
Прошла неделя, и новый жилец вдруг воспылал желанием выслужиться перед терпеливыми старожилами. Взялся подменять дежурных всех подряд. До подъема успевал вымыть полы, согреть чай, накрыть на стол, затем, пока старожилы умывались, принимался заправлять койки по единому образцу — под линейку, конвертами, в центре — подушка куклой. Прямо художник-декоратор!
И никому не разрешал портить его композицию. На работу убегал раньше всех — там у него что-то не ладилось,— а возвращался под хмельком.
Однажды ребята выдворили его из комнаты и сказали, чтоб без коменданта не возвращался.
Часа через два в девятую комнату зашел комендант.
— Жалоб на Огородникова больше не принимаю,— сказал он.— И не расписывайтесь в своем бессилии: человек к работе не может пристать, а ьы собираетесь вытолкнуть его на произвол судьбы.
Мартын поглядывал на ребят с виноватой улыбкой»
— Хотите знать, почему я пил? С горя: два сварочных агрегата запорол. Хотел удивить вас высоким заработком, стать ударником, а попал в аварийщики...
Пришлось помогать парню. Благо Виктор Кубанец, по специальности электрик, разбирался в схемах устройства агрегатов, а Володя Волкорезов и Рустам Абсолямов знали слесарное дело. Подключился к ним и Василий Ярцев. Они целую неделю после работы, ночами, перематывали спаленные катушки и перебирали пластины подплавлен-ного трансформатора. Отремонтированные агрегаты мастер принял, но Огородникова к работе не допустил. Теперь Мартын снова перешел на коллективное довольствие девятой комнаты. Завтракает и ужинает «дома», за общим столом. Куда его пристроить — никто толком решить не может.
И вот Василий Ярцев пригласил Огородникова стажером на самосвал, зная, что пользы от него будет немного, все же со стажером рейсы в дальний карьер и погрузка пойдут веселее и быстрее.
Мартын согласился.
Хорошо, отметил про себя Ярцев, смотришь, приноровится к рулю, вот тогда можно будет потребовать: возьми, брат, себя в руки, причешись, в режим шоферской жизни войди, только после этого получишь право водить машину. Зацепить его надо за живое. Если хоть раз нормальный человек испытал послушность машины на ходу, потом во сне будет видеть себя за рулем.
Так думалось, так хотелось...
Тронулись в первый рейс. Мартын сидел в кабине, смотрел только на дорогу и ничего не замечал, похоже, спал, как заяц, с открытыми глазами. На втором рейсе в момент погрузки успел сбегать к буфетчице, и будто
подметгали парня: посвежел, глаза забегали, заискрились.
— Тут у меня тоже есть верные друзья,— похвалился ои.
— Кто?
— Обкатаемся, познакомлю. Можем с ночевкой пришвартоваться. Я ведь тутошний уроженец. Со мной не пропадешь...
— Ты, видать, хлебнул?
— Не хлебнул, а освежился для бодрости, но ты не сумлевайся, запаху не будет. Я ведь знаю, в кабине не должно пахнуть сивухой, потому рябиновку советую заказывать. Хочешь, бутылочку на тебя законтрактую?
— Хочу... Чтоб разбить ее о твою голову. Ясно?
— Ясно.— И, высунув лохматую голову из кабины, Мартын громко крикнул: — Поехали!
Крикнул так, чтоб поняли погрузчики: он не просто стажер, а командир. И тут же сознался, что еще в буфете назвал себя уполномоченным по экспериментальным рейсам — каждая секунда на учете,— потому буфетчица отпустила без задержки.
Теперь Огородников не умолкал ни на минуту. Ни хороший накат самосвала, ни четкая работа двигателя, ни сам процесс подготовки к экспериментальным рейсам — ничто его не интересовало. Он подсвистывал встречным и поперечным, рассказывал всякие небылицы о жителях деревень и поселков, что подступали к дороге справа и слева, то вдруг начинал барабанить по ветровому стеклу. И вдруг:
— Хлестко ты меня тогда за пончики пряжкой по спине ожег. Думал, дыханье потеряю.
— Не помню, сочиняешь,— едва нашелся Василий.
— А я помню, в Сызрани...
— Не отвлекай от дела.
— Ладно, помолчу. Пошли в четвертый рейс.
— Это последний? — спросил Мартын.
— Для тебя последний. Не выйдет из тебя шофера.
— Вот и ошибся. Я еще семь лет назад гонял колхозную полуторку по этой дороге. Мог стать экстра, да надоело перед всякими дорожными сигнальщиками унижаться... Вот и сейчас поедем через Переволоки, гляди в оба. Там стала появляться одна красотка с блокнотом —
общественный инспектор. Стройная такая, куртка и брюки на «молниях», глазастая, а брови, а грудь — посмотришь и про руль забудешь.
— Пока еще не встречал такую на этой трассе.
— Она под вечер на дорогу выходит. Самый момент, понимать надо. За пустяшный зевок в газете пропишет — горя не оберешься. Ее тут все остерегаются.
— Интересно.
— Никакого интереса ты от нее не будешь иметь. Тебе говорю:на соперника нарвешься.
— Ладно, посмотрим...
На погрузке Огородников командовал засыпкой кузова так, словно тут не было более грозного начальника, чем он. —Подсыпай еще ковш. Привыкли пыль да воздух возить. Вот мы покажем...
Несмотря на перегрузку, двигатель сравнительно легко вытянул самосвал из карьера на первой передаче, затем была включена вторая, третья. После разгона самосвал покатился по инерции еще быстрее и устойчивее, чем прежде. И если бы не вихрилась пыль перед стеклами кабины, то, казалось, можно было еще наддать.
Огородников замолчал, притаился, напряженно прислушиваясь к чему-то. Он-то знал, как перегружен самосвал.
Еще несколько секунд — и покажется село Переволоки, растянувшееся вдоль дороги на целых три километра. Дома и огороды с крестьянскими пристройками раскинулись в лощине. Лощина напоминает седло, поперек которого черным широким ремнем лежит асфальт. Здесь нельзя забывать про тормоза: дорогу пересекают дети, женщины, старики. Не зря же говорят: дети и старухи — самые опасные для шоферов препятствия на дорогах. Дети мечутся перед, машиной, и трудно угадать, в какую, сторону от них отворачивать; старухи не думают отступать назад, им некогда, лимит времени на исходе, поэтому не торопись проскакивать перед ними, пусть они перейдут на свою сторону без твоих помех. И еще самая большая опасность для шоферов в деревне — коровы. Перед ними не думай маневрировать, жми на тормоза, иначе ты лишишь себя права водить машину: невозмутимостью коровы утверждают веру в свою доброту и протестуют против людской спешки...
Однако на этот раз асфальт в Переволоках оказался чистым, без людей и скота, и Ярцев уже прикинул в уме— перегруженный самосвал с таким накатом и здесь. может выскочить из седловины по инерции. Огородников снова напомнил о пончиках.
— А тому, что с гитарой был, год дали.
— За что?
— За камень. Себя чуть не убил.
— Как?!
И сию же минуту на асфальте выросла девушка. Выросла и замерла на осевой линии, как вкопанный столб, нет, как скульптура —> высокая, стройная, на голове голубой берет, куртка и брюки на «молниях». Не иначе, та самая, о которой предупреждал Огородников. Да, она... Вероятно, хорошо знает правила движения, потому встала и замерла на осевой, или... своим выходом на осевую дает понять — сбавь скорость, притормози, иначе запишу твой номер, и тебе попадет за лихачество!..
Огородников схватился за ручку.
— Стой!.. Тормози...
Резкое торможение при большой накатной скорости неизбежно ведет к аварии: высокий корпус самосвала легко перевертывается вверх колесами и... в кювет. Зная об этом, Ярцев успел выжать педаль сцепления и включить третью скорость — мягкое торможение газом,— затем, чтоб не оказаться так быстро в кювете, подвернул ближе к осевой и дал сигнал девушке, которая будто не хотела слышать и видеть мчавшегося под уклон теперь уже с ревущим двигателем самосвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27