производственное совещание должно быть постоянно действующим. Его рекомендации мы будем оформлять в наших приказах. Какие, на твой взгляд, важные пункты вчерашнего совещания надо вынести на первый план?.. Алло, алло! Кто нас прервал? Кто там дует в
трубку?..
— Я и дую и думаю. Немного растерялся. Мне, вероятно, придется писать объяснение.
— Какое объяснение?.. А-а-а... Понял, понял, могу поручиться: никто письменного объяснения требовать не будет. Ярцев этот говорил резонно. Кто может отрицать, что у нас не хватает рабочих рук? Некоторые наши товарищи, не вдумываясь, спешат приписать ему и еще кое-кому всякие перегибы и прогибы...
— Откуда вы это знаете?
— Вот только что секретарь парткома и еще некоторые товарищи закончили слушать магнитофонную запись. Внимательно, очень внимательно слушали... Этот парень критиковал нас крепко, но по-деловому...
— Я тоже так думал, но колебался...
— Григорий Павлович... Наш автомобиль должен отличаться по качеству, без этих привычных «но»!..
— Разрешите, я сейчас буду у вас.
— Не разрешаю: уже ночь, пора отдыхать. Позвонил, чтоб сказать тебе спасибо и уведомить: первый пункт приказа, согласно рекомендации производственного совещания, будет выглядеть примерно так... Впрочем, ты завтра сам посмотришь. Спокойной ночи.
Степной ветер, пахнущий весенней прелью, ласково подталкивал Володю Волкорезова то в грудь, то в спину. Он будто пытался закружить туриста, возвращающегося в город по извилистой тропе вдоль кромки моря, голубые клыки которого врезались так глубоко в степь, что кажется, именно здесь Волга собирается ухватиться за край
степного небосклона. И если не хочешь обмануться, обходи каждый клык, не жалей ног: обрывистые кручи так и так приведут к Крутояру. Впереди еще целый день отдыха, можно не спешить.
Володя ночевал на берегу Сусканского залива. Тот залив образовался в долине речки Сускан. В момент перекрытия Волга метнула туда свои воды через узкую горловину междугорья, однако расширить владения больше, чем было запланировано гидростроителями, не смогла. Сила волн гаснет в горловине, потому залив обрел постоянные границы. Не зря же говорят, тихую воду, без волн, можно тыном запрудить.
Спалось там, на Сускане, тревожно, вероятно потому, что после заводского шума тишина залива обострила слух...
Где-то далеко всплескивали весла, звенели девичьи голоса. Звенели и катились по водной глади, как серебряные монетки, высыпанные на стекло. Выйди из палатки, посмотри на воду, прислушайся. Тебе, холостяк, звенит самая бойкая хохотушка. Звенит призывно и пугливо, даже боязно за нее, вдруг вывернется из лодки и захлебнется. Какой уж тут сон...
В селах каждая девушка, вроде рыбки в стеклянном аквариуме, привлекательна и пуглива. Привлекательна естественной красотой, пуглива строгостью к себе — видна со всех сторон, вон сколько глаз следят за ее честью. Правда, последнее время и в селах стало много модниц в коротких юбках, но это всего лишь наивное подражательство городским. Модничают перед многолюдием — вот мы какие, не отстаем даже от кинозвезд! — а про себя думают об одном: выйти замуж с чистой совестью, как наказывала мать, чтоб муж не упрекал и верил тебе, как себе, до глубокой старости. От этого в деревне не уйдешь. Материнские глаза во всех окнах, на всех улицах и проулках.
Думы, думы... Малых деревень становится все меньше и меньше. Они начали таять после того, как сократили карликовые школы. Деревня без школы, что колодец без воды, не напиться, не освежиться. Вот и пошли отселяться родители туда, где учатся дети, к родникам знаний, в крупные села. Ведь все живут ради поколений и хотят видеть их рост своими глазами. Может быть, потом будут жалеть, что дети стали неслухами, поучают отцов
и матерей, но что поделаешь, листопад с ветром не спорит.
В туристских походах по глухим местам Володя насмотрелся на буйный рост бурьянов в бывших огородах малых деревень и другого объяснения такому явлению не может найти.
Свои думы по этому поводу он высказал как-то отцу. Тот выслушал и, будто забыв, что он известный в стране ученый, от которого ждут вразумительных ответов на многие вопросы, выдвинутые изменениями в жизни села, сказал:
— Дурью мучаешься: знаю, зачем бродишь по глухим закоулкам. Невесту на кладбищах не ищут. Пора за ум браться. Мне не важно, откуда приведешь жену, лишь бы чиста была и внучат рожала...
Володя еще до призыва в армию держал на примете девушку из Владимирской деревни Заозерки, однако теперь той деревеньки не стало, а девушка затерялась в районном селе, попала в сети многолюдна и, кажется, завяла до цветения. Серебрянка. О ней нельзя было не тосковать. Голос напевный, глаза улыбчивые притягательны, движения мягкие. Дала слово ждать до возвращения из армии, хранить верность. Строга была, даже ни разу не обняла.
— Потом,— говорила она,—потом, когда поженимся...
И не обняла... Отец знал эту историю, однако сейчас разговор с ним заводился в другом плане, без задней мысли, но он, как всегда, опережает думы собеседника и тем обрезает путь к доверительному обмену мнениями. Строгий и, разумеется, дальновидный старик верит только своему уму или ему просто трудно убедить себя, что его сын, как он говорит, неуч, тоже научился читать книги из жизни по первоисточникам — не зря же столько исколесил на своих двоих с рюкзаком на загорбке,— пусть понимает и отцовскую мудрость даже по форме разговора.
Думать никто не учит, думы сами собой приходят в голову, было бы понимание. И Володя стал понимать отца раньше, чем тот предполагал. Еще семь лет назад, в день двухлетия со дня смерти, матери, отец сказал:
— Строй, сын, свою жизнь, как разум подсказывает навязывать тебе свою волю не буду.
Этим он хотел подготовить разговор о женщине, с которой встречался на службе, ходил с ней в театр и не решался привести в дом, но Володя опередил его:
— Я тоже не буду тебе мешать. Женись. Говорят, молодые дамы добавляют старикам прыткости к финишу....
Отец, как в рот воды набрал, ничего больше не сказал. Посидели, помолчали и разошлись. Через несколько дней в особняке появилась молодая красивая Виктория Павловна. Отец объявил ее хозяйкой дома, и она быстро вошла в эту роль. Шофер личной машины больше выполнял ее команды, чем самого академика; садовник забыл о фруктовых деревьях и занимался только цветами. Перед научным сотрудником Станиславом Павловичем, который все чаще и чаще стал появляться в библиотеке академика, она поставила задачу:
— Провести полную инвентаризацию всех материальных ценностей по страховой ведомости — нельзя жить беззаботно.
В тот день, когда ей стало известно, что Володя получает аттестат зрелости, она пошла в школу вместо отца, томная и строго внимательная к друзьям сына академика. А утром вложила в его аттестат предъявительский чек на тысячу рублей для «подготовки» в избранный институт.
Володя не спешил искать своего счастья в приемных комиссиях институтов. Оп все лето отдыхал в дальних и ближних окрестностях Москвы с друзьями-туристами. Затем махнул в Атлантику с экспедицией научно-исследовательского института рыбной промышленности, подручным дизелиста. Больше года набирался строгой мудрости атлантов, затем его призвали в армию; оттуда вместе с однокашниками приехал на стройку автомобильного завода.
Предъявительский чек так и лежит в аттестате. Как-никак тысяча рублей дана для поступления в институт, только в какой — еще пе решил. Прежде всего надо установить призвание. Хотя за эти семь лет заботливая «дама», успевшая стать фактически и юридически хозяйкой дома академика Волкорезова, присылала и программы, и добытые по знакомству билеты приемных экзаменов в институты разного профиля, но Володя не спешил: без призвания любой профиль мозги клинит. Она же не раз
намекала, что в солдаты и в рабочие идут те парни, которые провалились, не попали в институты — «дебилы». Слово «дебилы» дежурит на ее языке каждый раз, хотя речь идет попросту о трудягах.
Все разговоры с отцом о призвании заканчивались обычно так:
— Смотри, сын, смотри.
— Смотрю, отец, смотрю.
— Тогда говори, куда тебя тянет. Помогу.
— Не решил пока. Ведь сам когда-то говорил: поневоле стать ученым нельзя, но человеком быть обязан. Хороших слесарей, механиков, шоферов, хлеборобов без призвания тоже не бывает.
После такого разговора отец замолкал, как бы уходил в себя, или, споря с самим собой, прятал от сына усталые глаза. Однако недавно прислал письмо, вроде извинительное. Вычитал в какой-то газете имя сына в числе зачинателей общезаводского движения молодежи за качество, за отличное освоение новейшей техники производства автомобилей и пишет: «Рад за тебя, Володимир, так держать». Ни Володька, ни Вовка, а Володимир — по-ученому. И ни слова о своих делах, о семейном благоустройстве. Академик земледелья, похоже, не забывает о сыне. «Чую, по-солидному у вас дело поставлено. Такой завод построили и людям верное понимание жизни утверждаете, по тебе сужу».
Перебрал тут, конечно, отец. Завод можно построить еще быстрее, а вот попробуй так же быстро поставить на верный путь, скажем, такого парня, как Мартын Огородников, если он сам способен сбить с толку любого. Не суди по мне, а посоветуй — как тут быть? Совершенно бездарных ловкачей не бывает. Лени и хитрости в нем хватит еще не на одну пятилетку. Вот и прикинь, кто из нас тут ближе к истине? Ведь ты знаешь о заводе по газетным статьям. А газеты, как известно, часто подсказывают поспешные выводы...
Академик земледелья, поверив в сына, подкидывает идею для всего завода: «Для проселочных дорог тоже нужна красивая, легкая маневренная машина с четырьмя ведущими колесами; молодые парни тянутся к рулю, потому уходят в город...» В корень смотрит старик, но, кажется, опоздал: опытный образец такой машины, как сказал недавно на комсомольском собрании генеральный
директор завода, скоро начнут испытывать на проселках....
Лишь в конце письма отец спросил, как выглядят нынешней весной прибрежные поля Заволжья. Этот вопрос натолкнул сегодня Володю пройтись вдоль степного берега Жигулевского моря, которое так жадно вгрызается в хлеборобную степь. Пройтись и свои наблюдения передать устно или письменно отцу. Что он скажет по этому поводу?
На берегу отлогой излучины перед Крутояром, где степной ветер смешивался с дыханием огромного завода, Володя будто проснулся и даже удивился: так много прошагал. Степь, хлеборобные поля всегда возвращают думы к отцу...
Собравшись передохнуть, Володя остановился. И тут на тропе появились, как привидения, Афоня Яманов и Рустам Абсолямов. По всему было видно, что бежали сюда не зря, и вдруг предложили сесть на бережок отдохнуть, поговорить. 0 чем же? Друзья чем-то озабочены и встревожены. Неужели пришла какая-то плохая весть? Отцу не семнадцать лет...
— Ладно, говорите, что случилось?
— Мы так... ничего не случилось. Сядем, потолковать надо,— снова предложил Афоня.
— О чем же?
— Понимаешь, Володя,— чуть было не проговорился Рустам, но, встретив прямой взгляд очкастого Афони, попытался уйти от ответа в сторону: — Мы так... на прогулку вышли. Ирина на мотоцикле на Сускан махнула. Скоро вернется. Вася, как позвонили из горкома, так убежал обкатывать машину по твоему маршруту. Кубанец на служебной с Федором Федоровичем к Молодецкому кургану подались. Даже Полина с ребенком по городу твой след ищет...
— Да перестань ты!..— возмутился Афоня и как задиристый петух, выставив грудь, кинулся на Рустама. Того и гляди, свалятся под обрыв.
— Стойте!..—Володя схватил Афоню за шиворот и подтянул к себе.— В чем дело?
— Вот я и говорю, в чем дело,— оправдывался Рустам.— Сказано, в такой час надо быть возле тебя. Федор Федорович сказал...
— Объясните же наконец, что происходит?
— Звонили... и телеграмма... из Москвы...— Афоня задыхался, мучительно выдавливал из себя слова,— нет, нет, отец жив, понимаешь, жив, но у него инфаркт...
К мысу Крутояра подкатила одна машина, вторая, сюда же приткнулся мотоцикл Ирины. Василий, Виктор, Полина подошли к Володе робким шагом. Значит, надо сначала убедить друзей — перед ними не птенец, выпавший из гнезда академика.
— Где телеграмма?
— У коменданта.
— Кто ее подписал?..
— Виктория Павловна и какой-то Станислав,— ответил Василий.
— Ясно,— сказал Володя упавшим голосом.
— Чудаки,— он быстрым взглядом окинул окруживших его друзей,— сами себя переполошили. Неужели вам не понятно, что я нужен сейчас в Москве не для облегчения страданий отца, ведь я не врач, а для других целей.
— Каких? — спросила Полина, сгорая от нетерпения узнать, какое состояние оставит после себя академик и какая доля достанется Володе.
— Сейчас поведаю,— ответил Володя.— Этот ученый секретарь Станислав Павлович вместе с Викторией Павловной давно объегорили отца и за мной гоняются.
— Брат и сестра?
— Не знаю, кажется, нет... Они хитрят, но я давным-давно отказался от наследственной доли.
— Ну и зря,— заметил Рустам.
— Окончательно и бесповоротно,— подтвердил Володя, как бы навязывая друзьям обостренный разговор.— На что вы меня толкаете?
— Тебя вызывают к отцу,— напомнил Василий.
— Тебя звала мать и сестра. Й работу тебе там подыскали, однако ты запрятал отцовские столярные инструменты в сундук. Зачем?
— Обрел новую специальность,— ответил Вася и, помолчав, уточнил: — Инструменты храню и буду хранить — память об отце. Никому не миновать часа расставания с отцом, однако отрекаться от него — значит отрекаться от себя.
— Я отрекаюсь не от отца, а от доли наследства, которую мне навязывают,— поправил его Володя.
— Почему? — спросил Витя Кубанец.
— Почему...— Володя помолчал.— Я уже нашел свое место по призванию здесь.
— Похоже, отец долго настраивал тебя против себя или ты всего-навсего его далекий отпрыск? — заметил Афоня.
— Нет, круто я о нем сегодня думал, но он мне родной отец.
— Тогда в чем же дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27