— спросил Вася.
Володя нахмурился. Да, в детстве он не знал, что такое голод, его кормили, поили вдоволь, порой ел через силу, чтоб не огорчать отца и мать, кухарку, няню; затем, повзрослев, тоже не знал нужды — одевали, обували так, чтоб было видно — сын академика; учился без особого прилежания, только в старших классах почувствовал угрызение совести перед ровесниками, стал наверстывать упущенное, однако было уже поздно. Аттестат зрелости выдали. Выдали в угоду. академику Волкорезову, дескать, сделали доброе дело, которое вскоре обернулось в эло: дутые оценки в аттестате угнетали совесть до потери нормального рассудка каждый раз, как только заходила речь о поступлении в институт.
С рюкзаком на загорбке уходил от стыда, от наивных покровителей. Предлагая разные услуги, они не видели и не хотели знать, что переживает их подопечный, как подтачивается в нем вера в свои силы. Уходить надо от них, обязательно уходить. Высокомерные, они боятся глухомани. Только там можпо укрыться от них. Поэтому подружился с рюкзаком, хотя знал, что они успели наградить его новыми именами — «горбатый пешеход», «де-бил» — больше ума в пятках, чем в голове... Теперь эти покровители зовут обратно, в свой мир, чтоб убедиться в своей правоте, поставить на колени жалкого сына перед завещательным письмом умирающего академика. Не будет этого. Пусть отец хоть в конце своей жизни удостоверится — сын знает себе цену и найдет верное решение. Соблазн жить вольготно и сыто за счет отца — миссия убогих, если не сказать, трупоедов...
Володя вспомнил «Серебрянку» и разговоры с отцом на эту тему. Зто была исповедь перед друзьями.
— Я разве среди вас лишний? — неожиданно спросил он.
— Об этом ты мог не спрашивать,— ответила за всех Полина с нескрываемой обидой в голосе. Она оставила уснувшую дочку в кабине и вышла из машины.— Верю тебе, Володя Волкорезов: и сдобные пышки бывают горше полыни. Не горюй, проживешь без них... Я найду тебе невесту по душе, обязательно найду, нашенскую...
— Погоди с невестой,— прервал ее Витя Кубанец.— Тяжелую весть обговариваем.
Над головой Полины черными стрелами пронеслись стрижи. Полина присела рядом с Ириной.
— Опять стрижи берег раскачивать прилетели,— сказала она почти шепотом.
— На кормежку,— односложно ответила ей так же тихо Ирина.
Сидят на земле тесным кружком верные друзья. Стройка, преодоление трудностей, работа, учеба, отдых, смелые выступления против попыток заменить контроль за качеством разговором о качестве — все это вместе взятое сроднило их так, как, вероятно, роднит бойцов фронтовой окоп под огнем, экипаж космонавтов в космосе. Они умеют чувствовать переживания друг друга, и, несмотря на то что у каждого свой характер, бескорыстная дружба ведет их в царство взаимного доверия. Без такого доверия между людьми нет радости на земле.
На степном горизонте по небосклону ползли кучевые облака. Они густели и сливались в караваны навьюченных верблюдов, превращались в башни, в сказочных богатырей с длинными бородами ливня. С другой стороны, от Жигулевских гор, надвигались двухъярусные тучи, напоминая армады слонов и грудастых буйволов, подгоняемых бичами молний. Над Крутояром помрачнело. Быть здесь весенней грозе с ливнем. Собеседники поглядывали на небо. Ещо не все обговорено, еще не все обдумано.
— Я предлагаю,— продолжал излагать свои суждения Василий Ярцев,— отпустить Володю в Москву без увольнения с работы.
— В очередной или административный отпуск? — спросил Витя Кубанец.
— Нет, ни то и ни другое,— ответил Василий.— В очередном он был. Завтра с утра я выйду за него. Послезавтра на вашем агрегате будет стажироваться резервный экипаж, а вас пошлют на две недели в жилстрой...
— Вот молодец, правильно придумал,— одобрил это предложение Рустам.— Каждому по одной лишней смене в неделю. Я могу через день выходить за него.
— Принято,— заключил Ярцев, взявший на себя обязанности председателя полевого совещания друзей.— Володя пусть летит сегодня в ночь, а мы с утра зайдем к начальнику цеха и договоримся, кто в какой день будет выходить за Волкорезова.
— Пожалуй, надо сразу составить график выходов,— предложил Афоня Яманов.— Ну, хотя бы недели на две...
— Не надо...— остановил его Ярцев.— Пусть Володя побудет там без графика, сколько потребует обстановка... Слышишь, Волкорезов, без графика!
Володя поднял голову, посмотрел на небо и ответил куда-то в пространство:
— Работать за меня собрались... Вернусь через два-три дня. Повидаю отца и вернусь.
Над Крутояром блеснул зигзаг синей молнии. Ее острый конец скользнул возле мотоцикла, метнулся под машину и, свернувшись в продолговатый клубок, величиною с настольный графин, наполненный яркой желтизной, покатился к обрыву берега.
Редкое явление природы — шаровая молния ранней весной. Она, казалось, опалила берег, и там вздыбились серые столбы вихревой мглы. Какое-то мгновение шаровая молния будто пыталась воспламенить эти столбы, но они крутыми спиралями ввинчивались в низкое небо, откуда низвергался хлесткий ливень. Сотрясающие воздух и' землю раскаты громовых разрядов, ураганный ветер с ливнем будто вознамерились смахнуть и смыть все, что прицепилось и выросло за эти короткие годы на голой степной возвышенности. Может, поэтому она и была такой голой, что здесь, перед хребтом Жигулевских гор, нависших над материковым руслом Волги, время от времени вступали в яростное противоборство два потока ветров — злых, суховейных со степных просторов и не менее грозных, с тяжелыми тучами, которые собираются под прикрытием всхолмленного правобережья, разбегаются вдоль рукава Волги и вступают в борьбу. Ведь именно здесь, в Жигулях, Волга сделала замысловатую петлю, вроде бы подготовила арену для столкновения гигантских сил природы.
Взглянув вокруг, Володя понял, что пад Крутояром вот-вот разразится ураган. Убегать было уже поздно. В ту же секунду ему вспомнились отцовские слова: дорогу на погост не мипуешь, от грозы не убежишь.
Осатанело небо, застонала земля, забился, как в лихорадке, Крутояр. Раскаты грома глохли в ревущем круговороте ураганного ветра и хлынувшего степного ливня. Песчаные гривы взбухали и пузырились. Полянки покрылись прыгающими шляпками каких-то водянистых цветков, похожих на одуванчики, будто не ливень с неба, а сама земля выталкивала их для спасения своего покрова: огонь гасится огнем, а вода — водой.
Еще один заход урагана — и вырванные с корнем стебли отзимовавшей лебеды поволокли за собой хвосты серой пыли. Стало темно. Лишь всплески ярких молний на мгновение обнажали наползающие одна на другую толстые черные тучи над Крутояром. И будто этого момента ждала перегороженная здесь Волга. Раскачалось и расходилось рукотворное море. Не брызги и пена, а словно дым с искрами и синим пламенем выбрасывают на высокий берег вздыбившиеся волны. Теперь они уже не ухали — ух-ходи, ух-ходи,— а громыхали, как залпы салюта. И Крутояр ходуном заходил, будто собрался сдаться на милость разбушевавшейся стихии, сбросить, стряхнуть с себя сотворенное человеческими руками. Штормовые удары напористых волн отдавались подземными толчками так, будто там под обрывом берега запульсировал вулкан неукротимой силы. Казалось, горы, степь опрокинутся и отступят под напором неистовых волн и ураганного ветра.
Однако твердь земная остается твердью, как верность верностью. Конечно, где-то повалились деревья, рухнули строительные леса, подъемные краны, слетели крыши, но, когда смерч утихомирился, а тяжелые тучи, что кружили над Крутояром, скатились на восточный небосклон, друзья продолжили свой разговор. Лишь Полина осталась в машине. Ей простительно: она оберегала ребенка, еще не веря, что ураган кончился.
Друзья вернулись в общежитие затемно. Тут их ждал комендант. Усталый, лицо в густой сетке морщин, а в глазах доброта. Вон какая буря пронеслась, все могло случиться, и у самого перед тем часом в затылке ломило до темноты в глазах, но нельзя оставлять такую телеграмму Володе Волкорезову просто в столе. Он уже успел заказать билет на самолет и только что уточнил — состоится ли рейс после такой бури? Ответили: Москва принимает.
— Кофе тебе, Володя, в термос налил, бутерброды вот подготовил,— сказал Федор Федорович, будто заранее зная, какое решение приняли ребята.— Слетай, разберись. Телеграмма мне не очень понятна...
— А где она? — спросил Володя.
— Ах, да, я забыл.— Он открыл стол.— Можно не читать. Вроде раньше смерти хоронить собрались, ждут тебя решить какие-то срочные дела...
Володя взял телеграмму, но читать не стал. Не тронулись с места и его друзья. Наступила неловкая пауза. Ее нарушил Федор Федорович:
— Разговаривал я с врачами. Современная медицина научилась спасать человека и от инфаркта....
Только после этого Володя прочитал содержание телеграммы и тут же мысленно увидел пакет: «Владимиру Волкорезову, вскрыть после моей смерти...» К пакету приколот бланк доверенности, которую должен подписать Володя в присутствии нотариуса и тем дать право ученому секретарю быть «опекуном» сына умершего академика, а это значит и распорядителем той доли, какую определил отец сыну в своем завещании. После вскрытия пакета будет виден объем доли. Отец писал это завещание под контролем Виктории Павловны и Станислава. «Опекуны», они в самом деле заставят умирающего старика торговаться с сыном заочно... Нет, этого допустить нельзя. Обойдусь без опекуна. Свою долю я передам дому инвалидов.
И если до этой минуты Володя еще колебался, лететь ему в Москву или не лететь, то сейчас решил твердо:
— Лечу, ребята, помогите достать билет на самолет.
— Билет уже заказан.
Звякнул телефон. Трубку взял Федор Федорович:
— Да, вернулся. Все нормально. Ясно...— И поторопил ребят: — Собирайтесь, сейчас машина подойдет.
Накануне Дня Победы кому-то пришло в голову пригласить коменданта общежития Федора Федоровича Ковалева в Клуб интересных встреч. Обычно там собираются молодые специалисты и, как было известно Федору Федоровичу, за чашкой кофе слушают конструкторов, создателей вычислительных машин, опытных спортсменов, участников автогонок. Иногда туда приходят итальянские специалисты, которые по собственной инициативе рассказывают о совершенстве той или иной модели автомобиля фирмы «Фиат». Между выступлениями практикуются музыкальные прокладки или показ короткометражных фильмов, как правило, из туристской фильмотеки местных кинолюбителей.
Федор Федорович согласился выступить на такой встрече, а затем спохватился: быть может, организаторы решили заменить музыкальную прокладку выступлением ветерана войны? Еще поставят рядом плясуна с балалайкой или какого-нибудь вруна с лубочными байками — «фрицев штыком через головы швырял, как снопы». Много сейчас таких сочинителей развелось. После войны, как после охоты: у кого полон ягдташ, тот молчит от усталости, а мазила врет: «Дуплетом десять штук свалил, все подранки в камышах остались».
Однако отступать было поздно: Клуб интересных встреч уже разослал приглашения и вывесил объявление, где обозначено: «Выступление участника штурма Берлина Ф. Ф. Ковалева».
Опасаясь собственной памяти, Федор Федорович стал думать, как установить доверительный контакт со слушателями? Ведь иногда бывает грустновато от забывчивости ' тех молодых людей, которые смотрят на былое с прищуром, с ухмылкой, будто нет им дела до прошлых земных неурядиц и драк. Иные даже ехидствуют: за что воевали, коль некоторые страны, поверженные в минувшей войне, обходят ныне победителей по каким-то статьям?! Вроде бы в наш век выгоднее быть побежденным, ибо побежденный лишен права содержать армию и тра-
тить материальные ресурсы на вооружение — пусть это право сохраняют за собой победители...
— С чего же начать разговор? — спросил себя Федор Федорович.
— Ну, хотя бы с того, что заботит сегодня думающего человека,— ответила ему память.
И он решил продемонстрировать перед памятью свою способность толковать о сегодняшней жизни с позиции смелого и даже дерзкого в прошлом вояки.
— Конечно, о жизни, о завтрашнем дне... Если глупый своей назойливостью сверчок откладывает личинки в самых глубоких щелях и утепляет их своей плотью, то человеку тем более положено заботиться о своих потомках.
— Так, так,— сказала память,— узнаю гвардейца.
— Бывшего, теперь в обозе — комендант общежития, но от партийных обязанностей в отставку не прошусь. Еще могу будить дремлющие от сытости мозги.
— Как же, каким путем? — спросила память.
— Своими тревогами.
— Они у тебя есть?
— Жизнь без тревог остаётся у человека в зыбке.
— Высказывай, что волнует тебя.
— Думы мои не от радости. Замечаю, безразличным людям шить или пороть — одна услада, лишь бы сверху команда была.
— Знакомая тема,— заметила память,— от такой услады до тошноты один шаг.
— Уже подташнивает, но что делать?
— Есть испытанный метод: откройте пошире окна и двери для заботливых людей. Заботливый будет шить не спеша, но так, чтоб не пороть.
— А как быть с темпом?
— Темп без качества — бег назад.
— Вот этого я и боюсь.
— Бояться не надо, но тревога резонная. У тебя, наверное, есть конкретные наблюдения? — спросила память.
— Есть. Вон какой завод вымахал. Темп космический. При такой скорости верстовые столбы в сплошную стену сливаются, хотя известно, что нет метра без одного сантиметра.
— Ты хочешь сказать,— заметила память,— инерция — злая сила?
— Да. Почти все поломки механизмов при торможении или поворотах приносит она.
— Это давным-давно известно. Но к чему ты об этом заговорил?
— Выпуск машин, да еще массовый, без резкого поворота в сторону качества, может принести огорчения.
— Узнаю заботливого человека,— сказала память,— надеюсь, не в единственном числе.
Федор Федорович помолчал.
— Еще что? — спросила память.
— Люди приезжают сюда из Казахстана, с Кулунды, из Сальских степей и даже с Кубани и жалуются:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27