«Наверное, девчатам будет не до смеха, если увидят сажу на платке».
И когда завыли, загудели моторы, когда, казалось, через стены, через стекла кузова начала просачиваться пыль, Ярцев от досады чертыхнулся: «Все-таки мелочный я человек. Девчат устыдить захотел».
Свистит резина колес на роликах камеры, наращивает обороты двигатель. Положено три минуты не сбрасывать газ и не давать сигнал «стоп», если в первую минуту пыль не забьет фильтры двигателя и не перехватит дыхание водителя. «Чихать» двигателю обычно приходится на последней минуте. На этот раз все получилось уже после того, как «пыльная буря» в камере утихомирилась. Василий, не глядя на платочек, повел машину в камеру ливней — под водоструйку не столько для проверки гидроизоляции кузова, сколько для того, чтобы помыть машину ,'и вернуть-ее на площадку чистой, будто она не была в пыльной камере.
Десятая машина так же не дала повода уличить девушек-пересмешниц в том, что они в минувшую ночь допустили огрехи в укладке уплотнителей. Лишь под ковриком передней кабины обозначилась влага. Огрех: лишний.допуск в прорези для рычага тормозной недали. Укладчик гидроизолятора не заметил этого. Там на установке рычагов работают парни...
Выборочная обкатка автомобилей, собранных после вынужденной остановки конвейера, закончилась.. Бригадир обкатчиков должен представить объективки руководству. Сейчас стало ясно, что качественный ритм не сбит. Но. надо ли, спешить с таким выводом к начальству? Может, получиться самообман, за который потом,. после потока рек-
ламаций по «ночной» серии, глаза некуда будет деть со стыда. Нет, не должно случиться такого. Хоть невероятно, но так. И не много ли ты, Василий Ярцев, берешь на себя, не понимая каких-то закономерностей времени? Ведь жизнь учит, убеждает тебя, наглядный урок ты получил и сегодня — нельзя верить только себе. Если не все, то большинство твоих заводчан такие же ревнивые к славе завода, как и ты. Однако попробуй уяснить, почему сегодня не веришь себе. В чем дело?
Перешагивая свежевымытые квадраты заводского паркета, Василий Ярцев забыл свою обиду на девушек. Благо в тот раз они не дали ему и рта раскрыть, будто угадали, зачем он к ним подходил, и разыграли. Пожалуй, и за это надо сказать им спасибо. Они с минуты на минуту должны появиться на своем участке: вторая смена уже у конвейера. Замедли шаг и дождешься. Но задерживаться нельзя — ждет начальник ОТК, и его, вероятно, не первый раз тормошит по телефону главный инженер. Ведь Евгению Артемьеву, в котором уживаются два главных инженера — мягкий и суровый,— тоже надо знать, чем закончилась утренняя пробежка автомобиля по полигону «пыток». Знать, если не для 'доброго настроения, то хотя бы для раздумий вместе с генеральным директором.
Ярцев не ошибся в своих догадках: главный инженер несколько раз звонил начальнику ОТК, а затем, как сказал его помощник, минут десять назад прибыл сюда вместе С главным механиком. Они сидели в кабинете начальника за приставным столиком, беседуя, как показалось Василию, на отвлеченную от вчерашних событий тему.
— Садись, отдохни, соберись с мыслями,— предложил главный инженер Ярцеву, будто знал, какие сомнения мучают испытателя.
Ярцев присел к угловому столику. А главный инженер продолжил фразу, которая была прервана минуту назад:
— ...они уходят от того, к чему мы идем. Можно подумать, научно-техническая революция для нас начало того пути, который уже пройден в Детройте и Турине. С этим можно было бы согласиться, если бы буреломный Октябрь семнадцатого года не избавил нас от того, что они считают главным стимулом развития — от конкуренции между предпринимателями, от права сильных душить слабых. Научно-техническая революция не застала их врасплох. Нет, наоборот, они готовились к ней, не жалели денег на
приобретение патентов, на содержание ученых, изобретав телей, конструкторов, но тот же Генри Форд собирается отказаться от конвейера. Почему? Конвейер слишком чувствительный механизм к капризам отдельных индивидуумов. Один сборщик может возмутить сотни соседей справа и слева. Опасное общение. Надо создавать технический микроклимат для каждого сборщика, сажать их в одиночные окопы, как это делали стратеги вермахта, когда стали бояться массового бегства своих вояк в тыл или сдачи в плен. На наш язык это переводится так: «Боюсь коллективного единодушия людей, они могут потребовать то, что взяли рабочие Петербурга и других промышленных центров России еще пятьдесят с лишним лет назад». Так кто же теперь хватается за хвост, а кто за голову?
- Но сдельщина ведь тоже, по-существу, оставляет рабочего в одиночном окопе, в микроклимате с личными интересами,— заметил седеющий начальник ОТК, поблескивая очками в сторону углового столика.
Василий привстал: пора докладывать. Главный инженер, плавным жестом руки остановив его, продолжил:
— Да, у сдельщины долгий век. Она досталась нам от далеких предшественников. Против нее еще Маркс выставил тезис — она вызывает ухудшение качества продукции, нарушение технологических режимов. Издавна говорят: «Время дороже денег». Гениальная догадка. Мы внедряем повременную оплату труда по самой строгой шкале. Время не подвергается девальвации. У него одно, постоянное измерение — от прошлого к будущему. И нынешняя научно-техническая революция в наших условиях приближает нас к тому, о чем мечтал автор «Капитала».
«Нет, пожалуй, не зря затеялся тут такой разговор»,— заметил про себя Ярцев, удивляясь тому, что главный инженер умеет отвлекаться на толкование вопросов, связанных с НТР, которая, как явствует из хода беседы, охватила все промышленные центры мира. Но в нашей стране она продолжает дело социальной революции, укрепляет в людях труда веру в успех коллективных усилий, потому конвейер отвечает духу нашего времени. Там же, где боятся сплочения рабочих, конвейер стал опасным явлением, его готовятся расчленить и тем самым вернуть рабочих на позиции, по крайней мере, полувековой давности.
Василию Ярцеву хотелось включиться в беседу. То, о чем тут говорили, помогло ему понять, почему все-таки
не обнаружена резкая разница в качестве сборки автомобилей, которые обкатывались вчера и сегодня?
В самом деле, строго регламентированный режим движения конвейера, как сказал начальник ОТК, не дает возможности сборщику делать резкие прыжки, чтобы опередить товарищей, не позволяет забывать о том, что ему положено делать. Но если он освоил свое дело и добросовестно выполняет его в положенное время — это и есть основные слагаемые технически обоснованной нормы труда. В ущерб качества ее дважды не перевыполнишь, не будет повода для погони за количеством без качества.
— Минутку,—прервал начальника ОТК главный инженер.— Послушаем, что скажет бригадир обкатчиков. Он, кажется, готовится опровергнуть наши доводы.
— Готовился,— сознался Василий Ярцев.— Готовился по всем статьям, но не собрал веских доводов.
— Мы в этом не сомневались.
— Однако,— Ярцев гулко передохнул,— непредвиденная остановка конвейера могла дать и непредвиденное количество огрехов.
— Могла,— согласился главный инженер. — Поэтому,— продолжал Ярцев,— я не хотел бежать к вам с криками «ура» после обкатки трех автомобилей.
И далее он рассказал о своих сомнениях. Признался, как его осмеяли девушки. Напомнил главному инженеру, как был ослеплен световой пылью трех схем вычислительного центра в Турине — вдруг выбор сделан ошибочно? Не утаил и своих прежних дум о полигоне «пыток», о суровости и мягкости, которые как-то уживаются в одном человеке — в главном инженере завода, но теперь готов сказать о нем иначе...
— Вот этого прошу не делать,— возразил Артемьев,— боюсь поспешной аттестации на знак качества, хоть готов заметить, что в Туринском вычислительном центре фирмы «Фиат» мы не выбирали, а отключали непригодные для нас схемы. Ошибки не могло быть. И конвейер остановился вчера по иной причине. Что касается «суровости» и «мягкости», то эти два Артемьевых обязывают главного инженера строго следить за собой. Спасибо за откровенность, благодарю за добрую суровость к нашему делу, за сегодняшнюю инициативу. На девушек злиться не надо, Они у нас красивые, умные, веселые и хорошо работают.
— Утомительно однообразная у них работа,— заметил Василий с оттенком сожаления в голосе.
— Сидеть без дела в одной позе тоже утомительно,— ответил главный инженер, и мягкость его взгляда стала пропадать.— Нет работы без напряжения физических и умственных сил. «Труд не может стать игрой». Об этом еще Маркс предупреждал. Плата за труд потому и называется так, что ее надо заработать. Я презираю тех, кто получает деньги за присутствие на работе... Нет труда без творчества. И сборщикам на нашем конвейере, в отличие от туринских и фордовских, созданы условия для повышения профессионального мастерства, для роста, для взаимного обогащения опытом. Они могут и должны уходить от монотонности путем подмены друг друга внутри экипажа, а затем переходить целыми бригадами с одной операции на другую. Изнурение...— главный инженер помолчал, взгляд его показался Василию усталым.— Впрочем, ты жалеешь девушек, а на утомление не жалуешься.
— Спать хочу,— признался Василий.
— Меня тоже всю ночь чувство какое-то тревожило... Поедем вместе отдыхать на Копыловский остров, в Росинку, к электромонтажникам. Там воздух! Три часа сна — и усталости как не бывало.
По дороге в Росинку, так называется зона отдыха с коттеджами на острове, что зеленеет ниже плотины гидростанции, главный инженер заговорил о двух книгах, которые прочитал недавно. Та и другая о жизни инженеров. Удивительно, до чего книги похожи. И грани сюжета смыкаются, будто авторы под диктовку одного творческого бога записывали одновременно одно и то же.
— Выходит, писатели прислушиваются к богу,— сквозь дрему попытался уточнить Василий.
— Бог, по Библии,— творец. Но тут, как видно, один записывал, другой добросовестно переписывал, хотя живут в разных концах континента.
— Но вы сами говорили, научно-техническая революция охватила весь мир.
— Говорил,— подтвердил главный инженер,— однако это не значит, что она везде проходит под знаком социального прогресса...
Сквозь дрему до Василия доходили какие-то слова, фразы, смысл которых сводился к тому, что в книгах, в кино, на сценах театров люди без конца конфликтуют,
подозревают один другого в стяжательстве, в корысти, в ловкачестве; будто вся действительность, вся красота жизни соткана из непримиримости.
—...Я не отвергаю различия между добром и злом, не собираюсь замазывать противоречия, но меня не надо учить драться... Драться умеют даже воробьи. Мудрость нашего времени, пожалуй, состоит в том, чтобы люди утверждали себя добрыми делами. Ведь мы идем туда, где будет царствовать не зло, а добро, доверие. Не бойся, Ярцев, доброты, не бойся, ты человек нашего времени.. Так или не так?..
Неужели это главный инженер осуждает современных романистов, драматургов, кинорежиссеров? Наверное, он. Артемьев за рулем, ему нельзя дремать, нельзя, нельзя, нельзя... И вдруг Василий четко услышал мягкий голос главного инженера:
— Не трогайте, не трогайте его. Принесите подушку, пусть спит...
Ярцев попытался открыть глаза, но это ему не удалось— он безмятежно спал. Только вскоре злые языки истолковали все по-своему: Ярцев был беспробудно пьян, его даже из машийы не могли вытянуть...
Порой казалось, что Ярцев потерял способность радоваться или огорчаться. Глядя на него со стороны, можно подумать, что он от природы невозмутимый человек. Кричи на него, топай ногами, смейся над ним — бровью не поведет.
— Хоть кол на голове теши. Увалень, и все тут,— говорил о нем Рустам Абсолямов и подтверждал свои выводы конкретными примерами.
...Пошли они как-то вдвоем на футбольный матч между командами московских строителей и местного завода «Химик». На центральной трибуне им достались разные места: Рустам сидел за Василием, но на ряд выше. Справа от Рустама устроился неистовый болельщик «Химика». Казалось, не футболисты гоняют мяч по полю, а он, этот бо-
лельщик: свистит, кричит, дергается, носок его модного ботинка впивается в спину Ярцева, когда мяч летит мимо ворот строителей. Ярцев терпеливо переносил все, следил за игрой неподвижно. Болельщик увидел в нем неуязвимого противника:
— Это колдун, смотри, как заколдовал ворота москвичей...— И неожиданно ткнул в голову Василия зажженную папиросу.
Ярцев был без фуражки... Рустам схватил крикуна за руку, Василий медленно повернулся к обидчику. Казалось, не миновать потасовки. Да только все обошлось без кулаков. Ярцев сначала успокоил Рустама, затем посадил с собою рядом крикуна:
— Не дергайся, кости у тебя хилые...
— Обними его, Вася, покрепче обними.
— Зачем, пенсионеров и так много.
Крикун будто шило проглотил: рот открыт, а слова вымолвить не может, бледный. Его друзья тоже примолкли. Ни крик, ни хохот тут не помогут. Минуты через две кто-то сверху попросил виноватым голосом:
— Парень, а парень, отпусти его, ведь нечаянно... Ярцев оглянулся. Ехидная улыбка на помятом лице просителя превратилась в жалкую гримасу пойманного за ухо проказника. Соседи справа и слева потупили взоры.
— Отпущу,— ответил Ярцев,— только подскажи ему дорогу в аптеку за мазью от ожога.
— Подержи его еще,— взмолился Рустам,— я сбегаю.
— Нет, сиди, пусть он принесет...
Крикун робко приподнялся и, отступая, заулыбался, затем круто развернулся, дал ходу.
Кончился первый тайм, начался второй. Крикун не возвращался. Испарились и его друзья.
— Надо было передать дружинникам или в администрацию стадиона,— упрекнул Рустам друга.— Ведь знал, не вернется, и отпустил.
— Знал, потому и отпустил,— ответил Василий.
— Ну, хоть бы пинка дал,— не унимался Рустам.
— Пинка?..— Ярцев подумал и ответил: — Это был бы легкий выкуп для него. А так на неделю лишится нормального сна и еще много дней будет оглядываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27