Анна погладила ее по темным шелковистым волосикам.
— Где мамочка, Тереска?
— В город поехала,— ответила та.
И с тоненьким своим «ля-ля-ля» соскочила на ступеньку ниже.
— Смотри, Тереска, не упади,— остерегла ее Анна.— Можешь очень больно ушибиться.
Девочка только покачала головкой и снова соскочила на одну ступеньку. Сойдя вниз, Анна еще слышала ее »«ля-ля-ля».
Погода во второй половине дня выдалась прекрасная, парило почти по-летнему. Туча дыма все так же висела над Варшавой, а поскольку ветер дул с юга, как раз с той стороны, насыщенный жаром воздух даже здесь был немного мглистым...
С трамвайной остановки шли люди. Анна задержалась у калитки, поглядеть, нет ли среди них Яна. Из города в основном возвращались рабочие Вавжишева. Они быстро проходили один за другим, усталые, запыленные, почти каждый нес под мышкой какой-нибудь сверток, у некоторых из карманов пиджаков торчали бутылки водки. Позади всех тащился, пошатываясь, изнуренный, хилый человечек, пиджак на нем висел, длинные брюки измялись гармошкой. Он шел, понурив голову, что-то бурча себе под нос и размахивая руками. Такая же, как он, изможденная женщина, худая, рябая, с тонкими губами, забегала то с одного, то с другого боку, грозя ему кулаком и визгливо бранясь. Пьяный отмахивался от нее как от назойливой мухи. Наконец они исчезли за углом дома. Яна не было.
Неподалеку от дома Анна встретила Петровских с Вацеком и с мальчиком Осиповичей. Они, верно, возвращались с кладбища, из Вавжишева. Петровские были одеты по-праздничному: он в светлом костюме, в красивых коричневых туфлях и в шляпе, лихо сдвинутой назад с низкого лба; она в шелковом, зеленом, сильно облегавшем платье, тоже в шляпе и с розовым зонтом, которым старательно прикрывала от солнца свое загорелое лицо.
Вацек и Стефанек остались далеко позади — они то и дело приседали на корточки и копали ямки в песке. Вацек справлялся с этой работой много быстрее своего приятеля. Когда ямка была готова, а готова она была в мгновенье ока, он прыгал в нее, приседал и, вертя головой, принимался кудахтать, как курица, снесшая яйцо. Маленький Осипович усердно ему подражал, но кудахтанье у него не получалось. Он становился красным, как свекла, блеклые глазенки мутнели от усилий, но напрягшееся горлышко издавало лишь жалкий писк.
Проходя мимо Малецкой, Петровский окинул ее любопытным взглядом варшавского шалопая.
— Приятной прогулки!— весело крикнул он, небрежно коснувшись пальцами полей своей белой панамы.
Петровская, чопорно выпрямившись, обернулась в сторону сына.
— Вацек!— позвала она неестественным голосом, и поджала губы.
Вавжишев начинался сразу же за крайними домами белянского района. Сперва надо было преодолеть песок — сухое, волнистое песчаное пространство на месте вырубленного во время войны ельника. Но чуть подальше начинались обширные луга — сплошь желтые от цветущей калужницы. Рожь за последние дни сильно подросла, и ее молодые, но буйные для столь ранней поры побеги переливались серебристыми полосами. На лугу паслись козы, среди них резвилось много белых козлят.
Кратчайшая дорога к вавжишевскому костелу огибала деревню. Загородный рабочий поселок с кирпичными домиками оставался в стороне, и тропинка заползала меж высоких, безлистных еще лип, бежала вдоль небольших мелких прудов, а потом снова выводила на простор, разделяя пастбище и полосы ржи. На лугах повсюду желтели калужницы. Они казались золотыми на фоне прозрачного, голубого неба. На крутом берегу одного из прудов цвел терновник. Похожие на пушистые, неподвижные облачка отражались в зеленоватой воде его соцветия.
Малецкая, немного устав, присела на краю обрыва. Заросли терновника были рядом, внизу. Можно было коснуться рукой его нежных цветов. Они уже начали осыпаться, и зеленоватый склон был слегка припорошен белыми лепестками.
Взрывы в городе доносились и сюда, а клубы дыма казались отсюда еще мрачнее и огромнее. Город весь тонул в черной гигантской туче.
Однако тут, у этого маленького пруда, средь весенних полей, было так спокойно и тихо, что Анне захотелось воспользоваться краткой минутой одиночества, чтобы припомнить события последних дней, как-то осмыслить их и упорядочить. Она не умела жить торопясь и лишь тогда только чувствовала себя в мире с собой и близкими, когда ей удавалось разнообразные свои впечатления и переживания включить в целостность своего бытия. Ничто так не мучило ее, как непостоянство и хаотичная переменчивость. Ее потребностью было назьшать вещи своими именами и осмысливать их. Сейчас, однако, едва начав перебирать события недели, она поняла, что слишком еще свежие переживания не усвоены ею как должно. Она поднялась и пошла дальше.
Маленький вавжишевский костел одиноко стоял в поле, средь старых лип и пирамидальных привислен-ских тополей. Почки на деревьях только начали зеленеть, и белый барочный фасад резко вырисовывался на фоне бурых стволов и голубовато-серых ветвей. Это был типичный сельский костел, старый, уединенный. Неподалеку, на оголенном от деревьев взгорке, высились прямо у дороги многочисленные кресты и склепы — железную ограду кладбища разобрали во время войны немцы. Потому, наверное, маленькое это кладбище производило грустное впечатление опустевшего и заброшенного. Высоко возносился одинокий деревянный крест. Там была братская могила солдат, погибших при обороне Варшавы в сентябре тридцать девятого года.
Прежде чем войти в костел, Анна зашла на кладбище. Солдатские могилки, почти все безымянные, обозначенные только березовыми крестиками, бежали ровными рядами, все одинаковые, невысокие, поросшие весенним дерном. Их было очень много. Повсюду лежали цветы: деревенские букетики калужниц, кое-где веточки сирени и терна. Под высоким крестом покоилась заржавевшая солдатская каска, над ней — две небольшие скрещенные польские бумажные хоругви, уже обтрепавшиеся и поблекшие. Тут было очень тихо. Маленькая старушка в платке и светловолосая девочка расчищали узкие песчаные дорожки между могилками. Ни единого деревца не было вокруг, в тяжкую пору военных зим все под корень вырубили местные жители.
Кроме старой женщины и девочки вокруг не было ни души. Солнце, уже склонившееся к западу, ласково пригревало. Наступал час предвечернего покоя. Неподалеку, средь молоденькой травы, застрекотал кузнечик.
Анна опустилась на колени у креста и беззвучно, с непроясненными еще мыслями, начала молиться. Только минуту спустя она осознала, что молится за Юлека. Закрыв лицо руками, она долго стояла на коленях, не шевелясь, согнув спину. Внезапно она вздрогнула и слегка побледнела. Плод, который она носила в себе, резко, как никогда ранее, шевельнулся в ней. Сердце
часто забилось. Движения ребенка были настолько сильными, что она явственно ощутила, как шевелятся в ней еще неведомые ручки, ножки. Во внутреннем этом трепете была невыразимая сладость, но, вслушиваясь в собственное тело, Анна вдруг ощутила тревогу. Как могло свершиться, что среди моря человеческих страданий, смертей и зла, на отчаявшейся этой, несчастной земле она носит в себе, наперекор гибели, новое существо, надежду на радость? Среди тысяч женщин, которые, подобно ей, должны были стать матерями, она почувствовала себя единственной, незаслуженно одаренной.
Но вместе с тем она содрогнулась от страха за свое счастье и в сумятице противоречивых чувств стала горячо молиться о милости к ее судьбе.
В маленьком костеле было полно народу. На белых стенах лежали ласковые, солнечные блики. Сильно пахло зеленью и ладаном. Из-за главного алтаря выступали золоченые одежды и патетически воздетые руки двух могучих барочных ангелов. А посреди нефа, на фоне олеографической декорации, представляющей внутренность пещеры, покоилась гипсовая фигура Христа. Рядом стояли на коленях маленькие девочки в белых платьицах. Девушки и парни, заходившие в костел на минутку, останавливались в притворе; они стояли там, неестественно застыв в праздничных своих нарядах, и в молчании разглядывали плащаницу. Зато неф был полон коленопреклонных женщин и стариков. На скамьях сидело несколько здешних нищих и престарелых, согнутых в три погибели морщинистых старух. Все пели погребальную песнь. Пели по-простому, неумело, деревянные голоса мужчин и причитающие, писклявые — женщин звучали фальшиво, но монотонная мелодия несколько сглаживала вопиющие диссонансы. Когда в конце каждого куплета песнь стихала, с улицы слышалось щебетанье птиц. Сюда тоже доходили далекие взрывы.
Вернувшись домой, Петровская, как была, в шляпе и с розовым зонтиком в руках, тяжело плюхнулась на стул.
— Уфф!— простонала она.— Проклятая жарища!..
Недавно купленные и сегодня впервые надетые туфли оказались тесноваты, да и каблук был слишком высок. Она с облегчением вздохнула, скинув их наконец с опухших ног.
— Уфф,— простонала она снова и принялась растирать ноющие ступни и пальцы.
Петровский тем временем куда-то незаметно улетучился. Однако вскоре выдал себя характерным постукиванием ладонью о бутылку. Она сразу догадалась, что он на кухне подбирается к предназначенной на праздники вишневке.
— Юзек!— крикнула она.— И не стыдно тебе в Страстную-то пятницу!
Он не отозвался. В кухне стояла мертвая тишина. «Пьет, негодяй!» — с горечью подумала она. Чуть погодя он проскользнул в комнату. Она окинула его подозрительным взглядом.
— Дыхни!
Он только рассмеялся в ответ и, встав перед зеркалом, начал старательно приглаживать свои черные, блестевшие от помады волосы.
Петровская вытерла платком потное лицо, не спуская с мужа глаз.
— Признайся, сколько вылакал! Полбутылки небось?
— Да где там!— пожал он плечами, поправляя галстук.— Самую капелюшечку, так, язык смочил.
— Ну конечно,— не поверила она.— А то я тебя не знаю. Господи боже мой, что за человек!
Он обернулся и, озорно усмехаясь, подбоченился.
— А что, или муж у тебя не хорош? Плохо тебе? В эту минуту он показался ей таким красавцем, что
у нее даже под ложечкой заныло.
— Да ну,— нехотя проворчала она.— Какой от тебя толк?
Он захохотал и огляделся в поисках шляпы. Шляпа лежала на кровати. Он небрежно напялил ее на голову и еще раз взглянул на себя в зеркало.
— Уже несет тебя куда-то?— забеспокоилась она.
— К приятелю,— ответил он уклончиво.— Дело есть. И, посвистывая, вышел.
С минуту она горько сетовала на свою недолю, а когда, хромая и сопя от жары, подошла в одних чулках к окну, чтобы проверить, в какую сторону направился муж, его уже не было видно. «Негодяй!»— подумала она с обидой и злостью. Непонятно было, каким образом он так быстро исчез из виду.
Петровский между тем никуда не выходил. Он только выглянул из подъезда — на дворе было пусто — и тотчас вернулся на лестницу. На первой лестничной площадке
он наткнулся на Тереску. Она сидела на низком подоконнике и говорила что-то застывшей рядом кукле, с серьезным видом грозя ей пальчиком. Петровский остановился.
— Слушай, ты не знаешь, пан Малецкий дома? Не видела, он возвращался сегодня?
Она удивленно взглянула на него и пожала плечиками.
Петровский на минуту заколебался. Но выпитая водка делала свое дело, он присвистнул сквозь зубы и, минуту спустя, уже звонил в квартиру Малецких.
Услышав звонок, Ирена была уверена, что это Ян. Она отложила книжку и поднялась с кушетки. И настолько не сомневалась в приходе Яна, что невольно попятилась от страха, когда, отворив дверь, увидела Петровского.
Он, однако, вошел не сразу.
— Пан Малецкий дома?— спросил он. Застигнутая врасплох, она ответила отрицательно.
Тогда Петровский показал в улыбке свои крепкие белые зубы. И не успела она опомниться, как он с кошачьим проворством проскользнул внутрь. Тихо затворил за собою дверь, повернул ключ в замке.
— Выходит, мы одни!— Он обернулся к ней и, сдвинув шляпу на затылок, подбоченился.
За короткий этот миг Ирена успела оправиться от первого испуга.
— Что это значит?— спросила она надменно. Петровский сощурился.
— Спокойно, спокойно!— процедил он тягуче.— У нас есть время. Почему бы вам не пригласить гостя в комнату?
— Гостя?— повторила она с оттенком презрения. Петровский приблизился. Глаза у него блестели,
смуглое лицо потемнело.
— Я с вами уже несколько дней хотел познакомиться,— хрипловато сказал он, понизив голос.— С тех пор как увидел вас на балконе. Да вот случая не было.
Он сунул руки в карманы штанов, искоса бросил пылкий взгляд на Ирену.
— Ну а тут и случай подвернулся!— Он снова показал зубы в улыбке.
Петровский стоял так близко, что она почувствовала на своем лице его горячее, отдающее алкоголем дыхание. Однако не отступила.
— Не пойму, что вам, собственно, нужно,— сказала она холодно.— О каком случае вы говорите? Что все это значит?
— Не знаете?— Он дерзко усмехнулся.
— Что вам нужно?— повторила она.— И вообще, кто вы?
И вдруг потеряла самообладание.
— Я прошу вас немедленно выйти! Слышите?— Она повысила голос, видя, что он не двигается с места.— Что мне, дворника позвать?
Петровский отступил на шаг.
— Пожалуйста!— протянул он в обычной своей манере.— Сделайте милость, ваша воля! Зовите...
Он подтянул брюки и, сняв шляпу, повесил ее на вешалку.
— Ну, чего же вы не зовете? Я не против... Сделайте милость.
Ирена молчала. Петровский внимательно смотрел на нее.
— Не зовете?— блеснул он зубами.— Ну, в таком случае, может, вы пригласите меня в комнату?
Она с минуту колебалась, но потом повернулась и, непринужденным жестом поправляя волосы, прошла в комнату. Вынула сигарету из лежавшей на столе коробки, зажгла ее, затянулась, взглянула на Петровского — он стоял, прислонясь к двери.
— Я должна вас огорчить,— она небрежно стряхнула пепел в цветочную вазу,— поскольку...
— Поскольку?— подхватил он.
— У меня нет никаких денег,— закончила она, глядя ему в глаза.— Ваши предшественники или, как бы сказать... коллеги по профессии в этом преуспели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45