По их адресу шлют для меня письма, в этой радушной семье я провожу все свободное время, делюсь впечатлениями, радостями и неудачами. И в этом нет ничего удивительного: все мужское население небольшой белой хатки, стоящей в молодом фруктовом садочке на берегу тихого речного затона,— прирожденные рыбаки и охотники. На берегу, под плакучими ивами, стоят плоскодонные лодки, большой клуни вы всегда найдете шесты и весла различных размеров, на кольях висят рыболовные снасти. Именно здесь, в семье Евченко, я и столкнулся впервые с мальчуганом Толей. Это было в первых числах мая 954 года. Я только что приехал в Вербовку и, сойдя с попутной машины, зашел в знакомую хатку.
— А это что за парнишка? — кивнул я головой на Толю.
— Наш внук. Рыбак хороший, но лентяй здоровый, учится плохо,— ответил дед.
Дальнейшее знакомство состоялось в лодке. Оставив неразобранные чемоданы, пятнадцать минут спустя мы уже бесшумно скользили на плоскодонке по протокам и затонам Большой Уссурки. Толя отталкивался длинным шестом, а я держал наготове ружье в надежде, что парочка самых красивых во всем мире уток мандаринок, или, как их здесь называют, «японок», взлетит от лодки достаточно близко.
В постоянных экскурсиях то по островам и протокам Большой Уссурки, то по болотам и сопкам в окрестностях Вербовки протекло дней десять. За это время, внимательно наблюдая за парнишкой, я убедился, что Толя не только хороший рыбак, но и превосходный охотник.
— Евгений Павлович, дядя Женя, дайте скорей ружье! Смотрите, вон туда утки-клоктуны сели.
Я внимательно смотрю на залив, где опустилась стайка, и с первого взгляда, как охотник, оцениваю положение.
— Брось, Толя, зачем зря время терять. Посмотри сам —
берег открыт, все равно они тебя не подпустят на выстрел.
Но для Тольки мои доводы неубедительны. Он продолжает скулить до тех пор, пока, наконец, я не отдаю ему свое ружье. «Как же, однако, настойчив этот юный охотник!» — думаю я и в ожидании его возвращения усаживаюсь под тенистое дерево.
— Смотри, больше пяти минут ждать не стану! — кричу я ему
вслед.
Медленно тянутся минуты ожидания. Ослепляют яркие лучи солнца, а комаров сколько!.. Пользуясь тем, что я остаюсь на одном месте, они собираются целой тучей и беспеременно лезут в глаза и уши. Смешит меня нелепый прием мальчугана: получив ружье, он вдруг как-то втягивает в плечи шею и, вероятно, убежден, что с этого момента утки его уже не могут заметить. «Вот наивность!» — качаю я головой и, не желая наблюдать за бесполезной затеей, поворачиваюсь спиной к заливу. Вскоре гремит выстрел, и весь в грязи, тине и в водорослях появляется Толька. В правой руке у него ружье, а в левой осторожно, за клюв, он держит красавца селезня чирка-клоктуна.
— Как ты к ним подобрался? — удивляюсь я.
— Между кочек, прямо водой,— отвечает довольный Толька.
— Какая это птичка так поет громко? — в другой раз задает вопрос Толя.— О, это замечательная птица! — отвечаю я.— Ее таежным сверчком называют.
— А почему раньше она не пела?
— Поет потому, что скоро гнездиться начнет, а не пела раньше потому, что ее здесь не было, только что прилетела, это одна из самых поздних прилетных птичек. Не ходи за мной, здесь посиди! — с этими словами я осторожно углубляюсь в темную чащу леса, откуда время от времени доносится громкое соловьиное щелканье интересующей меня птицы.
А потом около часа настоящего мучения. Неподвижно стою, прислонившись к дереву, с ружьем наготове, ожидая, когда таежный сверчок хоть на одну секундочку появится на открытом месте. Но, увы, бесполезно. Меня едят комары, вспотевшее лицо обжигает мошка, а сверчок-невидимка продолжает оставаться в самых густых и темных зарослях черемухи. Оттуда доносится его голосистая короткая песня. Наконец, я теряю терпение.
— Пойдем отсюда! — кричу я своему спутнику.— Все равно
не добыть этой птицы.
Но неожиданно Толя оказывается рядом. Он бесшумно подполз к дереву, к которому я прислонился. Вся его маленькая фигурка — сама просьба.
— Дайте мне ружье,— чуть не плачет он, протягивая руки.
— На, бери,— охотно передаю я ружье.— Только не очень долго.
С этими словами я выбираюсь из чащи, спешу к берегу протоки,
где холодной водой долго обмываю искусанные насекомыми физиономию, руки и шею. В чаще раздаются выстрелы. Вскоре на отмели появляется и Толя. В его руках не какая-то случайно попавшая под выстрел птица, а тот самый таежный сверчок,
добыча которого всегда бывает сопряжена с большими трудностями.
«Эге, да ведь из этого парнишки, пожалуй, настоящий охотник выйдет!» — рассматриваю я щупленькую фигурку мальчугана с большим ружьем в руках, рассчитанным не на подростка, а на взрослого человека. Мы разводим небольшой костер и, когда дымок отгоняет от нас назойливых комаров, усаживаемся на гальку. Я достаю сумочку с инструментами, не спеша снимаю шкурку с редкой птицы и рассказываю мальчугану о сверчках, о том, как они живут и почему их так называют. Конечно, эти птички на настоящих сверчков совсем не похожи, но зато некоторые из них поют так, как будто сверчок трещит.
- Вот подожди, будем по болотам бродить, я тебе пятнистого сверчка покажу. Когда услышишь, как он поет, пожалуй, сам его сверчком назовешь.
После этого случая с таежным сверчком я решил купить Толе ружье.
— Ружье я тебе куплю, а ты — как это тебе объяснить? — ну, отработаешь его, то есть будешь помогать мне, пока я буду в Вербовке, до отъезда в Москву. Понятно тебе?..
— Понятно,— кивнул головой мальчик.
Купленная одностволка «ижевка» двадцать четвертого калибра оказалась достаточно легка и, к нашему счастью, обладала превосходным боем. Одна беда — для купленного ружья удалось с трудом достать только пять старых патронов. Но и при этих обстоятельствах, получив настоящее ружье, Толька был в восторге. Однако счастье его продолжалось недолго. Дня три спустя он умудрился утопить ружье в таком месте, где река бушевала как лютый зверь: ревела, пенилась, стремительно неся мутную воду сквозь груду занесенных сюда бревен и корчей.
— Ну скажи, наконец, где и как ты его утопил? Видел ты, как оно в воду упало, или не видел? Может быть, оставил где-нибудь на берегу, когда подходил к уткам? — пытался я добиться толку от ревущего мальчугана.
— Нигде не оставлял, где-то здесь оно утонуло. На том берегу на корме лежало, а когда на этот берег приехали, уже не было: я шестом сильно толкался и, наверное, его в воду сбросил.
Такой ответ затруднял поиски. Протока в этом месте достигала метров пятидесяти, а место падения ружья не было установлено. Я бессильно развел руками. Где искать, как искать? Почти бесполезно.
— Утопить такое ружье! Эх ты, разиня!..
— Как я теперь буду жить?! — пуще прежнего заголосил мальчуган.
— Довольно реветь! — прикрикнул я на Тольку.— Ревом не поможешь. Вода спадет, посветлеет, тогда и искать будем, а сейчас молчи, чтоб никто не узнал, где ты ружье утопил. Поедем домой, и, смотри, никому ни слова, как будто ничего не случилось!
Обычно, возвращаясь домой с охоты вниз по реке, мы предоставляли лодку течению и болтали о всякой всячине. Любознательный Толька расспрашивал о других уголках нашей страны, о жизни животных, а я охотно отвечал на вопросы. Весь обратный переезд был для нас настоящим отдыхом после долгих часов иной Раз крайне трудного передвижения на лодке и напряженной охоты.
В этот же несчастливый день, возвращаясь в Вербовку, мы оба молчали. Каждый думал свою невеселую думу. А тут еще изменилась погода: за низкими тучами скрылось солнце, по-осеннему вдруг заморосил мелкий дождь, неприветливо зашумел Ветер. А после этого — ряд бесполезных попыток отыскать и извлечь из воды одностволку. Ружье как будто провалилось сквозь землю. Но надо же его отыскать! — Это что за крючок? — спросил я однажды Тольку, рассматривая метровую палку с привязанным железным крючком на конце.
— Это для рыбы, рыбу этим крючком ловят, когда по Большой Уссурке кета идет.
И Толька рассказал мне о давно известном способе лова. Чтобы отметать икру в верховьях реки, много рыбы иной раз поднимается вверх по течению. Сколько ее идет, представить трудно. Куда ни глянешь — везде рыбьи спины. Вся вода как будто наполнена ею.
— Ударишь по воде этой палкой, всадишь крючок в рыбину и выбросишь ее на берег,— показал Толька, зайдя в неглубокую воду протоки.
— А знаешь, Толя, пожалуй, этот крючок и для ружья пригодится. Привяжем его на длинную палку и будем дно ощупывать. Вдруг за ремень зацепим.
И верно, неделю спустя мне, наконец, удалось зацепить и извлечь из воды одностволку. К радости, она не пострадала от долгого пребывания в воде, а, по словам Толи, будто бы стала бить еще лучше.
Но уже на другой день несносный Толька доставил мне своим ружьем большое огорчение. На моих глазах он умудрился вдребезги разбить выстрелом интереснейшую птицу — трехперстку. Об этой птице я уже писал и не стану сейчас рассказывать, чем она замечательна.
— Разве можно стрелять на таком расстоянии?! Ведь здесь десяти шагов не было, а ты целишься прямо в птицу. Стреляй мимо, чтобы боковыми дробинами задеть, или отпускай дальше. Ведь этот выстрел — настоящее варварство, разбил-то, посмотри, как — вдребезги!
— Дядя Женя, правду говорю вам, я не мог удержаться,— оправдывался Толя.— Забросьте ее подальше, я вам другую добуду.
— Нет, выбросить ее я не могу. Ведь трехперстка — редкая птица. За три года мне в руки второй экземпляр попадает.
С этими словами я подобрал разбитую птицу и поспешил с ней домой. Много труда и терпения — и из отдельных клочков шкурки удалось изготовить сносную тушку трехперстки, которая и сейчас хранится в коллекции Зоологического музея Московского университета.
Ну, а теперь скажу о семье Толи. Эта семья помимо стариков состояла из детей, внуков и правнуков. Они то переполняли небольшие две комнаты, то разъезжались от стариков по домам к своим родителям. И тогда наступало временное затишье. Однако народу в доме всегда было достаточно. Во время моего посещения Вербовки Толя безвыездно жил в семье Евченко. Старшим по возрасту членом семьи был симпатичный, веселый и разговорчивый дед. Деду, или, вернее, прадеду, пошел уже семьдесят девятый год- Старый солдат, георгиевский кавалер, участник японской и германской войн, несмотря на преклонный возраст, не желал оставаться без дела. Целыми днями он бродил по усадьбе, прибивал какие-то доски, поправлял плетень или обкладывал соломой и засыпал землей погреб. Однажды я застал деда за странным занятием: пытаясь перебраться через невысокий заборчик, он обеими руками старался поднять правую ногу, что ему никак не удавалось.
— Дедушка, да ведь вам уже поздновато такими делами заниматься, лет много! — убеждал я его, помогая преодолеть препятствие.
— Лет-то еще не так много, да вот нога шалит, слушаться перестала,— оправдывался старик.— Вы говорите, работать не надо,— начал дед, перебравшись с моей помощью через плетень.— А кто же делать будет? Вот, посмотрите, какая дыра в заборе. Ведь через нее в огород стадо загнать можно. Я уже неделю Тольку прошу одну лодку лозы привезти. Так на то, чтоб деду помочь, времени у лентяя никак не найдется. И получается, что сам делать ничего не желает и меня заставляет бездельничать. Посудите, чем я эту дыру заделаю, если у меня ни одной лозины во дворе нет?
Надо сказать, что внук в семье уже давно приобрел плохую репутацию: «Огорода не копает, полоть не заставишь. Все норовит на лодке со двора «смыться». Как вы его еще назовете? Лентяй настоящий!» С таким взглядом я не мог полностью согласиться. Каждый день утром, к обеду и к ужину на стол подавали большую сковороду свежей жареной рыбы. Она так хорошо пахла, так была подрумянена, что все члены семьи уничтожали ее с большим аппетитом, к сожалению, забывая, что эту вкусную рыбу ловил лентяй Толька, ловил с увлечением, в любую погоду, без перебоев обеспечивая большую семью свежей рыбой.
Однако бразды правления в семье не принадлежали деду. Они всецело находились в крепких руках мудрой, властной и, несмотря на преклонный возраст, бодрой, а на вид — еще и молодой прабабки. Более полусотни лет назад прабабка переселилась с Украины в Уссурийский край и здесь, на берегу беспокойной реки, сумела создать уголок своей далекой родины. И белая хатка, и фруктовый садик, и широкая клуня с соломенной крышей — все так напоминало усадьбу украинской деревеньки! Вот только китайские белые аисты, населяющие Уссурийский край, не пожелали до настоящего времени воспользоваться гостеприимной соломенной крышей клуни и упорно продолжали гнездиться на старых деревьях среди обширного топкого болота.
Но пора возвратиться к поездке. Как уже знает читатель, поздним вечером мы с Толькой добрались, наконец, до селения Вострецово и остановились на ночь в семье нашего шофера. Отсюда в глубину тайги к лесным разработкам идет узкоколейная железная дорога. Ею мы и решили воспользоваться, чтобы без трудностей и быстро проникнуть в тайгу, где совсем недавно появился небольшой поселок Тимохин Ключ.
Утро. Над лесом поднялось солнце; его лучи искрятся в неподвижной воде речного затона. Усевшись в один из вагонов поезда, мы сначала пересекаем широколиственные леса речной долины, потом смешанную и хвойную тайгу невысоких сопок. Стучат колеса. Маленький паровозик-«кукушка» выбрасывает клубы дыма и пара, порой его пронзительный свист прорезает воздух; далеко в горной тайге откликается эхо.
Вот и конечный пункт нашей поездки. Но вместо того чтобы осмотреть новый поселок, отдохнуть и позавтракать, мы захватываем с собой кусок хлеба с жареным мясом и спешим в тайгу, туда, где работают лесорубы.
В полукилометре от последних домиков, в глубокой котловине среди сопок, залегла лесная прогалина. Груды свежеочищенных пахучих бревен покрывают вырубленную площадь. По каткам, наскоро изготовленным из тех же бревен, несколько женщин перекатывают тяжелые стволы к узкоколейке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43