В иные годы комаров на кордоне бывает великое множество, и тогда они не дают житья животным и людям.
«Помни о смерти»,— невольно вспоминаю я краткое латинское изречение, читая на дверях кордона другую надпись: «Не забывай о комарах». Такое напоминание для рассеянного человека здесь весьма кстати. Ведь комары в жилище — это величайшее мучение. В каждой квартире и в лабораториях на окнах рамы с мелкой металлической сеткой, а столовая вообще представляет собой большую вольеру, сквозь которую свободно продувает освежающий ветер, но не в состоянии проникнуть назойливые насекомые.
Но что комары! Почище комара мучитель обитает в заповеднике. Серую ворону вы уже, наверное, все знаете. Вредная, невыносимая птица, и хотя она вредна везде, где водится, но вороны Астраханского заповедника вне конкуренции — настоящие разбойники.
Они не дают покоя гнездящимся птицам, мешают работать ученым. Десятки смышленых птиц целыми днями торчат на кордоне. Видимо, для них кордон — это сборный пункт, где к тому же всегда есть надежда чем-нибудь поживиться. Они снуют по крышам, топчутся у кухни, осматривают лодки, в которых на кордон Доставляется рыба. Чуть кто зазевался — проворные птицы тащат все съедобное.
«Цып-цып-цып»,— сзывая своих кур, выходит на крыльцо старушка с кастрюлькой какой-то каши. Она высыпает ее в деревянное корытце, но, на беду, столкнувшись с соседкой, перекидывается с ней несколькими фразами. Такой оплошности вполне достаточно. Несколько ворон, энергично дергая и толкая глупых кур, в одно мгновение уничтожают кашу.
— Бабушка,— кричу я издали,— бабушка, вы кого накормили?
— Как, милый, кого? — курочек.
— Не курочек, а ворон накормили,— показываю я на птиц, сидящих на крыше.
— Ах ты, господи, опять все съели! — волнуется старушка.— А я-то разболталась, все забываю, что кругом эти воры.
Но мелкие кражи вороватых птиц на кордоне — полбеды. Вред, приносимый колониально гнездящимся цаплям, каравайкам, колпикам и бакланам, гораздо больше.
«Карр-карр»,— деловито кричит одна из ворон, и по этому сигналу все ее товарки, расхаживающие среди построек и отдыхающие на крышах, покидают кордон. «Испугались кого-нибудь, что ли?» — подумал я, впервые наблюдая такое поведение вороватой компании. Но птицы вели себя так совсем по другой причине.
От кордона отчалила лодка и, гонимая кормовым веслом, быстро заскользила вниз по течению. Она направлялась туда, где на деревьях ивы разместилось крупное поселение бакланов и цапель. Но где же улетевшие из кордона вороны? Они уже далеко впереди. Сидя на вершинах растущих на берегу ив, вороны деловито следят за вашим маршрутом. «В какую колонию направляться?» — бросают они на вас пытливые взгляды. И если при разветвлении проток вы свернули вправо, то и вороны летят в том направлении; до места вы их уже не увидите.
«Карр-карр-карр»,— торжествующим приветствием встречают они вас у самой колонии. Что, мол, долго копался на своей лодке — скорей к делу!
Над быстрой протокой повисли ветви крупных ив; здесь и там среди зелени темнеют массивные гнезда. На них сидят какие-то крупные черные птицы. Это бакланы насиживают яйца. Появление лодки их беспокоит.
Вот, вытянув длинную шею и следя диким зеленым глазом за непрошенным гостем, один из бакланов покидает яйца. Тяжелая птица неуклюже срывается с ветви; усиленно взмахивая крыльями, спускается почти до самой воды и, наконец, летит в сторону. «Карр»,— торжествующе кричит одна из ворон и, на мгновение усевшись в оставленное гнездо, схватывает яйцо и поспешно улетает с ним в лесную чащу.
«Карр»,— орет вторая ворона и уже тащит второе яйцо из гнезда баклана. Примеру двух первых успешно следует еще одна птица. Совсем иной, раздраженный, крик четвертой вороны явно показывает, что она опоздала,— яиц в гнезде не осталось. Она срывается с места и с криком преследует товарку, утащившую
последнее яйцо кладки.
Каждая ворона съедает свою добычу в определенном месте. В сухое лето, когда воды мало, яйца расклевываются на земле среди леса. Десятки зеленоватых, ярко-голубых, как южное небо, белых и пестрых скорлупок яиц валяются здесь на так называемых «кормовых вороньих столиках».
«Карр»,— рядом с вашей лодкой садится на иву ворона. Это значит, яйцо выпито, можно начинать сызнова. Ворона смотрит на вас с таким доверием, с такой надеждой! И действительно, вы заслуживаете этого, ведь вы ее настоящий помощник. Замахнувшись длинным шестом, я как-то пытался отогнать обнаглевшую птицу. К сожалению, я не достиг цели. Нахальный разбойник, вероятно, решил, что это движение предназначено не для нее — вороны, а для бакланов, продолжавших упорно сидеть на яйцах. Разве можно при таких условиях часто посещать птичьи колонии? Ведь там вас встретит десяток, а то и два жадных, дерзких и энергичных хищников, видящих в человеке своего соучастника. Проникновением в колонию вы, вопреки своему желанию, обязательно погубите несколько гнезд.
Если бы знал читатель, как мне хотелось схватить ружье и сделать по воронам несколько выстрелов. Ведь эти умные птицы, узнав о сокрушительном действии огнестрельного оружия, начинают бояться его больше всего на свете.
Как-то в селении Вострецово, расположенном на реке Большой Уссурке в Уссурийском крае, куда я только что прибыл, я увидел интереснейших для меня птиц — большеклювых ворон. Десятки их доверчиво бродили по улицам, садились на спины свиней, отдыхали на заборах и крышах. Я немедленно извлек из чехла ружье, чтобы добыть хоть одну для своей коллекции. Но, увы! Все попытки окончились неудачей. Как будто зная мое намерение, вороны тотчас разлетелись куда попало и перестали посещать селение.
Тогда я вышел в окрестности и, пряча ружье, пытался приблизиться к птицам. Два дня я потратил на эту охоту и не добыл ни одного экземпляра. Почему же так осторожны оказались птицы? Да потому, что ранней весной один из местных охотников, пристреливая свое ружье, сделал по воронам несколько удачных выстрелов.
Я убежден, что, истребляя серых ворон путем отстрела, можно добиться блестящих результатов. Одного появления с ружьем будет достаточно, чтобы разогнать жадную стаю разбойников. И в то же время ценных гнездящихся птиц можно приучить, чтобы они не реагировали на ружейный выстрел. Разве я на практике не видел таких примеров?
Передо мной встает такая картина. Далекий север, холодное суровое море, крик морских чаек. Нет ветра, но после ночного шторма тяжелые, свинцовые волны с белыми гребешками одна за другой катятся по водной поверхности, с грохотом разбиваются о прибрежные скалы. Я стою над береговым обрывом, вслушиваюсь в рокот прибоя, смотрю на небо, по которому быстро бегут лохматые клочки облаков, где-то позади кричат гуси, долетает бодрый гогот серого гуся и унылый гогот гуся-гуменника.
С тревогой вслушиваюсь в голоса крикливой гусиной стаи. Как уныло здесь, когда нет солнца. Но вот птицы исчезают вдали, затихает их крик, а вслед за ними медленно наползает туман, скрывая от глаз беспокойное море, береговые скалы, каменистую тундру. «Уу-ах, уу-ах»,— в стороне громко кричит гагара, и ее крик сквозь туман доносится, как будто из другого мира. И вдруг . совсем близко оглушительный пушечный выстрел обрывает ход моих мыслей. Невыносимый от неожиданности звук пронизывает нервы.
Близ местного маяка стоит пушка. В туманные дни через каждые 20 минут раздается пушечный выстрел. Это маяк предупреждает проходящие пароходы о близости опасных подводных скал, о близости острова. Но для нас интересно другое. Под самым стволом орудия на гнезде спокойно сидит гага. Она занята высиживанием яиц, и ее не тревожат пушечные выстрелы. Неподалеку от этого места, на ровном участке тундры, во множестве гнездятся сизые чайки, полярные крачки, короткохвостые поморники. Воинственно они встречают каждого человека. Туча белых, сизых и темных птиц, наполняя воздух резкими криками, вьется над самой головой пришельца, бросается с высоты, взмывает вверх, чтобы вновь через секунду повторить нападение. Появление человека их беспокоит, мешает насиживать яйца, но до пушечной стрельбы им нет дела.
— А в Москве народу! От огней, наверное, как днем светло,— возвращает меня к действительности мой юный спутник Аркадий.
— Да, народу много. В праздник вся Москва гудит, по улице не пройдешь. Зато у вас здесь тишина, простор,— окидываю я уходящую вдаль протоку.
— Народу много, а куда хочешь, туда и пойдешь, а тут простор, а пойти некуда,— отвечает Аркадий.— Камыши, вода кругом.
— Знаешь, Аркаша,— успокаиваю я его,— человек никогда не
бывает доволен тем, что имеет. Попадешь надолго в Москву, вспомнишь эту протоку: рыбы-то в ней сколько, сазаны какие!
Вот я на берегу Баренцева моря был. В плохую погоду там просто тоска безысходная. Волны ревут, ветер воет, и самому волком завыть хочется. А местные рыбаки, как уедут оттуда, с тоски места найти не могут. Я раз встретил такого рыбака в чудном уголке на Кавказе и после его жалоб спрашиваю: «Да что у вас там хорошего, здесь-то разве плохо?» — «Все бы ничего, земля плодородная, фрукты, да чайки не кричат, и без крика чаек жизнь немила».
Но вернемся к воронам Астраханского заповедника. «Проезд запрещен»,— гласят надписи на берегах многих проток, где издавна большими колониями гнездятся голенастые птицы. Конечно, таким путем удается сократить гибель птенцов и яиц от энергичных и находчивых хищников. Но это только полумера.
Ворона — одна из немногих птиц, вред которых чрезвычайно велик.
ВОДА ОДОЛЕЛА
— Ты знаешь, папка,— как-то сказал мне сын,— я видел дикую свинью с поросенком. В самый разлив они приплыли в Дамбинскую яму, где на крошечном островке стоял домик лесника, и стали жить с домашними свиньями и коровами.
— Наверное, ты что-нибудь напутал,— усомнился я.— Беспородные домашние свиньи часто бывают поразительно похожи на кабанов; наверное, ты с такой одичавшей свиньей столкнулся.
Но сын так горячился и доказывал свою правоту, что я не мог ему не поверить. Он только что вернулся из Астрахани от дяди, с которым много поездил по дельте Волги.
Меня этот случай очень заинтересовал. Ведь я хорошо знаю кабанов, знаю, насколько осторожны эти сообразительные животные, как они боятся человека,— и вдруг дикая свинья сама Пришла к человеку!
— Знаешь, папка,— продолжал сын,— старая свинья людей совсем не боится, но от них в стороне держится. Как подойдут к ней близко, полосатый поросеночек за нее спрячется, а свинья сгорбится, ощетинится, недобро смотрит, того и гляди бросится.
Спрашивает сынишка у лесника: «Как это она не побоялась человека, сама к вам пришла?» А тот смеется: «Не сама пришла, вода пригнала, не пошла бы, да вода одолела. Вот как спадет вода, свинья с поросенком опять в камыши уйдет, здесь не останется». Лесник прав. Вода заставит не бояться и человека. Глуп заяц, труслив до крайности, а и тот в лодку к Мазаю прыгал, когда вода одолела. И я вспомнил один давнишний случай с кабанами. Но перед тем как рассказать читателям об этом трагическом случае, я расскажу то, что видел в Астраханском заповеднике, расположенном в дельте Волги.
Я посетил заповедник в год, когда воды было мало, и на этот раз не видел настоящего бедствия. Вода прибывала медленно, за сутки ее уровень повышался на сантиметр, и о паводке никто серьезно не думал. Но и такой слабый подъем все же отразился на некоторых птичьих колониях взморья.
Пока не было ветра, на небольших косах загнездились крупные чайки — обыкновенные и черноголовые хохотуны. Несколько десятков гнезд располагалось близко одно от другого, в них В это время лежали яйца. Только в немногих гнездах успели появиться пуховички.
И вдруг подула моряна, и хотя ветер не достиг значительной силы, но за три дня вода поднялась настолько высоко, что большинство гнезд оказалось затоплено. Над погибшей колонией кружились крупные белые птицы, наполняя воздух то жалобным криком, то своеобразным громким хохотом.
Вода грозила затопить и пеликаньи гнезда. Издавна эти птицы гнездятся в этих местах, но, не в пример другим птицам, не умеют избегать гибели от сильных подъемов воды во время моряны. И сколько труда затратили сотрудники заповедника, чтобы обеспечить пеликанам нормальное размножение,— представить
трудно!
Например, кряковая утка в дельте обычно откладывает яйца на высоких деревьях в гнезда ворон и коршунов. Сидит такая утка на яйцах, воды не боится, и комары до нее не добираются. Глупый же пеликан, хотя и есть места более надежные, упорно продолжает гнездиться на крошечных камышовых островках, где его птенцам при подъеме воды верная гибель. Вот и в предыдущую зиму сколько труда было затрачено, чтобы для птиц создать надежные места гнездования! Еще по льду навозили на взморье громадное количество камышовых снопов, соорудили большой плот, закрепили на месте толстыми кольями. Удался плот на славу, десяток коров на нем поместить можно — тесно не будет.
Закончили энтузиасты работу, представили, как весной загнездятся десятки громадных птиц и как спокойно им будет на надежном плоту растить молодь, и решили на следующий год еще такой плот построить.
Настала весна, прилетели пеликаны, устроили гнезда, отложили яйца — только не на прекрасном новом плоту, а опять на маленьких камышовых кочках. Издали такие гнезда совсем незаметны. Видишь только большое светлое пятно среди водной глади. Это 5—20 пеликанов сидят на гнездах, скрывая их своей массой.
В последней декаде мая посетили мы пеликаньи колонии на взморье и поняли, что многим из них грозит гибель. Моряна нагнала в култук воды, уровень ее поднимается с каждым часом — вот-вот начнет топить гнезда. Приехали на другой день — уже первые жертвы есть. В самых низких гнездах от воды пеликанята погибли. Что делать? На двух небольших камышовых кочках сгрудились 25 крупных и маленьких пеликанят и, видимо, не предполагают, что им грозит гибель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43