И когда я, потеряв терпение, дал ей шпоры, она встала на дыбы и, сорвавшись с места, вихрем понеслась вперед так, что в ушах засвистел ветер. Несколько минут спустя роща осталась далеко позади, и лошадь вновь побежала обычной рысцой. Так называемая «пальмовая роща», по суеверным понятиям стариков окрестных селений, нехорошее место. Ее принято объезжать стороной или проскакивать полным карьером. Лошадка, приученная своим хозяином, строго придерживалась этих правил.
Еще десять минут езды, и я близок к цели. С дороги мне видны совсем маленький азербайджанский поселок, расположенный на берегу истыли, несколько поодаль возвышающееся над лесом дерево, а на его вершине — уже знакомое гнездо скопы. Приблизившись к первому домику и заметив сидящую на низком крылечке женщину, я прошу у нее разрешения оставить лошадь. Но она не отвечает мне и как будто спит сидя, опустив на грудь голову. Я громче повторяю вопрос, она поворачивает ко мне лицо, и при виде его мне становится жутко. Белеют ровные зубы, из темных орбит безжизненно смотрят глубоко провалившиеся глаза замученного лихорадкой человека.
— Что с тобой? — невольно срывается у меня с языка вопрос,
и в следующую минуту я уже жалею о нем.
Женщина медленно поднимает худую, дрожащую руку, указывает ею по направлению ближайшего леса, где, как сумасшедшие, квакают лягушки.
— Ис-ис-ис-тыль,— тянет она еле внятным голосом...
Да, это истыль с его богатой растительностью, водой, необходимой для рисосеяния, и в то же время рассадником страшной тропической лихорадки. Сейчас у нас ликвидированы очаги этого заболевания, а в то время эта болезнь была настоящим бичом местного населения.
Я поспешно иду к дереву с гнездом скопы. Вот и истыль. Под ногами хлюпает вода, в темной чаще она достигает моих колен. Я подхожу к дереву, на котором выстроила свое гнездо птица. Но каким неприступным кажется оно мне вблизи! Его вершина намного возвышается над крупным лесом. Тысячи комаров, потревоженных моим появлением, поднимаются в воздух, назойливо лезут в глаза, в уши, в рот. Пытаюсь их отгонять сорванной зеленой веткой, давлю на лице, на шее ладонью.
Вместо того чтобы попытаться влезать на дерево, поспешно возвращаюсь в поселок. Обидно за напрасно потерянное время, но я спешу уйти от страшного места и не вернусь сюда больше. Хотя я и был вполне здоров, но, когда вспоминал лицо женщины, меня начинало знобить, как будто я сам заболел лихорадкой. В таком состоянии нечего было и думать достичь цели. Лазанье по высоким деревьям, конечно, всегда связано с известным риском. Здесь необходимы уверенность в своих силах, хладнокровие, спокойствие, а в тот момент этого как раз и не было.
Не добравшись до гнезда близ горы Машхан, я, однако, был далек от мысли вообще отказаться достать скопиные яйца. Напротив, меня не покидала уверенность, что рано или поздно мне это удастся; ведь у меня на примете оставалось еще гнездо, которое мне казалось более доступным. Оно располагалось на погибшем дубе совсем близко от селения Вель, и, перед тем как действовать, я еще раз решил его осмотреть.
На следующий день утром я пошел к этому месту. К моему разочарованию, и это гнездо оказалось труднодоступным. Толстый и изогнутый ствол почти весь был лишен сучьев. Чтобы добраться до первого сука, находившегося под самым гнездом, нужно было потратить массу силы — хватит ли ее у меня? «Попытаемся,— решил я и, усевшись в тени кустарников, стал наблюдать за скопами.— Сегодня я ограничусь только безобидными наблюдениями, а завтра... посмотрим, что будет завтра».
Одна из птиц гнездовой пары прочно сидела в гнезде, другая охотилась. Вот она, широко взмахивая крыльями, медленно летит над морской гладью. Ее зоркие глаза устремлены в воду. Порой она бьется на одном месте в воздухе, вероятно, заметив под собой рыбу, и вновь летит дальше. Но вот опять быстрота полета уменьшается, скопа складывает крылья и падает вниз, вытянув вперед ноги. Слышится всплеск воды, летят брызги, и, отряхиваясь на лету, птица поднимается выше и выше. В ее когтях бьется и блестит на солнце мокрой чешуей крупная рыба. Раннее утро. На горизонте показалось солнце. Ярким светом. оно пронизывает густую листву деревьев, блестит в каплях, росы на траве, на листьях кустарников. Полный решимости и энергии, я на знакомом месте. Сегодня я не допущу никакого малодушия — сделаю все от меня зависящее, чтобы добраться до гнезда птицы. И эта уверенность придает мне силы, а дерево кажется не столь уж недоступным. Сбрасываю с себя все лишнее: патронташ, сумку, ружье, стягиваю с ног сапоги и, оставшись в носках, начинаю карабкаться по ствол выше и выше, туда, где в стороне от гнезда на фоне неба четко вырисовывается сухая ветвь. Только бы схватиться за нее рукой, а там, опершись на ее основание, нетрудно влезть и в гнездо птицы. И судорожно сжимая руками ствол, я медленно, но упорно взбираюсь все ближе к заветной ветви. Проходит минута, другая, еще несколько, и я достигаю цели.
Силы мои почти на исходе, но я крепко обхватываю основание сука и могу несколько отдохнуть в таком положении. Вот уже не так сильно бьется сердце, не стучит в висках — можно действовать дальше. Я осторожно подтягиваюсь на руках, встаю ногой на ветвь и, вытянувшись во весь рост, достаю руками до края гнезда. Но в этот момент предательская ветвь хрустнула, я судорожно вцепляюсь в гнездо и через мгновение сижу в нем вместо скопы. Отсюда мне слышно, как падающая ветвь скребет ствол дерева и, наконец, с хрустом разлетается на куски при ударе о землю.
Несколько минут назад я стремился вверх, к гнезду, а сейчас, когда достиг цели, меня охватывает желание спуститься скорей вниз, на твердую землю. Но как это сделать, когда ветвь обломана, когда спуск опасен — почти невозможен? Я стараюсь взять себя в руки, успокоиться и поступаю так, как будто не произошло ничего страшного. Осторожно завернув три крупных пестрых яйца скопы в бумагу, а затем в мешочек, я на тонком шпагате спускаю их на землю. «Эх, если бы мне самому удалось спуститься так благополучно!» — думаю я и тут же дотекаю непростительную глупость — бросаю конец веревки. .
Гнездо огромно. Я сижу в нем, как в мягком кресле, но ведь не для того я сюда забрался, чтобы оставаться здесь долгое время, и я чувствую себя так, словно попал в ловушку, и начинаю ломать голову, как мне спуститься на землю. Сделать это чрезвычайно трудно, и, конечно, много труднее, чем сюда забраться.
Крепко ухватившись за гнездо, я спускаю с него ноги, пытаюсь достать ими ствол, но это не удается мне, и я вновь комфортабельно усаживаюсь в гнезде. «А если разобрать его? — думаю я.— На это пойдет немало времени, но шансы на благополучный! спуск тогда увеличатся. А если и после этого я не спущусь с де- рева, ведь мне придется сидеть без всяких удобств и долго ли я просижу на голой вершине! Нет, это я успею сделать всегда, а пока подожду — быть может, найду другой выход».
Время шло. Солнце поднялось высоко, сильно пригревало землю, блестело на спокойной морской поверхности. А я все продолжал сидеть в гнезде и не мог ничего придумать. Однако как было приятно смотреть с высоты на цветущую землю! Направо, в голубой дымке синел лесистый истыль, его берега желтели от бесчисленных цветов желтой лилии, а кругом рисовые плантации, покрытые ковром какой-то особенно нежной зелени. Вот мимо беспечно трусит шакал. Сверху мне это хорошо видно. Его длинная шкурка выглядит неказисто — зимняя шерсть висит клочьями на боках. Неожиданно он замирает на месте, вслушивается. Это ветерок донес до него запах лежащих под деревом моих вещей. Еще секунда, и он опасливо спешит в сторону и исчезает в густых зарослях.
— Э-эй, что ты там делаешь? — слышу я где-то внизу голос и, обернувшись, вижу загорелого азербайджанца. Он стоит на свешенной солнцем поляне и, загораживаясь от ярких лучей ладонью, с удивлением рассматривает меня. — Что ты там делаешь? — повторяет он вопрос.
- Сижу, как видишь.
— А как тебя туда занесло?
—- Не занесло —- сам залез. Слезть не могу.
— Не можешь, а залезть мог?
— Залез, как видишь, а слезть никак не могу.
— Ничего я не вижу; если слезть не можешь, значит, и влезть не мог.
—? Да что я, с неба сюда свалился, что ли? —- вспылил я.
— Не знаю, как ты туда попал, да и не мое это дело.— и, покачивая головой, он стал удаляться от дерева.
— Послушай, погоди, не уходи! Помоги мне как-нибудь слезть с дерева.
— Ну, как я тебе помогу? — на мгновение остановился тот и развел руками.— Залез —- и сиди там.— И отмахнувшись от меня, он исчез за густыми кустарниками.
Что мне оставалось делать? Вспомнил, как утром ушел до завтрака.
Я всегда не любил, когда запоздавший завтрак отнимал у мен лучшее время дня — утро. Вот и сегодня я сказал, что вернусь когда завтрак будет готов. Быть может, меня хватятся дома В этот момент снова на полянке появился азербайджанец в со; провождении еще одного человека.
— Ты кто такой? — спросил меня новый пришелец.
— Москвич, живу в Велях,— ответил я.
— Сам ты туда залез?
— Да, сам.
— Ну, так слезай.
— Я уже говорил твоему товарищу, что слезть не могу.- И чтобы убедить их в своем бессилии, спустил с гнезда ноги и, не достав ими ствола дерева, беспомощно поболтал в воздухе,
— Не надо, не надо,— запротестовали оба и сокрушенно закачали головами — Подожди немного, сейчас придем,— крикнул один из них, и оба удалились по той же тропинке.
На этот раз они не появлялись очень долго. Солнце уже давно перевалило за полдень и склонялось к западу. А я все сидел в гнезде и надеялся на помощь. Иногда подлетали владельцы гнезда — скопы — и кружились над самой моей головой.
Спустя часа полтора, наконец, на лужайке появились люди, и не один и не двое, а по крайней мере человек двадцать. Они принесли сюда два тонких длинных шеста, веревку и топор. Молодой здоровый парень опоясал себя прочным ремнем, пропустил под него толстую веревку и охватил ею ствол. Далее, всаживая топор в дерево, подтягиваясь на руках и передвигая веревку, он медленно, но уверенно стал подниматься вверх, Это продолжалось долго, и я с трепетом следил за каждым его движением. Поднявшись таким образом на две трети высотй дерева, он особенно глубоко всадил свой топор и, опершись на него ногой, подтянул к себе на шпагате длинный шест. Поднятый шест коснулся гнезда — я торжествовал. Сорвав с него конец шпагата, я осторожно втянул в гнездо толстую веревку. На е конце сделал широкую петлю, сунул в нее ногу и, перекину веревку через гнездо, приготовился к спуску. Меня спустили на землю так же осторожно, как я спустил из гнезда мешочек с скопиными яйцами. Только то было ранним утром, а сейчас бы уже вечер. Весь день просидел я в скопином гнезде.
Вы думаете, после этого случая я отказался лазать на большие деревья? Ничего подобного! После того я побывал во многих скопиных и орлиных гнездах. Но этот урок не пропал даром. На всякий случай я захватываю с собой прочную веревку и стараюсь не делать никаких глупостей.
ЗАГАДОЧНЫЕ ПТИЦЫ
— Елдаш (товарищ), дай мне два патрона,— обратился мне колхозник-азербайджанец, у которого мы остановились, чтобы передохнуть часок-другой после утомительной охоты и сварить обед.
— Разве ты охотник? — спросил я его.
— Да нет, не охотник,— ответил он.— У соседа ружье есть, патронов нет, а мне птицу стрелять надо.
Не интересуясь, какую ему надо застрелить птицу, я вынул из патронташа пару патронов и передал ему. Однако вскоре я был до крайности удивлен: колхозник достал у соседа ружье, сунул в него мои патроны и тут же во дворе застрелил пару своих собственных кур. Мне было непонятно его поведение.
Кругом изобилие дичи: фазаны, турачи, а он тратит полученные от меня патроны на стрельбу домашней птицы. «Зачем,— думал я,— шпиговать дробью куриное мясо, когда для убоя кур существуют обычные способы?»
— Не поймаешь,— кратко пояснил он, видя мое недоумение и передавая застреленных кур своей дочке.
Конечно, для меня это было неубедительно, но какое мне дело — режет ли он своих кур или стреляет из ружья соседа патронами, полученными от случайно зашедшего в селение охотника. Передохнув и закусив, мы вновь занялись поисками турачей и фазанов, и случай со стрельбой домашних кур перестал меня интересовать.
Следующий день выдался исключительно теплый. Затих ветерок, а солнце светило по-весеннему ярко. Пользуясь хорошей погодой, мы забрались далеко от того селения, где вчера отдыхали. Дичи здесь было очень много.
Места, где обычно держатся фазаны и турачи,— это крепкие колючие кустарники ежевики, перемешанные с камышом, настолько густые, что иной раз сквозь них невозможно пробраться — всю одежду изорвешь и сам в кровь исцарапаешься. Вот, пробиваясь сквозь такую колючую чащу, я и увидел издали небольшую стайку крупных птиц. Они плотным табунком низко и быстро пронеслись над колючими зарослями и скрылись за деревьями фруктового сада, зеленевшего на окраине селения. Размерами и быстрым, прямым полетом птицы напоминали тетеревов и, несомненно, принадлежали к отряду куриных.
Птиц Закавказья я знаю неплохо и могу в полете определить их на значительном расстоянии. Я перебрал в уме всех пернатых, водившихся в этой местности, но все они чем-нибудь да не походили на встретившихся мне птиц. Эта загадка настолько заняла мои мысли, что на охоте в тот день я делал непростительные промахи и упустил несколько турачей.
Вскоре все разъяснилось. Незадолго до вечера я вновь столкнулся с загадочными птицами и к своему большому изумлению и даже досаде вынужден был признать в них... домашних кур.
Но что это были за удивительные куры! Целая стая их сорвалась при моем приближении со сжатого поля и, пролетев около километра, снизилась в черте ближайшего поселка. Поднявшиеся куры так напоминали в воздухе диких птиц, что я с большим трудом удержался, чтобы не выстрелить.
И тогда мне вспомнилась книга В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43