Имя Эдди Конгера не значилось в платежных ведомостях и бухгалтерских книгах пивоваров, на складе он всегда имел дело с одним и тем же человеком. Работа у Эдди Конгера была секретная и не подлежала огласке. Справлялся он с ней неплохо. Так сказать, по совместительству он вымогал у владельцев нелегальных лавочек проценты с их прибылией. Это вовлекало его в бесконечные споры, которые он разрешал при помощи лома или железной цепи. Один или два раза в него стреляли, но он был проворен и бил без промаха, а потому неизменно выходил победителем. Милли познакомилась с ним, когда он привез ящик пива в веселый дом, который она содержала для американских солдат, расположившихся лагерем возле города. Эдди произвел на нее ниезгладимое впечатление: силища в нем была невероятная. Ей он показался красавцем. Эдди был по крайней мере на десять лет моложе ее, и она быстро смекнула, что, развозя пиво, он далеко не уйдет, в лучшем случае станет аферистом покрупнее. В общем, перспектива не слишком заманчивая, а ей как раз был нужен управляющий, которому можно было бы довериться, и она сделала Эдди выгодное предложение. Он принял его. Так случилось, что с помощью целой шайки молодых людей — главным образом дезертиров из армии — он и Милли прибрали к рукам большинство публичных домов и нелегальных лавок
спиртного. Эдди и Милли так преуспели, что после войны решили попробовать свои силы на поприще более солидного бизнеса: приобрели акции одного отеля, скаковой конюшни и букмекерской конторы. Тем не менее Милли все же оставила за собой большой публичный дом, верный источник доходов, а Эдди тем временем продолжал подыскивать новые объекты, куда можно вложить деньги. Он завел новые знакомства и нашел других дельцов, жаждавших приумножить свои капиталы. Постоянным местом их встреч стал клуб любителей гольфа. Эдди там блистал — он отлично играл во все игры.
— Эдди недавно вошел в долю «Дьюк моторе», не так ли? — спросил Браммел.
— Ну и что же?
— Это скупщики краденых автомобилей,— улыбнулся Браммел.— Вы же знаете.
— Эдди такими делами не интересуется,— сказала она.
— Не смешите меня, Милли. Чарли Руни там один из заправил, а Эдди новичок. Они с Чарли большие приятели.
— Эдди с ним не знаком,— чересчур поспешно возразила Милли.
Браммел удивленно взглянул на нее.
— Вы сегодня не в своем уме, Милли. Да они знакомы еще с войны. Эдди возил пиво и наркотики в лавочки Чарли.
Она молчала и лихорадочно думала. Эдди затягивают в сеть. Милли снова подсела к туалетному столику и опустила глаза. Браммел был ей отвратителен. Как она ненавидела эти его джентльменские манеры, издевательский тон, шантаж! Неужели они с Эдди так и не вырвутся из его лап? Сколько он из мучает! С того самого дня, когда он в первый раз принудил Эдди дать сведения о двух его приятелях — крупных налетчиках. С тех пор и она была вынуждена давать сведения, чтобы защитить Эдди; рассказывать, о чем говорят их дружки из преступного мира, сообщать о планах, которые обсуждались в ее доме аферистами, доверявшими ей. Теперь уж ни ей, ни Эдди не выпутаться; Браммел грозил им тюрьмой и кое-чем похуже. Он, словно невзначай, то и дело упоминал имена преступников, которые отбыли срок наказания и теперь разыскивают предателей, упрятавших их за решетку. Стоило Браммелу шепнуть кое-кому про Эдди или Милли — и им конец. Начав доносить на других, чтобы спасти себя, они вступили на путь, откуда нет возврата. Как она теперь жалела, что связалась с Браммелом! Уж лучше было терпеть любые неприятности, да только остаться самой себе хозяйкой. Но мучила ее не жалость к своим жертвам, которым по ее милости предстояло провести в тюрьме долгие годы, а только страх — и больше за Эдди, чем за себя. Только страх заставлял ее сожалеть о своей оплошности. Их с Эдди могли убить каждую минуту. И горше всего было то, что у нее остался только один путь избежать этой страшной участи: все
снова и снова стараться умилостивить Браммела.
— Послушайте, Красавчик,— горячо сказала Милли,— Эдди ничего не знает ни про убийство, ни про этого вора. Он не впутывается в темные дела. Он понятия не имеет, что творится в «Дьюк моторе». Эдди все больше в стороне держится. Сейчас совсем помешался на гольфе.— Она говорила это тоном простодушной молодой женушки, обожающей своего супруга.— Конечно, он может постараться и что-нибудь разузнать для вас...
— Разумеется, ему будет очень трудно выведать что-нибудь стоящее,— насмешливо сказал Браммел.— И все-таки ему придется постараться, Милли. Иначе я сам наведаюсь к нему и испорчу ему весь гольф.— Браммел помолчал. Ему нужны были от Эдди не только сведения.— Вот что, Милли, я хочу, чтобы Эдди кое-что сделал для меня. Дело важное и срочное,— сказал Браммел, уверенный в том, что Эдди действительно постарается, если Милли внушит ему, что это очень серьезно. Страстная любовь Милли к своему дружку делала ее лучшим союзником Браммела. И он твердо продолжал: — Я хочу, чтобы завтра утром Эдди первым делом повидал Руни. Он должен сказать Чарли, будто слышал от своего человека из отдела по борьбе с проституцией, что двое парней, из тех, что засыпались в клубе, все про него выложили: и про наркотики, и про краденые машины и про другие его делишки. И будто этот человек намекнул, что Филдс хочет отправить его на долгий отдых. Пусть скажет, что Филдс собирается взять его завтра днем или вечером. И вот еще что скажите, Милли: если Эдди задумает выкинуть какой-нибудь фокус, он отправится вместе с Чарли. И вряд ли оттуда вернется. В тех местах немало людей захочет свести счеты с молодчиком, который их туда запрятал. Вы меня поняли, Милли?
— А если Руни догадается, что Эдди подослан? — с отчаянием спросила она.
— Не догадается.
— Если он что-нибудь заподозрит, Эдди конец,— сказала она.
— Не заподозрит,— нетерпеливо сказал Браммел.— Он его расцелует за предупреждение.
— Как бы до смерти не зацеловал! — взволнованно воскликнула Милли.— За что вы хотите погубить Эдди? Он никому ничего плохого не сделал!
Браммел насмешливо глядел на Милли, которая совершенно серьезно превозносила добродетели Эдди.
— Больше он делал хорошего. Всегда подбросит деньжат, если товарищу туго пришлось.
Браммелу надоело ее слушать. Он поднялся со стула.
— Я пойду, Милли, — сказал он.
Никакой жалости к этой перетрусившей женщине он не испытывал. Браммел шагнул к двери.
— Красавчик! — упавшим голосом позвала она. Он медленно и неохотно повернулся.
— Я пошлю к Чарли кого-нибудь другого.
— Вы очень любезны, Милли. И очень предупредительны. Но, кроме Эдди, никто не годится: Чарли поверит только ему.
Она знала, что это так, но все-таки сделала еще одну попытку.
— Я позвоню Руни сама,— сказала она.
— Ничего не выйдет,— повторил Браммел и вышел из комнаты.
Милли умела признавать себя побежденной. Она кинулась за ним.
— Я позвоню Эдди,— сказала она.
— Звоните сейчас же.
Милли вернулась в свою комнату, а Браммел пошел в гостин-ную. Его приветствовали громким смехом, криками и песенками Фрэнки Синатра. Он окинул комнату быстрым взглядом. О'Риген танцевал с одной из девиц. Кенуолл тянул пиво прямо из бутылки, а Джордж Ламкин, бывший офицер военной полиции, с длинными бачками и тонкими усиками, обнимал Риту, которая быстро перешла от профессиональной деловитости к восторженной влюбленности, шептала ему нежные слова и ерошила его волосы, в то время как его рука блуждала по ее пышной груди. Одна только темнокожая угрюмая девушка с худыми ногами не хотела ни пить, ни танцевать, ни разговаривать. Браммел пододвинул к ней стул. Она метнула на него злой, подозрительный взгляд.
— Чего нужно, фараон? — спросила она. Он дружески улыбнулся.
— Ты здесь недавно, Энни? — спросил он.
— А тебе все надо знать!
— Что-то ты не слишком приветлива.
— Ненавижу фараонов.
— За это я тебя не осуждаю. Она удивленно посмотрела на него. Лицо у него было славное
и приветливое. «Может, и вправду не притворяется»,— подумала она. Конечно, лучше ему не доверять, но все-таки в нем было что-то такое, что отличало его от остальных сыщиков. Он был не такой наглый, не такой развязный, как его приятели, которые вели себя здесь, словно хозяева. Но жизненный опыт настораживал ее.
— Добрые фараоны — хуже всех. Браммел поднял брови.
— Ты их часто встречала, Энни?
— Нет,— сказала она.
— Тогда откуда тебе знать? Она не ответила.
— Выпей-ка лучше,— сказал он, поднимаясь и подходя к столу, чтобы наполнить два стакана.
Но пить она не стала.
— Боишься Милли? — спросил он.— Она мне сказала, что не любит, когда ее девушки здесь пьют.
— Сама хлещет почем зря, старая кляча.
— Не любишь ее?
— Обожаю!
— Зачем же ты на нее работаешь?
— Все они одинаковы.
— Она что-то знает про тебя?
— Хватит меня подлавливать.
— Ты еще очень молоденькая, тебе тут не место. Знаешь, я мог бы тебе помочь.
— Нет уж, скорее я сдохну...
— Напрасно.
В гостинную вошла тетушка Милли. Ее злые глазки остановились на Ламкине и Рите — те обнимались, забыв всякий стыд. — Рита! — возмущенно крикнула она.
— Заткнись,— сказал Ламкин.
Рита пьяно таращила глаза из-за его плеча. Браммел встал со стула и подошел к Милли.
— Что поделаешь, Милли,— молодежь! — сказал он и шепотом спросил: — Говорили с ним?
— Да,— ответила она.
— Ну, теперь успокойтесь и выпейте,— сказал он.
— С вами? — прошипела она.— Чтоб вам подохнуть! Браммел рассмеялся. Он налил себе еще пива и не спеша
выпил. Потом позвал своих помощников.
— Пора по домам, ребята,— сказал он. Милли и девицы проводили их до двери.
— Спасибо за приятный вечер,— галантно раскланялся Браммел.
Девицы захихикали. Тетушка Милли стояла мрачная и злая, ее белое жирное лицо подергивалось.
XVIII
Филдс проснулся рано. Еще до завтрака он поговорил по телефону со старшим сыщиком Филбертом, который на рассвете провел с группой сыщиков несколько налетов. Затем Филдс опросил патрули, позвонил в управление и взялся за утренние газеты. Годфри Беттери пел все ту же песню: правительство должно назначить королевскую комиссию по обследованию работы полиции, особенно сыскного отдела, который, к превеликому сожалению, не справляется со своими обязанностями. Филдс почувствовал раздражение, но и только. В это утро он как никогда был уверен в успешном завершении дела.
Жена и дети ждали его на кухне. Завтрак не начинался, пока он не займет место во главе стола. Возле электрического
тостера сидела его жена Эми — высокая женщина с седеющими волосами, забранными под сетку, и строгим лицом, на котором не было ни следа косметики. Она сидела прямо — будто аршин проглотила. Эми придерживалась таких же твердых моральных убеждений, как и ее супруг, и была одной из наиболее уважаемых прихожанок в их церкви. Однако робостью и застенчивостью она не страдала, а скорее была честолюбива и свысока взирала на весь род людской, особенно на ту его часть, которая обитала на их улице.
Она молча подала яичницу с беконом; из года в год каждое утро он ел яичницу с беконом. Затем, не дожидаясь, когда муж попросит, Эми передала ему масло, джем и все остальное. Она всегда знала, что ему нужно. Только за завтраком Филдс имел возможность поговорить со своими взрослыми детьми: дочерью Маргарет, которая проходила курс физиотерапии, и сыном Джоном, который только что сдал выпускные экзамены по юриспруденции и собирался поступить на работу в какую-нибудь фирму; он подыскивал наиболее подходящую.
— Решил уже, куда пойдешь, Джон? — спросил Филдс.
— Да, папа,— ответил Филдс младший.
Он назвал известную адвокатскую контору, которая специализировалась по уголовным делам.
— Думаешь, они возьмут тебя?
— Конечно. Я уже говорил со старшим компаньоном.
— Я не окажусь для тебя помехой?
— Нисколько, папа. Наоборот, я буду привлекать клиентов. Они будут думать, что я имею какое-то влияние...
— Понятно,— сказал Филдс.— Они будут думать, что ты можешь использовать тайные пружины...
— Именно,— сказал Филдс младший, с циничным видом пожимая плечами.
Филдсу было неприятно, что его сын уже такой хитрый и расчетливый, однако это не мешало ему гордиться им. Если бы он мог начать жизнь сначала, думал Филдс, он бы сам занялся юриспруденцией. Да, собственно, он и сейчас в какой-то мере был юристом, пожалуй, даже посильнее многих их них. Еще ни один адвокат не смог его подловить или опровергнуть его показания. Он был их достойным противником не только в качестве свидетеля. Выступая в низших судебных инстанциях в качестве обвинителя, он больше одержал побед над адвокатами, чем потерпел поражений. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как поспорить с сыном и побить его своими познаниями в юриспруденции.
С Маргарет же он о работе не говорил, хотя она как раз проходила летнюю практику в городской больнице. Его интересовала лишь ее личная жизнь, главным образом поклонники. За этим таился болезненный страх, как бы она не пошла по плохой дорожке — Филдс даже подумать боялся, что какой-
нибудь негодяй может совратить ее. Пока Маргарет не выйдет замуж за человека, которого он одобрит, у него не будет ни минуты покоя.
Филдс спросил дочь, как прошел танцевальный вечер медицинского персонала, на котором она была накануне. Маргарет начала подробно рассказывать, очень спокойно и откровенно. Но Филдс все время думал: правду она говорит или нет? Даже к собственной дочери он испытывал недоверие. Пока она говорила, Филдс внимательно ее разглядывал: смуглое овальное лицо, стройная, очень привлекательная. Глаза, как у него,— смотрят твердо и пытливо. И вообще она похожа на него, подумал он. Однако от этого его недоверие ничуть не уменьшилось.
После танцев она и ее подруга Бет поехали с двумя молодыми врачами из их больницы в ночное кафе поужинать, рассказывала Маргарет. Филдс хорошо знал ночные кафе и не одобрял этой поездки.
— Удивляюсь, зачем они вас туда потащили? — сказал он. Маргарет ничего не ответила. По опыту она знала, что в таких случаях лучше с ним не спорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29