роман
I
Телефонный звонок прервал на рассвете сладкий сон инспектора Стюарта Браммела. Он протянул руку и снял трубку — старший инспектр сыскной полиции Фрэнк Филдс просил его немедленно прибыть в главное управление. Встать сразу Брам-мел не мог. Он так устал: спал всего три часа. Браммел сел на постели и тут же задремал снова. Он потряс головой, стараясь проснуться, потом заморгал и взъерошил волосы. Тело разламывало от усталости, но в общем он чувствовал себя неплохо. Браммел вспомнил, какой ему только что снился сон, и окончательно встряхнулся. Снилась ему изумительная белая скаковая/' лошадь и он сам, в сером цилиндре, красивый и элегантный, ни дать ни взять член правления аристократического скакового клуба.
Одеваясь, Браммел услышал, как мать прошла на кухню приготовить ему завтрак. Ее тоже разбудил телефон; она знала, что это означает: сына вызывали в управление.
Вскоре на кухню пришел Браммел.
— Завтракать не буду, — сказал он.
— Что-нибудь серьезное, Стюарт? — спросила мать. Он кивнул.
Мать встревожилась.
— Но это не опасно? — Она вечно за него волновалась, хотя Браммел уже около двадцати лет служил в сыскной полиции и был опытным сыщиком.
Он успокоил ее, однако словом не обмолвился о том, что сообщил ему Филдс. Это предназначалось только для его ушей; на начальной стадии расследования даже его собственной матери ничего знать не положено.
Еще несколько минут Браммел болтал о людях, которых ему в последнее время приходилось допрашивать. Он был так оживлен и весел и так забавно рассказывал, что мать окончательно забыла о своих страхах.
II
Солнце еще только всходило, когда двое мужчин — один в полицейской форме, другой в штатском — вышли из бело-голубого домика на Дарлингтон-авеню. Они молча прошли по центральной аллее. Оба примерно были одного возраста: лет тридцати — тридцати пяти. Констебль Лео Брот, с широким плоским лицом, шагал с военной выправкой. Рядом с ним семенил Этол Биби — здешний молочник. Он был сам на себя не похож; обычно веселый и проворный, как все молочники, Биби теперь плелся с мрачным видом.
У калитки констебль сказал:
— Пожалуй, нам лучше подождать здесь.
Начальник сыскной полиции, старший инспектор Филдс, когда говорил с ним по телефону, приказал сторожить калитку и не подпускать к дому лиц, не имеющих на то специального разрешения. Констебль Лео Брот привык точно выполнять свои обязанности; он занял пост перед калиткой и стал наблюдать за улицей, поворачивая голову то налево, то направо.
— Сейчас приедут из полиции, — сказал он. Они заговорили об убитой.
— Так ты, значит, первый раз в жизни видишь труп? — с сомнением спросил констебль Брот.
Он снова оглядел улицу. В утреннем воздухе чувствовалось приближение жаркого дня.
— Да, здорово ее отделали, — продолжал он.
На него это убийство не произвело впечатления: его пост был возле морга.
— Ко всему привыкаешь, — прибавил он. Но Биби преследовало лицо убитой.
— Надо же, а ведь такая была красавица, — сказал он. — Второй такой не найти...
— Ну, продолжай... Хорошо ее знал, да?
— Что вы! Раза два видел, не больше. Один раз утром. Она возвращалась с вечеринки. Или с бала какого.
— Ладно, ладно... Сыщики все распутают... Небось, слышал о старшем инспекторе Филдсе и об инспекторе Браммеле?
— Слышал, — сказал Биби. — Читал в газете. Про них часто пишут.
— Через их руки этих убийств прошло, наверно, сотни полторы. И большинство они раскрыли. Неплохой списочек, а? Инспектор Браммел — парень с головой. На одном деле я с ним был. А джентльмен какой!
— Чего же это он не поймает того ворюгу, который в здешних местах орудует?
— Погоди, еще поймает.
Однако Этол Биби вовсе не жаждал познакомиться с умным Браммелом, хоть тот и был джентльменом. Еще меньше хотелось ему увидеться с остальными работниками сыскной полиции.
Достаточно он о них начитался в газетах. И чем больше констебль о них рассказывал, тем больше ему было не по себе.
Становилось все жарче и жарче. Констебль снял фуражку и неторопливо обтер кожаный ободок внутри. Без фуражки он не похож был на полицейского. Но едва он снова надел ее, как лицо у него опять стало суровым и официальным. Он расправил могучие плечи и оглядел улицу. Машины не появлялись. Улица казалась необитаемой. Серые особняки, заросшие плющом, безмолвные и пустынные, стояли в глубине участков, огороженные заборами или затейливо подстриженной живой изгородью. Единственным небольшим строением среди домов-великанов на этой улице был бело-голубой кукольный домик. Рядом со своими хмурыми соседями он казался юным, ярким и дерзким.
III
Биби вздрогнул — в конце улицы появились автомобили. Они мчались, обгоняя друг друга. Биби посмотрел на констебля — тот покачал головой, не отводя глаз от машин, остановившихся на противоположной стороне улицы.
Из машины вышло несколько человек, они направились через дорогу.
— Пресса, — сказал констебль. — На твоем месте, Биби, я бы не очень распространялся. Если им понадобится, они перевернут все, что ты сказал. Потом хлопот не оберешься.
Сам констебль с удовольствием поговорил бы с репортерами, чтобы его имя напечатали в газетах, да не решался. Газеты изводили полицию, особенно сыскной отдел. «Ловкие парни эти репортеры,— думал констебль.— Вот опять примчались на место происшествия раньше полиции. Видно, редакции перехватили донесение об убийстве и послали свои репортерские машины с радиоустановками. А в полиции, как всегда, еще заполняют бумаги в трех экземплярах».
Репортеры и фотографы, чарующе улыбаясь, уговаривали констебля Брота пропустить их к дому.
— Нет, — решительно отрезал он. — Без письменного разрешения старшего инспектора пропустить не могу.
Констебль был упрям, и репортерам ничего не оставалось, как фотографировать домик и сад, несколько раз они сняли и констебля с Биби.
Потом Годфри Беттери, страший репортер уголовной хроники «Дейли ньюс», пообещал Биби пять фунтов стерлингов, и тот разговорился. Несмотря на все предупреждения констебля, молочнику не терпелось побеседовать с репортерами.
— Четыре дня никто не забирал молоко, — начал Биби.— Бутылки и сейчас там. Вон они.— Он показал на ящик возле
двери дома. — Я еще в первое утро сказал себе: что-то непохоже на миссис Тайсон; она всегда оставляла записку, когда уезжала. А сегодня я подумал: не иначе беда какая приключилась. В ящике молоко за четыре дня. Что делать? Мне все казалось, что в доме кто-то есть. Окно в ванной открыто. — Он указал на окно с левой стороны дома. — Видите, занавески колышутся.
Репортеры кивали, строча в записных книжках.
- Ну вот, разнес я сегодня утром молоко и прямиком в полицию. Оттуда со мной пришел констебль Брот.
Констебль приложил палец ко рту.
— Вы не можете запретить ему говорить, — вспылил Беттери.
— Я знаю, что делаю, — хмуро сказал констебль Брот.
— Да ну? — насмешливо оглядев его, спросил Беттери.
— И нечего ухмыляться, — сказал констебль, начиная злиться. -
Но Годфри Беттери был гораздо осторожнее, чем можно было заключить по его насмешливому виду.
— Я знаю, вас винить не приходится, констебль, — примирительно сказал он. — Распоряжение начальства...
Молочник совсем расхрабрился.
— Никто не может заставить меня молчать, если я не хочу молчать, — сказал он. — У нас свободная страна. Ничего плохого я не сделал.
Констебль Брот удивленно взглянул на него. А ему еще показалось, что Биби не храброго десятка. Молочник продолжал рассказывать.
— Мы с констеблем нашли ее на кровати, мертвую. — Биби описал изуродованное лицо убитой. До этого он никогда не видел убитых, и даже в самых страшных снах ему не снилось, что творит смерть. — Она ведь была такой красавицей! Пожалуй, другой такой и не сыщешь. Кинозвезды ей в подметки не годятся...
Репортеры записали все и поблагодарили Биби. Беттери сказал, что пришлет ему пять фунтов. Рассказ Биби и его фото появятся на первой странице всех газет. Хоть раз в жизни он станет центром мировых событий. Биби расплылся в счастливой улыбке. А констебль хмурился, особенно когда глядел на Годфри Беттери — так он его раздражал.
IV
Полицейские машины подъехали одна за другой: длинные, черные, с антеннами и Светящейся надписью над ветровым стеклом: «Полиция». Вслед за ними приехал катафалк, а затем машина с медицинским экспертом. Из машин с важным видом поспешно выходили полицейские в форме и в штатском и деловито направлялись через дорогу. Репортеры знали большинство из них. На сыщиках помельче рангом были шляпы-панамы и яркие галстуки, старшие чины были одеты более строго — темно-си-
ний или серый костюм с жилетом. Старший инспектор Филдс и инспектор Браммел всем своим видом подчеркивали важность происшествия: предполагаемое убийство в фешенебельном квартале, где произошло несколько краж драгоценностей, до сих пор не раскрытых полицией.
Репортеры и фотографы столпились перед «большой двойкой»; репортеры вынули блокноты, фотографы навели аппараты. Филдс и Браммел поправили галстуки и уставились на знакомые лица фотографов. Те смотрели в видоискатели и, подняв руку, предупреждали: «Снимаем». Щелкнули аппараты.
— Закончили? — спросил Филдс.
Хоть ему и не терпелось приступить к осмотру, он не шевельнулся, пока фотографы не показали ему жестами, что все в порядке. Благодаря постоянному общению между ними установилось молчаливое понимание. Но вот с репортерами Филдс был не в ладах. В последнее время он стал испытывать к ним острую неприязнь, особенно к тем, кто работал в «Дейли ньюс»: эта газета выступала с яростными нападками на сыскную полицию.
Старший инспектор Фрэнк Россер Филдс, начальник сыскного отдела в центральном полицейском управлении, был высокий и грузный человек лет за пятьдесят, с плечами борца. У него было красноватое лицо с коротким приплюснутым носом и светлосерые глаза, пронизывающие насквозь.
Читатели газет знали его не хуже, чем актеров и жокеев, и интересовались его личной жизнью. Но она была самая заурядная — в личной жизни Филдс был солидным буржуа. Он владел домом в одном из лучших предместий, где проживал с женой и двумя детьми. Дочь еще училась в университете, сын только что его окончил. С соседями — крупными чиновниками, торговцами и бухгалтерами — он почти не общался, хотя во многом разделял их образ мыслей. Он считал неосторожным иметь друзей вне полиции. Фрэнк Россер Филдс был сыщиком в любое время дня и ночи, и ни за кого другого его нельзя было принять. На всех он поглядывал недоверчиво, как это свойственно людям, которые охотятся за своими собратьями. А привычка командовать наложила на него отпечаток превосходства, однако одет он был всегда небрежно, чаще всего в потерявший форму тесный темно-серый костюм. От бесконечного сидения в машинах брюки на коленях пузырились. Без шляпы его видели редко, и даже в самый жаркий день он носил мятый, обсыпанный пеплом жилет.
Сейчас, стоя перед дотошными репортерами, Филдс холодно отказывался отвечать на их вопросы, всем своим видом показывая свое превосходство.
— Не могу сделать никакого заявления.
Репортеры повернулись к Браммелу, но тот покачал головой.
Он не имел права отвечать на вопросы в присутствии шефа.
Ветеран и старейшина репортеров уголовной хроники Хорэс
Ист, который нередко заполнял в «Морнинг мейл» целую страницу, решил пойти на примирение.
— Мне кажется, шеф, — начал он, — пора нам вернуться к добрым старым временам, когда полиция и мы действовали в полном согласии...
— Вините только ваших газетчиков, мистер Ист, — сухо прервал его Филдс. — Вы только и делаете, что дискредитируете полицию.
— Но вы должны признать, шеф, разумная критика...
— Поклеп это, а не критика, — снова прервал его Филдс. -Возьмите сегодняшнюю статью мистера Беттери...
Беттери нервно кашлянул.
— Много краж не раскрыто, — отважился вставить он. — Похититель драгоценностей до сих пор гуляет на свободе.
При упоминании таинственного похитителя драгоценностей, которого газеты окрестили «Серым призраком» и «Бирюком», Филдс побагровел.
В то утро Годфри Беттери предпринял новую сокрушительную атаку на сыскную полицию, обвинив ее в том, что она никак не может остановить эпидемию краж драгоценностей. Это была очередная статья из целой серии статей, разоблачавших злоупотребления в полиции: взяточничество высших чинов, вымогательство подарков при помощи шантажа, скандальные делишки в автоинспекции, рукоприкладство. «Разложение, царящее в полиции, мешает быстрому раскрытию преступлений»,— утверждал Беттери. Он попал не в бровь, а в глаз.
Годфри Беттери был невысокий человечек средних лет, с пухлой женской фигурой, тонкой шеей, длинным носом, большими ушами и резко выступавшим адамовым яблоком, которое беспрестанно двигалось. Лицо у него было маленькое, вытянутое, скорбное. Словно стараясь поддержать собственную репутацию, Беттери все время изображал на нем то саркастическую усмешку, то высокомерное презрение. Но сейчас, под гневным взглядом Филд-са, лицо Беттери приняло свое естественное выражение — меланхолии и грусти.
— Мистер Филдс, — начал он просящим тоном, внутренне проклиная себя: вечно у него язык прилипал к гортани, как только он оказывался лицом к лицу со своим противником!— почему бы вам все-таки не сообщить газетам свое мнение об этом происшествии? «Дейли ньюс» напечатает все, что вы сочтете нужным. Я сам прослежу за этим.
Филдс окинул его презрительным взглядом.
— Поговорим как-нибудь в другой раз, мистер Беттери. Сейчас мне надо работать. — Он взглянул на остальных репортеров. — Боюсь, я не смогу больше наслаждаться вашим обществом.
Уходя, он обменялся быстрым взглядом с Браммелом, который решил остаться с репортерами. Филдс короткими, легкими шажками засеменил по дорожке. Его острые серые глаза быстро
схватывали все вокруг — и сад, и дом, не упуская ни малейшей детали. Он делал это почти машинально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29