Не тот темп взял вначале. Всегда так! А вот Славка умеет растянуть. Он слушает болтовню Шурки с легкой ухмылкой и не спеша ест.
Когда с едой было покончено, Гриша достал из кармана брюк коробку с табаком, и сразу рядом с ним оказались Шурка и Славка.
— После сытного обеда, по закону Архимеда,— отрывая квадратик газеты, весело говорил Шурка,— надо закурить.
— Ты куда гребешь? — шутливо оттолкнул его Славка и сам запустил пятерню в коробку с табаком.
Гриша насмешливо посмотрел на ребят, затем сам, оторвав клочок газеты, ловко свернул цигарку. В два прыжка оказавшись у затухающего костра, он выхватил уголек и, подбрасывая его на ладони, прикурил.
Славка не пошел к костру. Он неторопливо достал из кармана кремень — кусочек крепкого камня с острыми краями, потом кресало — обточенный на наждаке обломок рашпиля и фитиль. Приложил к камню фитиль и ударил кресалом о край кремня. На фитиль брызнул сноп искр, он помахал перед собой фитилем, подул на него и, когда кончик покраснел, ткнул в него свою цигарку и прикурил. Потом сунул тлевший кончик фитиля в наполовину обрезанную гильзу патрона, обмотал этим фитилем кремень и кресало и отправил все в карман.
— Пушка-самопал! — все с той же улыбкой кивнул в сторону Славки Гриша.
— Безотказная вещь,— похвастался тот.— В любую погоду из всех стволов...
— И все же, хлопцы, не советовал бы вам привыкать к этой заразе,— сказал Гриша.— Я пот втянулся —и маюсь теперь. Когда попали в Елхи да три дня без жратвы просидели в погребе, так и закурил. В госпитале пытался бросить, да не вышло.
Гриша умолк, словно вдруг ступил, куда ему не следовало заходить,
— А что там за танк в овраге? Гриша метнул в меня взглядом: видно, хотел сказать что-то резкое, но сдержался.
— В танке этом четверо наших ребят осталось. Я уже в госпитале лежал, когда все случилось. А танк знаменитый,.. И гансы его знали, хотя и стоял он почти всю Сталинградскую оборону в землю зарытый. Видел, у него какая пушка? Да еще два пулемета. Не танк, а крепость... Четыре человека экипаж. Ох и выручали нас эти ребята! За целую батарею работали.
Он немного помолчал. И вдруг, резко повернувшись, торопливо заговорил:
— А фашисты узнали о нем вот как. Засекли наши разведчики у гансов крупные склады горючего километрах в двадцати от передовой. Пробовали артиллерией накрыть — не вышло. Авиацию посылали. Летчики доложили, что подожгли, а наши хлопцы проверили — склады целехоньки. И тогда танкисты, которые, как кроты, сидели в земле, предложили свой план: сходить к гансам в гости. Готовились они долго. Их лейтенант и два механика-водителя ходили с нами в разведку. Днем сидели вот здесь, в погребах, а ночью шныряли по оврагам да балкам. Наши танкисты подходы к складам с горючим высматривали. Муторная работа. Главное, не обнаружить себя, а как это сделать, когда они прямо в лапы к гитлеровцам лезут? Видишь ли, им все своими руками надо пощупать и все увидеть... Но обошлось.
Доставили мы их в целости и сохранности на свою сторону, и они доложили командованию, что прорваться к складам можно на танках. Риск, конечно, большой. Можно и не вернуться из этой «прогулки», да где же на войне нет риска? Стали готовить проход в нашем минном поле. Наметили для прорыва хорошее место. Сначала по склону Елховской балки — метров пятьсот, а потом выскакиваем прямо на проселок и по лощине — к складам. Четверть часа на полном газу, и склады можно накрыть запросто.
Все подготовили, все рассчитали и стали ждать погоду. Идеальной для такого случая был бы небольшой туман или, в крайнем случае, дождь. Идти решили тремя танками: двумя тридцатьчетверками и вот этим КВ. Тяжелый танк использовался как таран. Такой, если и батарея подвернется, так сомнет, не охнет.
Время выбрали утреннее, предрассветное. Вся операция планировалась, чтобы до восхода солнца танки успели проскочить обратно. Выход им приготовили в другом месте, вот здесь, перед Елхами. Уходили танки с земли майора Свиридова...
Ну вот, уже все было готово, ждали погоду. На дождь надежда плохая, потому что уже конец ноября: по утрам да и ночью заморозки жмут, даже иногда снежок срывается. Дальше ждать погоды нет смысла. Да и немец в котле. Соседи наши от Красноармейска, Чапурников двинули на Калач, а мы притихли, как кроты в земле. Майор Свиридов бунтует. Кричит: «Надо и нам гада бить!»
Видно, и рейд танкистов командование разрешило, чтобы разрядить наш пыл наступать. Было это или двадцать девятого, или тридцатого ноября. Помню, через два или три дня меня ранило.
Проскочили ребята хорошо. Гансы и охнуть не успели, как наши три танка у них за передовой оказались. Конечно, до окружения такая штука вряд ли бы выгорела. А тогда у них уже паника началась. Везде им мерещились прорывы русских. Вот под этот шумок и двинули наши танкисты... Рассказывали потом ребята, что все прошло как по писаному: и склад горючего подожгли, и колонну автомашин со снаряжением какой-то части разнесли в щепы, а главное — дикую панику и переполох у них в тылу подняли.
Все было хорошо. Пошли наши на прорыв перед рассветом, немцы не поняли, сколько к ним проскочило машин А потом, когда ребята вырвались за передовую на десяток километров, они на время потеряли танки. В общей сложности по тылам у немцев наши прошли километров тридцать. Выходили уже, когда рассвело, и тут-то пришлось им туго. Гансы сообразили, что ребята не собираются выходить в том месте, где входили, и бросились наперехват. Потом они наконец разглядели, что ходят по их тылам всего три танка, и решили сделать все, чтобы они не ушли. Тогда-то артиллеристы Свиридова и пришли на выручку ребятам. Майор все время поддерживал с ними связь по радио, и те вызвали огонь наших артиллеристов. А когда перед Елхами прорывались через передовую гитлеровцев, то танки буквально шли за нашим артиллерийским валом Вырвались КВ и одна тридцатьчетверка. Да и ту же с ничейной земли притащили на буксире. Один танк потеряли где-то под твоим Ягодным.
Гриша кивнул в мою сторону.
— Они напоролись на батарею, про какую мы не знали. Пришлось отвернуть и проходить правее, ближе к передовой. Там и потеряли танк, а экипаж спасли. Ребят тогда представили к орденам высоким, а командира КВ Павла Симукова, он же командовал и всей группой, прошел слух, что на Героя подали... Гриша помолчал.
— Так и не знаю, правда ли. Вскорости и меня ранило...
— А как это было? — спросил Славка.
Гриша не шелохнулся, словно он и не слышал вопроса. Помолчали.
— Да как,— раздумчиво начал он,— в высшей степени просто. Чесануло меня из крупнокалиберного пулемета. И всего-то три пули всадил в меня, паршивец, а на всю жизнь отметил. Лента у него была заряжена через один патрон разрывным. Влепил две простые, а одну разрывную. Хирург, который резал ногу, остряк такой. Говорит: «Хорошо, что не наоборот, а то бы мы тебе и руку отхватили». Рука осталась, а что толку — висит как плеть...
Страшная штука разрывная пуля — рвется, как граната. Ударила она меня под колено, так и отлетела напрочь нога. Только на сухожилии да на штанине и держалась. Когда приволокли меня ребята в медсанбат, подошел эют врач и говорит: «Зря ногу-то тащили». Взял скальпель и охватил ее тут же. Еще и на операционный стол меня не клали, а ноги уже не было...
Гриша умолк, наткнувшись на запретную для себя тему.
Присмирев, мы ждали конца Гришиного рассказа о трагедии экипажа КВ.
Й вот что он рассказал. Десятого января сорок третьего года, после того как наши войска перешли в последнее наступление, чтобы расчленить немецкую группировку надвое, экипаж этого танка прикрывал наступление. Огонь у него страшный. Пушка и два пулемета сметают все. Остановить этот танк почти невозможно. Только если в гусеницу снаряд угодит, а так и бронебойный не берет.
Проскочили ребята по передним траншеям и влетели вот в эту самую лощину. По ней проходила их вторая линия обороны. А тут и артиллерия, и склады боеприпасов, и танки, зарытые в землю. В общем, влетели в самое пекло, и вырваться отсюда было невозможно. Единственное спасение—с ходу всю лощину. Да немцы, видно, тоже не дураки...
— Вы видели, где этот танк лежит? — спросил Гриша и тут же сам ответил:—Можете себе представить, что здесь творилось, когда эта махина на полном газу, стреляя из пушки и поливая из пулеметов, неслась по лощине... И может быть, они и проскочили бы, да что-то случилось с мотором. На выходе из лощины танк завис. Это хорошо видели с других наших танков...
И вот тогда влепили ему бронебойным в брюхо... Смерть у ребят была легкая, сразу взорвался весь боезапас. Его, конечно, не смогли еще израсходовать. Этот страшный взрыв и швырнул танк на дно оврага, а потом уже он горел...
ОТЕЦ И СЫН
— Знаешь, весь химический уклон нашей школы держится на Татьяне,— выпалил Андрей.— Если уйдет — вся наша специализация полетит.
— А что, собирается уйти? — спросила Юля.
— Знаешь, как сегодня раскричалась! Говорит: «Брошу вас, уйду!» — надоели мы ей.
— И что, тогда уклона не будет? — опять спросила Юля.
Андрей захохотал. Засмеялась и Юля. Но тут же умолкла, потому что не поняла, над кем смеется Андрей.
Мне не часто случается быть свидетелем разговора детей — слушать их интересно. У Андрея хорошее настроение. Он только что пришел из школы. Сегодня суббота, и мы всей семьей сидим на кухне, обедаем. Юля пришла на час раньше. Она, оказывается, опять нарушила нашу семейную конвенцию. Потратила свои двадцать копеек, какие получает ежедневно на школьный завтрак, не в школьном буфете, а после занятий. По пути домой зашла в булочную, купила калорийку и съела ее. А теперь вот сидит за столом и лениво ковыряет вилкой в тарелке.
— Почему не завтракала в школе?
— Лга, там в буфете тысяча и одна ночь.
— Тогда бери завтрак из дому.
— Ага, никто не берет, а я буду...
— А ты будешь.
— Не буду...
— С завтрашнего дня встаете оба в семь часов, делаете зарядку, принимаете душ. За час нагуляете аппетит и будете завтракать как миленькие.
— Завтра воскресенье.
— Бее равно в семь. Надо привыкать.
— Да, у вас два выходных, а нам нельзя и один раз поспать...
— Нельзя. Ты нарушаешь уговор, Мы же договорились— не сумела позавтракать в школе, после уроков, будь добра, иди домой. Почему ты заходишь в булочную?
— Я нечаянно. Девчонки зашли...— Глаза расширились, смотрят растерянно: видно, и сама не знает, как это произошло.
Время от времени в нашей семье вспыхивают такие крутые разговоры. После них мы принимаемся за все ту же «программу нашего физического совершенствования».
Неделю-две все идет хорошо. Враг ребят — будильник — трещит ровно в семь. Если позволяет погода, выходим во двор на зарядку, бегаем по аллее. Благо в нашем районе сейчас бегают многие. Всю это «секту» малых и старых бегунов Андрей назвал «Никто не хотел умирать», и это насмешливое прозвище пристало к нам.
Возвращаемся с улицы возбужденные, хохочущие — главное, у всех к восьми часам появляеюя аппетит, чему не нарадуется бабушка. Труднее вечером. Но и тут мы стараемся выдержать характер. Юлю отправляем спать в 22.00, Андрея в 23.00, а сами ложимся в 24.00. Так идет до тех пор, пока какое-либо обстоятельство не выбивает нас из колеи. Это или моя командировка, или болезнь кого-либо из нас (грипп, катар верхних дыхательных путей и т. д.), поздние гости.
— Ты уж сегодня не буди,— шепчет мне утром мать,— вы вчера сидели, и они не спали, лежали, уши навострив. Хоть Юлечку не буди, а то будет как вареная весь день.
Андрей без конца подшучивает над Юлей, рассказывает ей всякие небылицы, а она мечет свои глазенки то на меня, то на бабушку, молча спрашивая: «Правда?»
Мы улыбаемся, и испуг сходит с лица. Но Андрей начинает новую историю, и мы уже сами не поймем, говорит он правду или фантазирует.
Недавно он стал убеждать Юлю, что она не наша дочь, что мы взяли ее из детдома, когда ей не было и года. Вначале она воспринимала его рассказ как очередную небылицу и смеялась. Но он все больше вдохновлялся от своего вранья и выкладывал факт за фактом.
— Ты знаешь, что родилась в рабочем поселке «Урал-маша»?
— Знаю...
— А потом, через год мы переехали в центр Свердловска.
— Да...
— А еще через четыре года мы уехали совсем из этого города.
— Ну и что? — уже с тревогой спрашивает Юля.
— А ничего,— как можно равнодушнее отвечает Андрей.— Соображать надо. Зачем родители кочуют все время.
— Зачем?..
Наивность сестры обезоруживает Андрея. Он готов расхохотаться, но ведет игру дальше.
— Я знаю фамилию твоих родителей,— понизив до шепота голос, говорит он.
Юля присмирела, уже больше не возражает Андрею, а лишь тихо спрашивает:
— Кто они?
Андрей называет фамилию наших знакомых из Свердловска:
— Лагуновы... Вот.
Потрясенная этим открытием, Юля уходит в свою комнату. Она не раз слышала эту фамилию и начинает перебирать в своей зыбкой памяти всех наших знакомых из Свердловска. Когда уезжали с Урала, ей было шесть, она многое помнит. Так кто же Лагуновы? Тетя Зина? Тетя Зоя? А может, те, что приходили с мальчиком?
Андрей уже убежал на улицу, и спросить не у кого. Дома бабушка, но она плохо знает наших уральских знакомых. Всплакнув над своей горькой судьбой, Юля идет к ней и начинает расспрашивать о Лагуновых.
— А бес их знает, какие они, Лагуновы!..— отвечает бабушка.— Зачем они тебе нужны?
— Нужны,— чуть не плачет Юля.— А дети у них есть?
— Вроде нет...
Юля, убитая так неожиданно свалившимся на нее горем, уходит. Трагедия разыгрывается несколько часов. Юля роется в завалах наших любительских фотографий и таскает все незнакомые ей снимки бабушке для опознания Лагуновых. Та тоже в тревоге. По ей, конечно, и в голову не могут прийти те мысли, какие сейчас терзают сердце ее внучки.
— Скажи мне на милость, что там случилось с этими Лагуновыми?
— Ничего...
— А чего ревешь?
— Не реву... Какие они? — И Юля сует бабушке фотографии.— Эти, что ли?
— Откуда я знаю? Я и видела их, может, раз, а может, совсем не видела.
— Все вы меня обманываете. И ты, и мама, и папа... Все, все!..— кричит Юля и с ревом убегает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52