Вла-дел им крупный хивинский сановник в компании с одним русским коммерсантом. Владельцы завода не доверяли друг другу, часто ссорились, но в одном они отлично сходились — это в звериной жадности, в беспощадной эксплуатации сезонных рабочих. Только самые забитые рабочие соглашались работать на этом заводе. Они жили в очень тяжелых условиях. Под казарму им отводился темный и сырой амбар, непригодный для хранения хлопка, без окон, с отверстием в потолке для света и выхода дыма от очага.
Рабочий день длился четырнадцать часов вместо двенадцати, принятых на других заводах. Рабочие скоро выматывали силы на этой работе, а это приводило к частым катастрофам. Рабочие калечились и не полу чали медицинской помощи, их без сожаления выбрасывали на улицу и заменяли другими.
Слухи об удачно окончившейся борьбе рабочих Мешкова и Абдурахманбая за лучшее жилье докатились до Ханки. Оттуда рабочие просили помочь им в борьбе с хозяевами. Поехать к ним вызвался Курбан, старший рабочий завода.
Курбан ломаным русским языком рассказывал о том, как он тайком пробрался в казарму завода, собирал ночами рабочих, вел с ними длинные беседы. По совету Курбана рабочие-каракалпаки и узбеки потребовали от своих хозяев лучшего помещения для жилья и уменьшения рабочего дня на два часа.
Хозяева не согласились. Рабочие бросили работу, машинист и его помощник поддержали их. Завод остановился. Эта остановка в разгар сезона грозила убыт-
ками, найти рабочих было невозможно. Владельцы завода вынуждены были согласиться на все требования рабочих.
— Теперь у них комната лучше нашей,— с гордостью сказал Курбан.— На потолке нарисованы цветы, деревья. У всех теперь кровати, есть умывальник, мыло. Печку им кладут. Работают, как мы — двенадцать часов. Хозяева сказали: больше их никогда на работу брать не будут. А они говорят: «Нас не возьмешь, других возьмешь. Без рабочих завод не пойдет. Пусть другие рабочие вместо нас хорошей квартирой пользуются...»
Лазарев одобрительно кивал головой.
— Ты хорошо провел, Курбан. Теперь сам на деле узнал, как с хозяевами бороться. Они сильны только когда мы разрознены.
Курбан залпом выпил холодный чай, отер рукавом халата рот. Несколько мгновений он глядел на Лазарева, точно не решался что-то сказать. Лазарев ободрил его.
— Ханкинские рабочие теперь хотят с хозяев прибавку потребовать,— нерешительно сказал Курбан.— Я сказал — не знаю, платят им столько же, сколько и нам.
Лазарев улыбнулся.
— А разве рабочие Мешкова так много получают, что выше их платы и требовать нельзя?
Он взял с небольшой этажерки, стоявшей в углу, тетрадку, перелистал несколько страниц.
— Вот я подсчитывал. Средний заработок рабочего в месяц 16 рублей. Работает он 6 месяцев. Значит, зарабатывает 96 рублей. Одежда своя, топливо свое, освещение свое. Штрафы потом разные. И получится, что нищий больше зарабатывает, сидя на улице с протянутой рукой, чем рабочий, который за двенадцать часов ни разу не присядет.
— Забастовки не миновать,— тяжело вздохнув, согласился седой токарь.— Только как это проводить... Ведь они нас живо к ногтю...
Лазарев не успел ответить, в дверях показалась его встревоженная жена.
— Сыщеров вышел из конторы. По-моему, он к нам...
Лазарев слегка улыбнулся.
— Не спится зятю хозяина.
Он обратился к смущенному Григорию.
— Вы, Григорий Васильевич, вместе с Курбаном переждите в спальной, что ли... Встречаться вам с ним у меня не следует.
Лазарев достал шашки, разложил их в беспорядке на доске.
У входа послышался грубый голос Сыщерова, потом скрип его сапог послышался в коридоре. Он вошел тяжелой походкой, не снимая шапки, остановился у порога, оглядел комнату.
— Гости у вас, Николай Иванович?
— Гости, Иван Иванович,— откликнулся Лазарев.— Учительница сынишки задержалась. Да вот товарищ с завода Абдурахманбая.
Сыщеров покосился на недопитый чай Григория и Курбана.
— Еще кто-нибудь был?
— Что вы, Иван Иванович! Это жены стакан и сынишки. Сынишка спать лег, а у жены голова разболелась, она вышла. Курим мы очень.
— Поздно уж, одиннадцать часов, пора и по домам,— ворчливо сказал Сыщеров, выходя из комнаты.
Лазарев сердито посмотрел ему вслед.
— Охранник, сукин сын! Все манеры сыщика. Скрывается здесь, что ли? Надо будет справиться у комитета...
Григорий и Курбан вышли из спальни. Седой токарь встал.
— Пора и по домам, Николай Иванович, чтоб хозяин не очень ругался. Ты приходи, нового знакомца да и барышню его захватывай, поговорим... Растревожил он меня со своей статейкой. Все думаю: подлости, подлости-то у нас, а вот свыклись как-то и страшным не кажется. Уж чего страшней!
По одному гости осторожно выходили из квартиры Лазарева.
Григорий подхватил под руку Елену, и они быстро пошли по дороге. Он был взволнован тем, что слышал и видел в квартире Лазарева. Елена молча слушала Григория. Он горячо рассказывал ей содержание своей
будущей статьи, рассказывал о плане большого рома-: на, который он думал писать и в котором собирался беспощадно заклеймить колонизаторов.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Приказчик Волкова верхом на лошади ошалело метался по всем углам многолюдного базара, разыскивая своего хозяина. Его тугоуздая буланая лошадка, оскалив желтые зубы, хрипя, прокладывала путь через живую человеческую массу. Вслед шалому всаднику неслись громкие крики, крепкая ругань. Он, не обращая внимания, привстав на стременах, искал глазами экипаж хозяина.
Волков изумился, увидев издали своего служащего. В эти утренние часы обычно шла самая горячая приемка хлопка. Минуту-две хозяин молча следил за бесцельным, казалось, катанием приказчика по базару, потом сердито окрикнул его.
Приказчик крепко стегнул лошадь нагайкой, подскакал к экипажу.
— С утра ищу тебя, хозяин,— взволнованно крикнул он.— К Кисляковым прискакал, его баба говорит, был и к жене директора ушел. Пошел к той, а прислуга говорит, хозяйка отдыхает, а Арсений Ефимович уже уехал. Я уж и не знал, у какой бабы тебя искать...
Волков заметил переводчика хакима, который с улыбкой прислушивался к разговору, грубо оборвал приказчика.
— Брось болтать! Твое дело у весов стоять, а не по базару, задрав хвост, бегать. Зачем приехал?
Приказчик оробел от грозного голоса хозяина, часто замигал глазами.
— Дехкане хлопка не сдают, хозяин...
Волков, взглянув в растерянное лицо своего служащего, не стал терять времени на расспросы, приказал кучеру ехать на завод Мешкова.
Приказчик, трясясь в седле, скакал рядом с быстро катящимся экипажем. Он надрывался, стараясь перекричать сочное постукивание колес, рассказывая хозяину об утреннем происшествии.
Волков хмуро слушал отрывистый, сбивчивый рассказ приказчика. Он без него знал все, что тот сообщал.
За последние дни дехкане стали злыми и придирчивыми. Они от кого-то узнали секреты десятичных весов и прежде чем вешать хлопок, проверяли правильность их установки, ставили рядом с приемщиками своих контролеров.
Приемщики и Мешкова и Волкова по распоряжению хозяев без спора выполняли их требование о перевесе; это делали на всех заводах после избиения Сыщерова. Потом дехкане стали отказываться давать бесплатно пробу хлопка, требовали обязательного взвешивания тары — порожних мешков.
Только одного они не могли добиться от промышленников— это правильной сортировки хлопка. Тут все хозяева решительно отстаивали установленные ими стандарты, и хлопок принимался ниже его действительного качества на один-два пункта. Напрасно дехкане возили сырец с завода на завод, от промышленника к промышленнику: качество хлопка определялось везде одинаково.
И вот сегодня, по словам приказчика, дехкане как один вдруг стали придираться к оценке качества сырца. Он едва сумел с утра принять хлопок от десяти арбакешей-комиссионеров. Не больше принял приемщик Мешкова. Часть дехкан отказалась сдавать хлопок и уехала на другие заводы, остальных приказчик уговорил обождать, пока он съездит за хозяином.
Волков ткнул кулаком в спину своего нарядного маленького кучера-казаха, приказал ехать быстрее.
Взмыленный рысак влетел в ворота и неожиданно остановился в проезде. У ворот сбилось больше сотни арб, груженных хлопком. Вооруженный штуцером сторож Мешкова спорил с ними, требуя обождать прихода хозяина.
Волков громким голосом потребовал освободить дорогу. Дехкане покорно осадили лошадей.
Приказчик возмущенно ахнул, увидев наполовину пустой двор. Волков не стал слушать его сетований и велел кучеру подъехать к конторе завода.
В конторе, темной сырой комнате, где стояли три старых конторских стола и громоздкий шкаф, сидели Сыщеров и Мешков. Возбужденный разговор их умолк при входе Волкова.
Мешков, потный, расстроенный, обрадовался Волкову.
— Голубчик, Арсений Ефимович, вот кстати пришел!— воскликнул он, придвигая к нему стул.— Мы тут ума лишились с этими проклятыми арбакешами.
Мешков, поминутно отирая большим клетчатым платком лоснящееся от пота и жира лицо, плаксиво жаловался Волкову на упрямых дехкан.
— Они говорят: ты наш хлопок как хочешь назы вай—первый сорт, второй сорт — это дело твое, а цену плати правильную. Мне ведь надо принять еще триста тысяч пудов, а это значит, выкинуть им лишних полтораста тысяч рублей.
Сыщеров, подперев голову рукой, угрюмо слушал жалобы тестя. Широкая красная полоса — след от удара нагайкой — пересекала и без того некрасивое лицо зятя Мешкова.
Он остановил поток сетований тестя.
— Арсений Ефимович, по-моему, все это дело не миновало рук Абдурахманбая. Он сорвался на скупке законтрактованного вами хлопка, а теперь и мутит дехкан.
Волков пренебрежительно отмахнулся рукой.
— Ты что ж это, Иван Иванович, хивинца-то за дурака считаешь? Твой тесть вон о полтораста тысячах рублей плачется, а Абдурахманбай свои триста тысяч дехканам даром отдаст?
Он тяжело поднялся со стула, пошел к выходу. У порога Волков оглянулся на Мешкова и Сыщерова, те поднялись, чтобы идти вслед за ним. Волков остановил их.
— Вы уж подождите. Я поговорю сначала сам.
На широком заводском дворе осталось мало дехкан, мимо конторы к воротам медленно проезжали арба за арбой, груженные хлопком. У весов Мешкова не было ни одного дехканина. Только у амбара, где принимал приказчик Волкова, сгрудилось много арб.
Плотно застегнув пальто, Волков быстро пошел к своему приемному пункту. Мимоходом он заглянул в темное машинное отделение завода. Машинист, заметив силуэт человека, двинулся к дверям. Тот поспешил отойти.
Большая толпа ожидала у весов прихода Волкова,Дехкане молча расступились перед ним. Он всмотрелся в их лица. Только двое показались ему знакомыми — старик, больной трахомой, в серой грязной папахе, и дехканин с широкой открытой грудью. Оба они работали арбакешами, и он не раз видел их в своей гужевой конторе.
— Хозяин, не задерживай!— нетерпеливо крикнул пожилой дехканин, сидевший на груде мешков, сваленных у весов.
Волков в недоумении развел руками.
— Разве я вас задерживаю? Вот весы, а вот приемщик, сдавайте хлопок, получайте деньги...
— Ты плати по совести, тогда и сдадим,— крикнул тот же дехканин.
— По чьей совести, по вашей или по моей? Если по вашей, то у вас ее нет. Весной вы плакали, денег просили, а урожай сняли, платить неохота. Нехорошо, дехкане...
— А разве у тебя совесть есть, хозяин?— спросил старик, больной трахомой.— Ты за хороший хлопок, как за плохой платишь. Мы ведь и без того тебе на тридцать копеек дешевле базара сдаем.
Дехкане заговорили, перебивая друг друга. Они торопились высказать хорошо одетому, сытому русскому баю все свои обиды. Они упрекали его в обвешивании, в обсчете; рассказывали о тех отчислениях с каждого пуда сырца, которые брали с них поручители. Волков терпеливо слушал их жалобы на ростовщиков и лавочников, которые заставляли дехкан бесплатно работать на своих полях, пользовались их арбами и лошадьми, брали высокие проценты за поручительство. По подсчетам дехкан выходило, что они не только не получат прибыли от хорошего урожая хлопка, но еще задолжают своим поручителям большие деньги.
— Лучше бы нам голодать, чем брать у тебя задатки на посев,— с горечью сказал пожилой дехканин.—. Мы теперь не знаем, как нам снять с себя цепи, которые ты на нас наложил.
— Я не могу вам платить дороже других,— возразил Волков,— как все, так и я.
Старик засмеялся.
— В компании воров будь и сам вором.
Пожилой дехканин в рыжей папахе Сунул руку в мешок, вынул горсть сырца, протянул ее Волкову, прося определить его качество.
Глаза приказчика беспокойно забегали. Дехканин с силой толкнул его.
— Молчи, пусть хозяин сам скажет!
Толпа тесно окружила Волкова, следила за его движениями. Он долго нерешительно мял хлопок в руках, потом отодрал волокно от семечка, положил на рукав своего черного пальто. Хлопок был отборный, сухой, длинноволокнистый. На рынках Москвы хивинский хлопок ценился выше ферганского и бухарского на один рубль в пуде. Но правильно оценить хлопок — значит, нарушить стандарт, принятый всеми коммерсантами, значит, переплатить им не одну сотню тысяч рублей.
Волков искоса взглянул на приказчика, оттертого от него толпой. Тот нервно переступал с ноги на ногу и, заметив взгляд хозяина, словно невзначай поднял к шапке руку с отогнутым указательным пальцем. Волков понял — хлопок должен быть оценен ниже его качества на один пункт.
И голосом, не допускающим возражения, хозяин определил сырец на сорок копеек ниже его настоящей стоимости. Он тотчас же убедился в своей ошибке и досадливо скрипнул зубами.
Толпа дехкан пришла в движение, послышался громкий смех, злые шутки по адресу подслеповатого хозяина.
— Эй, хозяин, может, тебе фонарь принести!— крикнул из толпы молодой дехканин.
— Фонарь не поможет,— усмехнулся старик,— хлопок белый, как день, а у хозяина глаза совиные.
— Хлопок мы знающим людям на проверку носили, ты нас обманываешь.
Волков растерялся от разноголосого крика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40