Не снимая сапог, он вбежал в воду и взял мальчика на руки.
Плач отца слился с плачем сына.
Дрожа от страха, от холодной воды, захлебываясь слезами, рассказал мальчик отцу о своем несчастьи.
Он давно приметил запоздалые выводок молодых чирков, плавающих по озеру, и решил поймать их. Потихоньку от отца он смастерил плот из тростника и поехал за чирками. На середине озера плот рассыпался, он начал тонуть, а этот русский спас его.
Крепко обняв ребенка, отец подошел к Григорию, стаскивавшему с себя мокрое белье.
— Если бы не ты, мой сынок уже не дышал бы...
По мягкой русой бородке отца скатывались слезы.
Григорий ласково взглянул на мальчика, улыбавшегося ему:
— Он молодец, твой сынок, он и сам выплыл бы.,,
Лицо дехканина показалось Григорию знакомым.
—- А ведь мы где-то встречались,— сказал он.
— На пристани. Ты приезжал от Волкова. Я — Саур... Пойдем ко мне, высушим твое белье, напьемся чаю.
Григорий охотно согласился. С помощью Саура он скрутил белье в жгут, выжал из него воду, надел на голое тело куртку и брюки.
— Теперь пойдем, а то здесь, пожалуй, и лихорадку подцепишь.
Из кустов навстречу Григорию вышла Ната. Глаза ее горели от возбуждения, она схватила его за руку и сильно пожала ее.
— Вы необыкновенный герой, Гриша! Как я рада! Точно боясь, что ее кто-нибудь подслушает, она,
понизив голос, сказала:
— Я видела вас... вы стояли голый... и мне не было стыдно...
Она выпустила его руку и, не оглядываясь, быстро пошла к белевшему вдали домику.
Григорий, красный от смущенья, смотрел вслед девушке. Он совсем забыл о ее присутствии.
Голос Саура нарушил молчание.
— Какая бесстыдница,— ворчливо сказал дехканин.— Разве можно так конфузить молодых людей.
Курганча Саура стояла неподалеку от озера.
Григорий впервые видел вблизи жилище хивинского дехканина. Оно произвело на него гнетущее впечатление своим внешним видом. От непомерной тяжести необычайно толстых глинобитных стен неуклюжее жилище глубоко вросло в землю. Никаких хозяйственных пристроек вблизи курганчи не было, все помещалось внутри ее.
Саур ухватился за большое железное кольцо ворот и с трудом открыл пронзительно заскрипевшие створки. В лицо пахнуло крепким аммиачным запахом навоза.
Узкий двор курганчи был тесен, темен и неприютен. Половину двора занимала арба и привязанная к ее колесу серая лошадь: в глубине виднелось пустое стойло коровы.
На зов Саура из небольшой, захватанной руками двери, прикрывая лицо платком, выбежала его жена. Она подхватила мокрого ребенка на руки и унесла.
Григорий, в ожидании Саура, задававшего корм лошади, заглянул в единственную жилую комнату курганчи. Слабый свет проникал в нее через дымовое отверстие, вырубленное высоко под камышовой крышей. В середине комнаты, около небольшого, смазанного глиной очага, виднелась яма, прикрытая досками. Этой ямой пользовались для малой нужды, в нее же сливали помои. Неподалеку от очага, на камышовых плетенках, лежала куча старых одеял; на них спала и ела семья Саура.
В комнате стоял тяжелый душный запах.
Саур подошел к Григорию.
— Смотришь, как живет бедный дехканин? Плохо живет, друг, как скот живет, разве только говорить умеет... Пойдем на воздух пить чай.
Молча шагая за Сауром, Григорий вспомнил свой разговор с Кисляковым на каюке. Тот ужасался, рассказывая о беспросветной темноте дехкан, их дикости,
нежелании жить культурно. «Я пробовал научить их жить культурно,— говорил с горечью Кисляков.— За свой счет я нанял русского печника и велел ему сложить печь в курганчезнакомого дехканина. Но он отказался. Хивинский дехканин предпочитает снести вязанку хвороста на базар, чем истопить ею печь. Сколько я ни пытался объяснить ему, что холод понижает работоспособность,— он не соглашался». В этот разговор вмешался тогда Шарифбай, он сослался на уклад жизни дехкан, не позволяющий им вводить европейские новшества, и утверждал, что дехкане привыкли к такому,; тысячелетиями установленному образу жизни и никогда от нее не откажутся.
Григорий передал этот разговор Сауру. Тот рассмеялся.
— Друг, они нашей жизни не знают. Вязанка хвороста на базаре стоит двадцать пять копеек, я на них шесть футов муки могу купить. Зачем же мне пищу в очаге сжигать? Сытому холод не страшен, а голодному и в тепле голодно. И Шарифбай врет. Грязи и скотина не любит, а мы люди, мусульмане. Не давил бы меня налог, подати, да был бы подобрее ростовщик, так я не только печку — дом, как у русских, выстроил бы, Теперь не об этом думаем, к нашим волкам прибавляются все новые и новые...
К курганче Саура собирались его ближайшие соседи. Они здоровались с Григорием, как со знакомым. Многих из них Григорий видел в свою поездку на пристань. Он решил рассказать им о переговорах Волкова с кустарями и заказе на арбы.
Дехкане в молчании слушали Григория, убеждавшего их согласиться на условия Волкова. Он говорил им о настойчивости, с которой Волков взялся за организацию гужевой конторы, доказывал бескорыстность своего хозяина, не останавливающегося перед крупными убытками ради престижа русского имени. Григорий передал им разговор между Волковым и Кисляковым, подчеркивая сердечное отношение его хозяина к арба-кешам, которым грозит безработица.
Дехкане в смущении смотрели на Саура. Он молчал,
— Как же быть, брат Саур?— спросил сутулый дехканин с большими руками.
Саур покачал головой.
— Тысячу арб нелегко достать, содержать их— большой убыток. А бай без пользы работать не будет. Не обманывает ли он нас, дехкане?
— Может, только пугает?— неуверенно предполо-жил сутулый дехканин.— Мы сами-то от извоза нажи-вали по дедовской пословице: «Арба есть ось, а арба-кеш — дерьмо». На нашем деле никто не богател. А от тысячи арб — тысячи рублей убытков.
Саур пристально посмотрел в глаза Григорию.
— Ты хочешь, чтобы мы платили Волкову копейку с пуда на его контору?
Григорий задумался. Хотел ли он этого? Да, конечно, хотел и не только ради Волкова, у которого служил, а ради самих дехкан, которым, по его мнению, грозила нужда и разорение. Он искренне верил, что Волков, забирая у арбакешей копейку с пуда клади, действительно заботился не о своей пользе, а о пользе дехкан. Григорий уверил Саура в своей искренности и тут же рассказал, как он предложил Волкову создать гужевую артель...
Саур с любопытством глядел на Григория, недоверчивое настороженное выражение сбежало с его лица.
— Артель? Ты говорил об артели? А он что сказал? Молчи, молчи, я знаю, что он сказал. Он сказал «нельзя»! Этого, и мы знаем, делать нельзя. Мы говорили об артели с хорошими и честными людьми, нам обещали помочь. Но хаким сказал, что всех нас закует в цепи и навечно посадит в зиндан, если мы соединимся в гужевую артель.
— Но ведь Волков разорит вас своей тысячей арб!— взволнованно воскликнул Григорий.
Он долго и упорно уговаривал дехкан принять предложение Волкова, но дехкане не соглашались. Устав от непривычного спора, Саур, чтобы закончить затянувшийся разговор, сказал:
— Мы подумаем, друг. Дехкан тысячи. За всех мы говорить не можем. Если согласимся—потом все будут ругать меня, скажут — сбил цены.
Прощаясь с Григорием, он крепко сжал его руку.
— Твой хозяин хитрый, как старый тигр. А ты прост, молод еще. Но мы подумаем, подумаем.
Григорий возвращался к месту стоянки в веселом
расположении духа. Начало мира между Волковым и арбакешами было положено!
Кисляков и Волков уже вернулись с охоты. Они сидели в тени дерева и закусывали. У ног Волкова лежало несколько уток и большой лебедь с простреленной головой; белое оперение его было окрашено капельками густой рубиновой крови.
— Эх ты, горе-охотник!— презрительно бросил Волков подошедшему Григорию.— Мы не слыхали ни одного твоего выстрела. Спал, что ли?
Григорий не смутился от пренебрежительного тона хозяина.
— Охотник я, правда, неудачный, но кое-что мне все-таки удалось сделать для вас, Арсений Ефимович...
И, умолчав о спасении мальчика и о встрече с Натой, Григорий коротко рассказал Волкову о своем разговоре с Сауром и дехканами.
Глаза Волкова заблестели от радости.
— Вот это я понимаю охота!—воскликнул он.— Ты, пожалуй, больше убил, чем я. Я лебедя подстрелил, а ты матерого кабана. Если Саурка колеблется, то об остальных и говорить нечего, они быстро сдадутся.
Волков откупорил бутылку и налил Григорию пива,
— Пей, Гриша, и будь здоров... Узбеки тебя всегда послушают. Они, небось, в душе-то думают: свей, мол, мусульманин.
А теперь нам надо с заказом арб поторопиться.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Волков на другой же день послал Григория на завод Мешкова за шинным железом, которое он обещал доставить мастеру арб.
— Пока арбакеши надумают — много воды утечет, Гриша. Я их потороплю, я их переупрямлю.
Неподалеку от дома Григорий увидел Татьяну Андреевну, возвращавшуюся в экипаже с базара. Она велела кучеру остановиться.
— С утра хочу пожать вам руку за ваш самоотверженный поступок,— сказала она, подавая Григорию узкую руку в митенках.
Григорий с недоумением смотрел на Татьяну Андреевну, О каком самоотверженном поступке она говорит?
— Ната всему городу рассказывает о том, как вы спасли тонувшего ребенка,— пояснила Татьяна Андреевна.— Я рада, что не ошиблась в вас.
Теплый голос жены хозяина сконфузил Григория.
— Ната сильно преувеличивает мою заслугу,— сказал он смущенно.— Это долг каждого умеющего плавать... Мальчик, возможно, и сам выплыл бы...
— Одно желание жертвовать собой за других говорит о вашей честности, а это главное, и это самое ценное в человеке чувство...
Григорий шел на завод в приподнятом настроении. Его радовало дружеское отношение к нему этой серьезной женщины с глубокими страдальческими глазами. Он с большим уважением относился к Татьяне Андреевне. Ее независимый характер, стремление обособиться от общества, которому она принадлежала, производило на него большое впечатление. Этого впечатления не могли уничтожить насмешки Прасковьи Васильевны. От внимания Григория не ускользнула тщательно скрываемая натянутость между хозяином и его женой. Он не понимал этой натянутости и огорчался за обоих.
Андрей с газетой в руках сидел в качалке на веранде. Он издали узнал Григория. Тот медленно шел вдоль длинного ряда низеньких строений, разыскивая контору завода.
— Наконец-то ты!—радостно закричал он, обнимая Григория за талию.— Я уж тебя и ждать перестал!
Григорий показал ему записку Волкова.
— Я по делу, Андрей. Арсений Ефимович просит отпустить ему шинного железа.
— Это надо к нашему управляющему Сыщерову. Пойдем, передадим ему записку, а потом осмотрим наш завод.
Они нашли Сыщерова — средних лет мужчину с широкой спиной и кривыми ногами,— в его кабинете.
Сыщеров, тыча толстым пальцем в лежащую перед ним ведомость, строго выговаривал молодому конторщику за ошибку в подсчете.
По столу ходил ручной голубь, он клевал руку Сыщерова.
Андрей представил Григория:
— Гриша Лямин, мой товарищ по гимназии, Иван Иванович...
Лицо Сыщерова с маленьким носом, точно вдавленным меж мясистых щек, выразило холодное внимание.
Григорий протянул ему записку, лицо его смягчилось.
— Для Арсения Ефимовича у нас железо всегда найдется,— сказал он.— Я сейчас распоряжусь грузить. Андрей подхватил Григория под руку:
— А теперь идем смотреть наш завод.
Хлопкоочистительный завод — большое двухэтажное здание из жженого кирпича — занимало середину огромной территории двора.
Уже издали виднелась цепь полуголых рабочих-каракалпаков, протянувшаяся от амбаров к корпусу завода. Согнувшись почти под прямым углом, они несли на спинах девятипудовые мешки-канары, плотно набитые сырцом. Один за другим они поднимались по гнущейся доске до второго этажа и исчезали в глубине здания. Прямо над цепью рабочих ревела труба рыхлителя, очищающего загрязненный хлопок. Тучи пыли и листьев, мелкие камешки далеко разносились по двору.
Григорий заглянул в дверь нижнего этажа, откуда слышалось звучное фырканье и топот лошади. Он рассмеялся, увидев лошадь с завязанными глазами, вертевшую гидравлический пресс точно чигирь. Он тронул Андрея за плечо и начал говорить ему, что на заводах Ташкента прессование хлопка давно механизировано. Но рев рыхлителя заглушал слова, Андрей не понял, что говорил ему Григорий и, рассмеявшись над красным ог натуги лицом товарища, потащил его на второй этаж.
Он с гордостью показал Григорию на батарею в четыре джины.
— Самой последней конструкции гузоломки. Несколько лет тому назад коробочки местного хлопка очищали руками, а теперь машинами...
Каракалпаки молча работали у джин и, как показалось Григорию, неприязненно следили за молодыми хозяином и его гостем.
Трое рабочих охапками переносили очищенное от семян волокно в другой конец здания и руками набивали его в прессовую коробку.
Григорию не раз хотелось сказать Андрею, что завод его отца устарел. За границей хлопкоочистительное
дело давно механизировано. Но Андрей не давал ему говорить. Он водил товарища от машины к машине, торопливо объяснял все несложные процессы очистки хлопка от семян и, наконец, утомившись, повел Григория в машинное отделение.
Завод работал паром. Около топки огромного ци линдрического парового котла возились двое рабочих. Они деревянными лопатами беспрерывно бросали в раскаленную топку шелуху от хлопковых коробочек и разный мусор, который лежал огромными кучами около завода.
Григорий заметил в глубине машинного отделения Лазарева, стучавшего молотком. Он поспешно подошел к машинисту и поздоровался с ним.
— Много раз собирался к вам зайти, но все еще не освоился со службой и своим новым положением,— сказал Григорий, пожимая руку Лазарева.
— А зашли бы, право... Мне нужно с вами поговорить.
— Вот только справимся с арбакешами, я стану свободней распоряжаться своим временем...
— А я как раз и хотел с вами говорить об арбаке-шах и гужевой конторе.
Григорий с удивлением смотрел на машиниста:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40