Впереди смутно белела широкая солончаковая степь. Григорий узнал ее—это была юго-западная сторона озера, на котором он охотился с Волковым и Кисляковым. Значит, он сделал многоверстный круг, обогнул громадное озеро.
Начинало светать. На огромной чаше неба сияли только самые большие блестящие звезды...
Григорий собирался возвращаться домой, как вдруг заметил идущего к нему с озера человека. Григорий хотел уже уклониться от встречи, но человек приветственно замахал шапкой. Это был Лазарев.
— Ранняя вы птичка, Григорий Васильевич,—сказал машинист, пожимая ему руку,— для охоты у вас нет ружья, а лицо—как после болезни.
Григорий смущенно забормотал о головной боли, которая вынудила его совершить большое путешествие по свежему воздчху.
— Фунтов шесть вытянет,— сказал он, пробуя на руке тяжесть селезня, висевшего на поясе Лазарева. Тоненькое колечко из конского волоса заинтересовало его: птица была поймана на силок.
Выпустив из рук селезня, Григорий с удивлением посмотрел на Лазарева. Машинист засмеялся.
— А ружья не хотите посмотреть? Стволы чистые. Уток мне подарил Саур. Стрелять их мне не было времени. Нашему брату, знаете, надо оправдывать каждый свой шаг.
Григорий понял, зачем Лазарев ходил к Сауру.
— Николай Иванович,—сказал он ему.—Ведь вы же очень рискуете. Рано или поздно вас обнаружат, арестуют, потом сошлют на каторгу. У вас семья, дети...
Лазарев слегка нахмурился.
— Да, конечно, семью жалко. Мы уж и то говорим с женой... Ну, ничего, она поступит на работу или уедет к отцу... Старик будет рад внукам.
Они некоторое время молча шли по дороге.
— Николай Иванович,— сказал Григорий,— а не лучше ли бросить вам все это, не рисковать ни собой, ни семьей...
Лазарев с удивлением посмотрел на Григория.
— Бросить? Не рисковать?— переспросил он, как бы не понимая.—А ради чего же тогда жить? У каждого человека есть цель жизни, есть какая-то идея, за которую он борется. Нельзя уподобиться щедринскому пескарю, забраться в свою скорлупу и думать только о том, чтобы сохранить свою ничтожную жизнь. У капиталиста цель жизни — прибыль, у рабочего — стремление избавиться от его гнета. Мир принадлежит нам, трудящимся, а не мещанам и капиталистам...
Лазарев быстро шагал по дороге. Обычно сдержанный и спокойный, он здесь, на широком просторе полей говорил громко и горячо. Он рассказывал Григорию о своей жизни.
С пятнадцати лет Лазарев работал вместе со своим братом в Москве, на фабрике металлических изделий. Отец его—член подпольного революционного комитета, часто поручал своим сыновьям расклейку, распространение листовок. Через них держал отец связь с революционными ячейками заводов Москвы. Он воспитывал
их борцами за рабочее дело, и они рано вступили а социал-демократическую рабочую партию.
В 1908 году семья Лазаревых подверглась полному разгрому. Арестовали отца и обоих братьев. Отца и старшего брата сослали в Сибирь. Николаю Ивановичу предложили выехать в Петро-Александровск, под надзор полиции. Лазареву удалось устроиться на работу в Новый Ургенч, но он и здесь не думал оставаться созерцателем. Ни один честный человек, говорил Лазарев, не может спокойно наблюдать жесточайшее угнетение целого народа, лишенного всех прав.
— Я ведь тогда ночь не спал после вашего разговора о делах Волкова. Я на другой же день сходил к Сауру и видел всех дехкан, с которыми вы говорили. Не думайте, что дехкане так безропотны, смиренны, богобоязненны. Нет, они только нуждаются в руководстве, долг каждого честного рабочего помочь им...
Григория сильно волновали рассказы Лазарева. Каким мелким казался он рядом с ним, мужественным революционером-рабочим. Свои личные дела он, Григорий, поставил выше общественных.
У него исчезла острота восприятия первых дней, он уже равнодушно слушал рассказы о разных аферах коммерсантов. Он привыкал к ним. Так, незаметно для себя, он превратился бы в щедринского пескаря, или болтуна, подобно Кислякову. Не далее как вчера вечером он растрогался от ласкового слова этого хитрейшего колонизатора Волкова и согласился вернуться к нему помогать обманывать дехкан.
Григорий тронул Лазарева за руку.
— Николай Иванович, я очень благодарен вам за откровенность. Я ведь уж был готов свернуть с прямого пути и свернулся бы, если бы не встретился с вами. Почему вы раньше не говорили со мной?
Лазарев покачал головой.
— Вас я не знал, а рисковать не имел права. Вы показались мне с первой встречи человеком, которым следует заняться. Но вы не знали всех мерзостей колониальной жизни. Теперь вы прошли хорошую школу у Волкова, а потом в банке. Я никогда не упускал вас из вида и давно собирался поговорить, но вы были слишком заняты дочерью хозяина завода.
— Теперь с этим покончено, Николай Иванович, поверьте мне. Теперь я хочу быть самим собой. Хочу быть честным. И я буду таким. Я хочу учиться у вас.
— Вам нужно учиться не только у меня, но и у жизни. Надо закончить учение. Образованные люди нам нужны очень в борьбе.
Лазарев остановился, пожал ему руку.
— Город близко, нас не должны видеть вместе. Расстанемся. Но вы заходите ко мне вместе с Еленой Викторовной, и почаще.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
К началу осени жизнь в колонии стала оживляться.
С заграничных и отечественных курортов возвращались к сезону раздобревшие коммерсанты. Съезжались представители российских и иностранных фирм. Во всех торговых заведениях ханства замелькали вояжеры в живописных пробковых шлемах, в кожаных крагах с браунингами в кобурах, скрытых под тужурками.
Спешно устраивались пробные пуски хлопкоочистительных заводов, ремонтировались конторы, склады. В магазинах и лавках освежались товары, обсиженные мухами за лето. На полках запестрели линючие ситцы, полосатый тик, разноцветные головные платки; витрины магазинов набивались дешевыми зеркальцами, роговыми и деревянными гребнями, ярко окрашенной карамелью из патоки.
Гужевая контора Шарифбая работала до поздней ночи: с пристаней на склады перебрасывались мануфактура, чай, сахар, пшеница, керосин.
Базары были полны слухов об огромном урожае хлопка в Фергане, в Бухаре, в Америке, говорили о падении цен на волокно в Москве. За хлопок нового урожая, который небольшими партиями поступал на базары, предлагались низкие цены.
Все это создавало тревожное настроение у дехкан. Хлеба было мало, цены на него росли. Два года назад ханство пережило сильный голод, вызванный налетом саранчи. Опасаясь повторения голода, дехкане броса-
лись в поиски денег, запродавали хлопок, рабочий скот, запасались пшеницей. Они не могли знать, что низкие цены на хлопок и эти слухи о высоких его урожаях фабриковались самими промышленниками. Коммерсанты всеми этими мерами побуждали дехкан запродавать вперед урожай хлопка.
Волков в этом году не ездил на курорт. Он лихорадочно готовился к большому хлопковому сезону, строил многочисленные пункты приема хлопка, арендовал амбары для хранения сырца. Договор на очистку сырца он заключил с Мешковым.
Тучный хлопкозаводчик смеялся, подписывая выгодный для себя договор. В Волкова-хлопкопромышленника не верил.
— Для чего тебе этот договор, дядя Арсюша?— говорил он, качая большой головой.— А вдруг ты хлопка не купишь? Ты лучше бы свой завод построил.
— Чего же мне его строить, я готовый куплю. Мне, вот твой завод нравится. Может, продашь?— спрашивал Волков.
Мешков изумился.
— Ты что, меня за дурака считаешь?
— А разве ты умный, Егорушка? За меня беспокоишься, а о себе и не подумаешь. Ты вон, говорят, чуть не сто вагонов волокна продал в Москву? А вдруг не купишь? Тогда неустойка, и прошай завод.
Но намеки Волкова мало тревожили самоуверенного заводчика.
Работа банка разгоралась. Кисляков с чувством глубокого удовлетворения говорил Григорию, подбивая итоги ежедневной оборотной ведомости.
— Вы теперь можете наглядно убедиться в значении банковской системы в хозяйстве империи. Операции наши увеличиваются, все новые фирмы открывают кредиты. А ведь деньги эти пойдут в помощь дехканам, в сельское хозяйство.
Кисляков шуршал бумагами и с гордостью читал Григорию названия фирм и суммы открытых им кредитов.
Он упоминал имена хорошо известных в Фергане коммерсантов Або Мавашева, Симхаева, Потеляхова.
Эти крупные коммерсанты имели отделения в ханстве. Мелкие ростовщики в прошлом, они сказочно раз-
богатели на разорении многих тысяч дехканских хозяйств. Целые уезды Ферганской долины находились в тяжелой зависимости от них.
И русские и хивинские коммерсанты боялись их конкуренции. Генерал Гнилицкий препятствовал их въезду в ханство. Волков как-то однажды показывал Григорию копию письма генерала хивинскому хану. Гнилицкий писал: «Ко мне обратились бухарские евреи Пинхасов и Борухов за разрешением на въезд в ханство. Я, конечно, отказал им. Прошу и ваше высочество не разрешать им въезд. Помните, если в ханстве появится два еврея, то они потянут за собой двести...».
Но это запрещение не препятствовало ферганским коммерсантам работать в колонии, пользоваться кредитами в банке. Они давали взятки министрам хана, чиновникам генерала Гнилицкого, добивались въезда под видом ремесленников: зубных техников, ювелиров, часовых дел мастеров.
Григорий рассеянно слушал Кислякова. Он давно потерял чувство уважения к нему. За его громкими фразами он научился видеть узко личные интересы. Неспособный к крупным коммерческим делам, Кисляков с помощью Волкова стремился встать во главе потребительского общества. Они давно собрали паевой капитал, но с открытием торговли медлили, опасаясь провала кандидатуры Кислякова...
Лицо Кислякова внезапно приняло озабоченное выражение, он задумчиво забарабанил пальцами по столу.
— Меня одно смущает, Григорий Васильевич. Обилие денег в кишлаке и этот переход от полуголодной жизни к сытой на некультурные народы обычно действует развращающе... Вы слыхали? Дехканами тяжело ранен приказчик Мешкова. Говорят, он давал деньги в рост, брал бессовестные проценты, мошенничал. Можно было, конечно, жаловаться на него Мешкову, а то самосуд! Дикая зверская расправа...
Григорий взглянул на часы и встал, не дослушав Кислякова.
— Вы меня извините, Михаил Ильич,— сказал он, убирая бумаги в стол,— но я сегодня тороплюсь.
Лицо Кислякова приняло неприятное выражение.
— Опять к Татьяне Андреевне?— спросил он.
— Да, у нас сегодня продолжение литературного спора о Леониде Андрееве.
За последние дни Григорий часто встречался с Еленой и Татьяной Андреевной. Этому предшествовало его объяснение с Еленой.
После разрыва с Натой Григорий вдруг почувствовал себя одиноким, чужим в неприветливом обществе коммерсантов.
Он попробовал сблизиться с сослуживцами. Но они сторонились его, причисляли к слою привилегированных служащих, которые водили знакомство с хозяевами, копили деньги, искали выгодных невест.
Григорий замкнулся в себе. Он перестал ходить в клуб, посещать немногочисленных знакомых. В его характере появились несвойственные ему черты угрюмости и раздражительности. Он твердо решил как можно скорее уехать из ханства и продолжать ученье.
Тяжелое настроение Григория заметила Татьяна Андреевна, она обратила на него внимание Елены.
— У вас, кажется, хорошие отношения с ним. Попробуйте поговорить. Не хочется верить, чтобы разрыв с Натой мог так серьезно повлиять на него.
Они встретились однажды вечером во дворе банка. Елена попросила проводить ее к Татьяне Андреевне. Григорий заколебался, это нарушило программу его занятий. Елена решительно взяла его под руку.
— Идемте. Нельзя вечно сидеть за книгами. За последнее время вы и так нигде не бываете. Настоящий мизантроп. Почему это?
— Я хочу к осени будущего года поступить в Восточный Институт и теперь занимаюсь...
— Это не причина быть мрачным, как старый филин. Неужели на вас так подействовал издевательский отказ Наты на ваше предложение?
Григорий сжал ее руку.
— Я никак не могу забыть этой сцены на веранде дома Мешковых, не могу успокоиться. Лучшие мои чувства были осмеяны, втоптаны в грязь. Мешковы всюду с негодованием рассказывают о моей попытке захватить приданое Наты. За спиной, где бы я ни появился, я слышу ехидное хихиканье.
Голос Григория дрожал от обиды. Елена дружески сказала ему:
— Вы совершенно напрасно придаете значение сплетням обывателей. Разве для вас было бы лучше, если бы вы женились на Нате. Зять хлопкозаводчика Мешкова, какая высокая честь!
Угрюмое лицо Григория слегка просветлело.
— Ната слишком практична для меня. Честь побуждала сделать ей предложение, а не любовь...— сказал он.— Когда я слышал за спиной все это сплетни, это оплевывало, я чувствовал себя одиноким, боялся думать о друзьях.
— И напрасно. Я всегда ваш друг, Гриша, но друг, требующий от вас откровенности и внимания... Татьяна Андреевна просит нас почаще ходить к ней. У ней мы отдохнем от обывателей и их сплетен...
Жена Волкова с большой радостью принимала у себя молодых людей. В ее комнате, похожей на приемную небогатого врача, вечерами было уютно. Серьезная, мало разговорчивая хозяйка оживлялась с приходом молодых людей. Она принимала горячее участие в их литературных спорах, побуждала глубже интересоваться общественными вопросами.
Волков как-то вечером заглянул на половицу своей жены. С его появлением с лица Татьяны Андреевны сбежало веселье. Перестали смеяться и ее молодые гости. Волков почувствовал себя неловко. Он попытался поднять настроение жены и ее гостей. Но его шутки и этот нарочитый простецкий язык, который так непринужденно звучал в компании коммерсантов, здесь резал ухо. Он скоро понял это и поторопился уйти.
Елена не выдержала и сказала Татьяне Андреевне:
— На меня не сердитесь, я никак не могу понять, почему вы, такая умная, интеллигентная, интересная женщина могли выйти замуж за вашего мужа?
Лицо Татьяны Андреевны опечалилось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40