— У него в задатках пропало, вероятно, больше двухсот тысяч рублей.
— Двести пятьдесят шесть тысяч восемьсот рублей,— поправил Волков,— Я эти кнопповские долги сам купил и получу за них хлопком. Я ведь не Кнопп, дехкан получше его знаю. Всего сырья я не хочу, а вот хлопок контролировать буду.
Клингель, сощурив глаза, слушал уверенный голос Волкова. Тот старался держаться солидно, отказался от своей простецкой речи и от поговорок. Его заявление о контроле хлопкового рынка вызвало на лице Клингеля слабую усмешку; контролирует рынок тот, кто имеет деньги, а деньги имеет банк. Но директор не хотел спорить со своим первым серьезным клиентом и тайным компаньоном.
Совещание затянулось до полуночи. Опытные служащие, поседевшие за конторками банка, спорили по каждому пункту, стремясь полностью оградить интересы своего учреждения. Они откровенно говорили о ие вполне выявленной деловой репутации Волкова...
Поздно ночью Волков подписал договор на кредитование его хлопковых операций. Он дружески простился с Клингелем, со всеми служащими и в сопровождении Кислякова вышел на крыльцо банка.
Темная томительная ночь, заунывный плач шакалов и противный мелкий дождь не портили настроения Волкова. Он снял шляпу и подставил голову под холодные капли дождя.
— Простудишься, Арсений,— заботливо предупредил Кисляков.
Волков покорно нахлобучил на голову шляпу.
— Едем ко мне, Миша. Посидим с тобой в тиши, вдвоем, без баб, поговорим душа в душу.
Кисляков молча сел в экипаж. Он еще никогда не видел своего друга в таком возбужденном настроении, оно пугало его.
До самого дома Волков, не умолкая, рассказывал Кислякову о своих планах.
Татьяна Андреевна уже спала. Хозяин провел Кис-лякова в свой кабинет и принес туда бутылку коньяку и холодный ужин.
Они чокнулись, залпом выпили коньяк и жадно набросились на еду. Несколько времени они торопливо ели и пили. Наконец Волков отодвинул от себя тарелку и, глубоко вздохнув, закурил папиросу.
— Ну, теперь отошел я немного, Миша. Я-то разгорячился — страх.
— Я тебя никогда не видел в таком возбужденном состоянии. Ты слишком волнуешься,— сказал Кисляков, ковыряя вилкой в коробке с сардинками.
— Миша, и ты, друг, волновался бы. Сколько лет я такого вот дня ждал... Ты только пойми: через год я и сам заводчиком буду...
Волков придвинул кресло к Кислякову и ласково обнял его.
— Поздно начал я работать. Они все уже нахватали капиталов-то. Я ведь за спиной часто слышу: «жулик». А сами они кто? Я еще, может, честнее их. Вон Дюкова возьми, он за Кауфманским войском по пятам со своими арбами ездил, у наших станишников задаром добычу скупал: ковер — рубль, лошадь — два. А кой-где и сам пограбливал. Капитал собрал немалый. Теперь Мешков. Его отец, говорят, у оренбургского купца караван товаров украл, а на разбойников свалил, будто они ограбили. Сиделкин,— этот нацепил оловянные медали, набрал бумаг с печатями и поехал по кишлакам народ в солдаты записывать: откупались, платили — кто деньгами, кто скотом. Пока начальство хватилось—у него уже и капитал, поди-ка тронь его. Отец Шарифбая в караван-сарае купца зарезал. И все они такие... Я позднее их пришел, но я, Миша, не глупее их, я свое
возьму, я их, толстосумов, уму-разуму научу.
— Научишь, Арсений, верю, научишь,— согласился Кисляков, цедя сквозь зубы коньяк.— Но, ради бога, не увлекайся излишней филантропией. Я знаю, у тебя доброе сердце, избавляя дехкан от кабальной зависимости ростовщика, ты рискуешь разориться сам или будешь работать впустую, на банк.
Волков засмеялся, хлопнув друга по плечу:
— На хлопке, Миша, только дураки разоряются. А я себя к ним не причисляю. Обо мне ты не беспокойся...
Незадолго до рассвета Волков, с помощью кучера, вывел Кислякова во двор и, усадив в экипаж, отвез на квартиру. Он покорно выслушал сердитые упреки Прасковьи Васильевны, помог ей раздеть и уложить в постель не державшегося на ногах мужа.
Не стесняясь храпевшего Кислякова, Волков крепко обнял ее.
— Эх, Пашенька, если бы ты знала за что мы пили, так и сама не отказалась бы.
С лица Прасковьи Васильевны живо слетело выражение недовольства.
— Ты подписал с банком договор?
— Завтра получаю первые сто тысяч рублей. Разверну теперь работу — все ханство затрещит! Будет время — и Хива мне станет тесной.
Прасковья Васильевна прильнула к нему всем своим жарким со сна телом и громко поцеловала.
— Слава богу, слава богу! Эх, казак ты мой, казак, наконец ты добился своей цели!
Она оглянулась на храпевшего мужа.
— Может, останешься?.. Хоть на часок. Он теперь до утра не проснется.
Волков замотал головой.
— Еду работать. Мне теперь зевать не приходится. У нас, Пашенька, еще впереди много времени будет.
Волков простился с Прасковьей Васильевной и вышел на крыльцо.
Радость переполнила его. Ему вдруг захотелось, как в молодости, казацким свистом расколоть тишину. А потом вскочить на коня и бешеным карьером разбудить спящий город. Пусть все узнают о счастье казака!
Волков засмеялся, увидев у крыльца свой удобный закрытый экипаж с кучером на козлах. Он, плотно запахнув пальто, осторожно спустился по ступенькам.
Волков откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза, думал о Прасковье Васильевне. «Славная баба, жену вот такую бы, а не любовницу». Она интересоза. лась всеми его делами, болела за неудачи, радовалась успехам. Она мирилась со всеми его похождениями. Правда, он тоже не стеснял ее. А Татьяна Андреевна?.. За последнее время эта ее отчужденность от общества,
пренебрежительное отношение к его делам сильно раздражали Волкова. Они давно жили как чужие, на разных половинах...
Кучар разбудил хозяина у крыльца дома. Волков прошел в кабинет и тотчас же сел за письменный стол.
Волков развернул большую работу по авансированию посевов хлопка. В его кабинете целыми днями толпились комиссионеры, чиновники хакима, деревенские лавочники и ростовщики. Через этих людей, крепко держащих кишлак в своих руках, он выдавал задатки дехканам...
Не раз дехкане целыми обществами просили его выдавать деньги без посредников. Но Волков отказывался.
— На каждый рубль должен быть поручитель,— говорил он.— Я вас никого не знаю, может, у каждого из вас долгов больше, чем вшей в старой шапке.
Но и поручителям, и посредникам Волков верил осторожно. Его приказчики строго проверяли их кредитоспособность через хакима и аксакалов.
Недостатка в клиентах не было. Дехкан не смущали оговорки Волкова на казихатах о сдаче хлопка по ценам на двадцать пять процентов ниже рыночных. Слишком велика была нужда в деньгах.
Приказчики сообщили, что Абдурахманбай выдает задатки под пшеницу, хочет монопольно выступить на рынке осенью и влиять на цены хлопка.
Волков смеялся.
— Скажите Абдурахманбаю: «не рой —попадешься, не зажигай — обожжешься».— Это ихняя же поговорка.
Большой размах работы Волкова вызывал в колонии слухи один нелепее другого. Старые солидные коммерсанты недоверчиво качали головами и предсказывали крах всей затеи.
Больше миллиона рублей уже выдал Волков комиссионерам. Базары, обычно замиравшие в предвесенний период, теперь оживились. С каждым днем росли цены на пшеницу, скот и рис.
Большие кредиты, выданные Волкову, вызывали запрос правления банка. Клингель писал: «Арсений Ефимович Волков — один из энергичных коммерсантов в
оазисе. Он имеет собственного капитала двести тысяч рублей, дом в Новом Ургенче и обширные земли в низовьях ханства. Он пользуется особым покровительством хивинского хана и генерала Гнилицкого, начальника Аму-Дарьинского отдела»...
Несмотря на большое доверие к Волкову, он время от времени посылал Григория проверить казихаты, которые Волков заключал с комиссионерами.
Волков не обижался на эти внезапные ревизии.
— Денежное дело, как его не проверять,— говорил он Клингелю.— Этак и просчитаться можно. А обманывать банк мне не рука. Мы с банком теперь крепко одной веревочкой связаны, скоро-то не развяжешь.
Кисляков радовался успехам кредитования.
— Вот что значит дешевый банковский кредит,— говорил он Григорию.— Теперь ростовщик умрет, чудовищные проценты отойдут в область предания. Все дехкане хотят получить кредиты, все готовы запродать свои посевы Арсению Ефимовичу, лишь бы избавиться от ростовщиков.
Григорий пробовал возразить:
— Но Арсений Ефимович дает деньги через тех же ростовщиков и аксакалов. Как это понять?
— О, наивный юноша,— смеясь воскликнул Кисляков.— Не сам же он будет раздавать деньги дехканам, ведь он их даже не знает. Вы лучше посмотрите, что делается на базарах. Никогда еще не было, чтобы дехканин мог тратить весной деньги.
Григорий не мог понять, верит ли сам Кисляков в то, что он говорит, но против последнего аргумента нельзя было возражать. Толпы дехкан, действительно, наполняли базары, покупали муку, масло, мануфактуру.
Клингель вместе с Григорием несколько раз присутствовал при приеме Волковым своих клиентов.
Вот посредник из отдаленного кишлака. Григорий уже не раз видел этого худого ростовщика в опрятном халате, в добротной чугурме. Его приход всегда означал крупную сделку... Он сидит на ковре против Волкова и с чувством собственного достоинства медленно пьет чай. Приказчик читает хозяину список дехкан, которых законтрактовал для Волкова этот ростовщик. Ростовщик, глотая чай, дает короткие характеристики дехкан: сообщает об их имуществе, о задолженности,
о площади посева. Он тут же называет сумму, на которую может поручиться.
Ростовщик внезапно наливается злобой, прерывает приказчика, прочитавшего очередную фамилию дехканина.
— Этот не хочет контрактоваться. Он никому не должен.
— Тогда зачем ты внес его в список?— удивляется Волков.
Синие губы ростовщика раздвигаются в ехидной улыбке.
— Он хочет сына женить, а на это нужны деньги. Меня он не минует, ко мне придет, а тогда и задаток под хлопок возьмет. Ты денег для него давай...
Клингель, смущенный огромным размахом работы Волкова, попробовал остановить его. Тот рассердился:
— Ты мне все испортить хочешь, Самуил Федорович. Такой случай в жизни один раз бывает, а пропустишь — локти будешь кусать. Когда толстосумы спохватятся — работать много труднее станет. Да и дехканин пойдет туда, где выгоднее. А теперь я один...
В одно из таких деловых посещений Татьяна Андреевна вызвала Григория к себе. Она предупредила его, чтобы он осторожнее говорил с Натой о делах банка.
— Операция с пшеницей, которую банк закупает совместно с Арсением Ефимовичем в Оренбурге, держится ими в большом секрете. Вся переписка зашифрована, документы пересылаются через особых курьеров. А кто-то сообщил об этом Мешкову. Клингель подозревает вас, из банковских служащих вы один бываете у Мешковых. Арсений Ефимович уверил его в вашей честности. Мешкова же пришлось посвятить в эту операцию. Клингель открыл ему специально кредит на закупку пшеницы и обязался по договору приобрести ее
в Оренбурге.
Григорий не скрыл от Татьяны Андреевны, что это он рассказал Нате об операциях с пшеницей.
Вся семья Мешковых с большой предупредительностью и любезностью принимала Григория. Даже мало разговорчивый, угрюмый Сыщеров, принятый в доме на правах члена семьи, снисходительно интересовался его успехами на службе. С неделю назад отец Андрея небрежно спросил Григория верны ли слухи, что банк
начинает интересоваться рынками пшеницы. Григорий замялся, сказал, что не знает секретных дел банка. Но перед расспросами Наты устоять не мог.
Деловитость, которую Ната, как ему казалось, напускала на себя, интересуясь банковскими делами, часто смешила Григория. Эта милая чудесная девушка, этот чуть легкомысленный голубой будуар и вдруг такой прозаический разговор! И однажды он рассказал ей о большом плане вывоза пшеницы в Хиву, подготовлявшемся Волковым совместно с банком.
Ната крепко поцеловала Григория.
— Гришенька, милый, как вы все это хорошо знаете. А дядя Арсюша? Ах, лукавец. Он так хорошо относится к маме, так интересуется папиными делами и хотя бы слово. А ведь он сам намекнул маме о пшеничных операциях. Гришенька, я так люблю ваше чистосердечие... хотите на «ты» наедине...
Возвращавшийся в Петро-Александровск генерал Гнилицкий заехал в Новый Ургенч и остановился у Волкова...
— Про тебя, станишник, чудеса рассказывают. Ты все базары растревожил, миллионы выбрасываешь?..
— Какие там миллионы, Владимир Павлович. Врут все.
— Ты вот, все так «врут», а сам и почту взял, и гужевую контору открыл. А теперь казихаты Кноппа купил.
— Так точно, купил, надеясь на помощь. Вы ее мне обещали Влидимир Павлович, хотите в долю сто на сто?
У генерала Гнилицкого зашевелились усы.
— Какие у офицера могут быть деньги? Мы живем на то, что жалует нам государь император...
После некоторого молчания генерал сказал:
— Впрочем, я, в самом деле, смог бы, пожалуй, выделить на это ну, положим, тысяч десять...
— А я вам, Владимир Павлович,— через двенадцать месяцев двадцать верну. Сто на сто. Ну,— поможете мне советом или чем там...
Генерал отстегнул пуговицу мундира, вынул из внутреннего кармана пачку кредиток.
— Пишите срочный вексель, на девять месяцев на двадцать тысяч.
Волков, улыбаясь, достал из стола вексельный бланк в быстро заполнил его.
Генерал не принял векселя.
— Со мной надо по-честному делать,—сухо сказал он.— Это вексельный бланк на тысячу рублей. Ни один нотариус не опротестует этого векселя, хотя бы вы написали на нем сто тысяч...
Волков извинился.
— Прошу простить, Владимир Павлович, ей богу, нечаянно. Сейчас напишу на другом бланке...
Он написал новый вексель на бланке двадцатитысячного достоинства, передал его генералу и взял у него деньги.
Разглядывая деньги, Волков внезапно улыбнулся и показал генералу надпись на кредитке.
— Самого хана рука-то! Ишь, кредитку испортил. Генерал поперхнулся, густо покраснел и крякнул. Внимательно посмотрев на свет водяные знаки векселя, генерал спрятал его в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40