! — послышались причитания женщины.— Кто это искровенил тебе лицо? И халат весь в грязи. Тысячу раз говорила тебе: брось эти темные дела!..
Караахмад пробормотал что-то и прошел дальше. Остановившись у небольшой лачуги, он жестом позвал Юлчи, передал ему ключ, а сам отошел в сторону. Трясущимися руками Юлчи отпер замок, резким толчком раскрыл сразу обе створки двери. Внутри было темно.
— Гульнар! — позвал он тревожно.
Из дальнего угла к нему с криком бросилась девушка.
Прижавшись к груди любимого, Гульнар заплакала. Юлчи нежно обнял ее за плечи, подвел к двери. Девушка некоторое время вглядывалась в него влажными от слез глазами, затем, будто испугавшись чего-то, снова прижалась к нему, обвила его шею руками. Часто и глубоко вздыхая, словно стараясь освободиться от переполнявшего сердце волнения, она говорила:
— Глазам не верится! Вас вижу... ох, а я уже потеряла надежду! Где мы, Юлчи-ака? Кто этот мошенник? Зачем он меня выкрал?.. Сижу вчера вечером одна. Мать у хозяев, отец не знаю где... Вдруг врываются два здоровенных мужчины. «Вай!» — успела я крикнуть — и больше ничего не помню. Потом пришла в себя: рот завязан, я завернута во что-то плотное. Слышу, везут на извозчике... Ох, еле жива осталась! Сколько может вытерпеть душа человека! Я пыталась убить себя здесь. Душила себя. Не сумела. Старалась что-нибудь другое придумать — и вдруг вы! Откуда? Будто с неба, Юлчи-ака!
Юлчи не сводил с девушки глаз. Гульнар похудела. Лицо бледное, глаза усталые. Пережитое наложило свой отпечаток на весь ее облик. Но Юлчи казалось, что красота девушки, побывав в огне скорби, стала еще более яркой. Ласково гладя голову Гульнар, он коротко рассказал обо всем, что знал. Заметил, что главный виновник, видимо, не Караахмад, а кто-то другой, хотя еще непонятно, кто именно.
Участие в этом деле Таити и Салима вызвало удивление и гнев девушки. Она проклинала их за все, что ей пришлось выстрадать. Заметив под глазом Юлчи синяк, Гульнар испугалась:
— Что это? Ой, и на ухе кровь!
— Это мы с Караахмадом пошутили немножко. Идем поскорей отсюда.
Джигит переступил порог.
— А у меня ни капишей, ни паранджи, ни платка нет,— спохватилась Гульнар.— Без платка еще ничего, но как я выйду на улицу без паранджи?
— Э-э...
Юлчи смутился. Отправляясь на розыски, он даже не подумал об этих вещах, будто, выкрадывая Гульнар, ее обязательно должны были обуть и одеть. Пришлось позвать Караахмада. Грузно ступая, тот подошел и остановился поодаль. Лицо его, даже отмытое от грязи и крови, было безобразное, лоб в шишках, щеки в кровоподтеках, один глаз заплыл совсем, под другим огромный синяк.
— Бессовестный! — крикнула Гульнар, прячась за дверь. Караахмад смущенно опустил голову:
— Не обижайтесь, сестрица...
Юлчи рассказал ему о возникших затруднениях. Караахмад принес рваную паранджу.
— Вот и все. Сестра и эту самому небу не доверяет,— нарочно пошутил он, передавая паранджу Юлчи.
— Хорошо. Я оставлю залог.
— Это ни к чему. Стоит она не больше теньги. Но вещь необходимая. Носить этот намордник — один из законов мусульманства. Завтра или сам принесешь, или передашь с кем-нибудь.
— Спасибо.
Караахмад снова скрылся и через минуту-две принес и бросил к йогам Юлчи пару капишей. Капиши при падении загремели, точно сухие щепки. Юлчи взял один, хотел расправить ссохшийся верх, но сгнившая наполовину кожа не выдержала и прорвалась, палец джигита высунулся наружу.
Юлчи, Караахмад, а вслед за ними и выглядывавшая из-за двери Гульнар невольно рассмеялись...
Я дам денег, найди хоть у соседей что-нибудь получше. Чтоб можно было надеть на ноги,— попросил Юлчи Караахмада.
Чудной ты! Последние с ног, что ли, кто снимет? Тут живут нищие. Бери свою пару под крыло и улетай отсюда, сокол Но задерживайся здесь долго!
Караахмад отошел в сторону кое-как надела капиши, закуталась в рваную паранджу с Юлчи покинула лачугу.
Когда они выбрались на людную улицу, Юлчи, чтобы не дать повода мусульманам подумать о них дурное, пошел шагов на пять впереди девушки. Гульнар едва поспевала за ним. Она рада была бы птицей лететь за любимым, но после всего пережитого чувствовала сильную слабость. Мешали быстрой ходьбе и капиши: чуть не на каждом шагу они увязали в грязи, соскальзывали с ног. Девушка нагнется, наденет, а через минуту повторяется то же самое.
На половине пути Юлчи выбрал место, где было поменьше прохожих, и остановился.
— Куда вас отвести? — тихо спросил он.— Домой? Говорите прямо, Гульнар, не стесняйтесь.
Гульнар прислонилась к дувалу, и, хотя лицо девушки было скрыто паранджой, джигит чувствовал, как велико было ее волнение.
— Не стесняйтесь, говорите. Все зависит от вашей воли,— повторил Юлчи.
— Домой возвращаться я не хочу,— твердо ответила Гульнар.— Пойдемте куда-нибудь в другое место, там и поговорим обо всем.
Юлчи готов был здесь же, на улице, припасть к ногам этой чистой, скромной, но такой смелой и решительной девушки. И даже этого казалось ему мало, чтобы выразить чувство преклонения перед смелым сердцем и большой любовью Гульнар.
Несказанно радуясь своему счастью, Юлчи пошел дальше. Дорогой он раздумывал, где и как устроить Гульнар. Самым подходящим местом был дом Каратая или Шакира-ата. Но оба жили недалеко от Мирзы-Каримбая. Опасно, могут узнать. Отправляться сейчас прямо в кишлак невозможно: Гульнар устала, нет одежды. Юлчи решил отправиться на маслобойню, где работал Шакасым. Это через два-три квартала от дома Мирзы-Каримбая, и, пожалуй, другого, более удобного места не найти.
Из предосторожности Юлчи шел кружным путем, глухими, безлюдными переулками. На место он привел Гульнар только на закате.
В первом дворе маслобойщика — хозяина Шакасыма, кроме маслобойни, сарая для клевера и конюшни, была еще маленькая каморка, прижавшаяся в дальнему углу между двумя дувалами. В ней и жил Шакасым.
Юлчи нашел Шакасыма в конюшне: тот был занят приготовлением корма лошадям на ночь. Даже не поздоровавшись с другом, джигит шепотом торопливо сообщил ему о своих намерениях. Уставший за день, Шакасым не все понял из того, что говорил Юлчи, но смысл его просьбы уловил сразу.
— Девушка уже здесь? — с удивлением спросил он.— Так что же медлить? Проведи ее в мою лачугу. Закройтесь изнутри на цепь и никуда не показывайтесь.
Хибарка Шакасыма была тесной, но довольно теплой, Гульнар присела на старое одеяло, разостланное поверх истрепанной циновки. На дворе еще не смеркалось, но в лачуге не было ни одного окна, и потому, когда закрыли дверь, ее заполнила тьма. Юлчи чиркнул спичкой, нашел свечу, зажег ее, пристроил в донышко перевернутой пиалы и поставил на сандал.
Шакасым, не заходя внутрь, протянул в дверь чайник чаю и две лепешки.
Сердца Гульнар и Юлчи были переполнены радостью. Она светилась в их глазах, сияла в улыбках. Молодые люди, позабыв обо всем на свете, не могли насмотреться друг на друга. Огарок свечи, чуть мерцавший в убогой хижине, казался обоим ясным весенним солнышком.
Гульнар, волнуясь, принялась рассказывать о событиях последних дней. Говорила о наглости и бесстыдстве Мирзы-Каримбая, о темном, забитом отце, о том, как она плакала целыми днями и ночами, ожидая возвращения Юлчи. Джигит делился своими переживаниями, рассказывал, как ему удалось отыскать ее след.
Снаружи снова постучали. Юлчи вскочил и чуть приоткрыл дверь.
Шакасым передал еще чайник чаю, две лепешки и тарелку черного изюма.
— Надо бы по такому случаю плов сделать,— сказал он,— но, братец, сам знаешь,— бедность. Почтите малое за многое...
Юлчи поблагодарил друга. Молодые люди с аппетитом принялись за скромное угощение — оба они почти целые сутки ничего не брали в рот. Юлчи спросил, не послать ли Шакасыма в харчевню за пирожками или пельменями, но Гульнар сочла это лишним. Девушка заботливо наливала джигиту чай, счастливыми глазами оглядывала тесную каморку.
— Попросите вашего друга не пожалеть для нас этой хижины. Мы бы зажили здесь спокойно! — улыбнулась она.
Юлчи рассмеялся, но ничего не успел ответить: в следующую минуту по лицу девушки пробежала тень.
— Нет,— проговорила она с грустью,— ваш товарищ каморки своей не пожалеет, но другие... Они рады были бы и любовь нашу разбить...
Так же думал и Юлчи. Он сказал, что ни в одном даже самом глухом уголке Ташкента они не смогли бы жить в безопасности и что, если Гульнар согласна, им надо как можно скорее скрыться из этих мест.
Гульнар смело взглянула в глаза джигита:
- Какое бы место вы ни выбрали, оно и для меня будет самым лучшим на свете. Мне вот и эта хижина очень нравится... А домой уже не вернусь. Пусть Мирза-Каримбай нос себе откусит.
Молодые люди весело рассмеялись.
Я думаю о своем кишлаке,— заговорил Юлчи.— Правда, теперь дома у меня там нет. Сосед израсходовался на похороны матери, на устройство поминок. Надо было расплатиться с ним. Пришлось дом с усадьбой продать. Дешево, всего за сто двадцать рублей, но что поделаешь. Рассчитался с долгом, сестре кое-что из одежды, и еще рублей тридцать осталось. На первое время нам хватит. Кишлак моя родина, там я вырос, без крова не останемся. А дальше, если все будет благополучно, и хозяйством обзаведемся. Все линией вашего решения, Гульнар...
Живое девичье воображение Гульнар яркими красками нарисовало ей их будущую жизнь, полную труда и лишений, но спокойную и счастливую. Девушка одобрила мысль Юлчи.
— Мы навсегда останемся в кишлаке,— сказала она.— Оба будем работать. Я хорошо шью тюбетейки. Умею шить мужскую, женскую и детскую одежду. В нашем квартале меня мастерицей звали! — Гульнар проговорила это полушутя-полусерьезно, но с заметной гордостью.— И сестра ваша будет всегда с нами. Ах, как мне хочется увидеть ее!
Юлчи слушал Гульнар, и будущее представлялось ему безоблачно-светлым, залитым солнцем. Он подсел к девушке и бережно обнял ее. Гульнар доверчиво склонилась на грудь джигита.
— Бедная мать! Одна останется,— неожиданно заговорила она с грустью.— Не будет даже знать, жива я или нет... Ох, она не перенесет такого горя! Хоть бы раз взглянуть на нее, обнять на прощанье...
— Тетушку Гульсум, конечно, надо бы повидать... Только... не знаю...— Юлчи умолк, не договорив.
— Нет, не пойду,— решительно сказала Гульнар.— Отец может узнать. Лучше так сделать: когда народ уляжется, вы сходите к Каратаю-ака, отнесите паранджу и капиши, чтобы их вернули хозяину. Взамен принесите другую паранджу и другие капиши. Ведь завтра на рассвете мы отправимся, да? А вечером Каратай-ака под каким-нибудь предлогом пошлет к нашим свою жену, чтобы тихонько, тайком от отца предупредить, что я сбежала с вами. Тогда мать не так сильно будет беспокоиться. Правда?
Юлчи не мог нарадоваться уму, смелости и самоотверженности своей возлюбленной. Он охотно согласился с Гульнар. Не зная, как выразить чувства благодарности и любви, он привлек девушку, прижал к своей груди ее голову, не отводя глаз от нее, пообещал:
— Как только устроимся на новом месте, я обязательно приеду в город. Получу с хозяина что мне следует, заберу в кишлак сестру, а если тетушка Гульсум пожелает, привезу и ее.
У Гульнар, утомленной всем пережитым, слипались глаза. Юлчи осторожно уложил ее на подушку, накрыл одеялом. Долго сидел он рядом, не отрывая глаз от любимой. Потом переставил свечу на полку и, стараясь не скрипнуть дверью, вышел во двор.
Время уже близилось к полуночи, но в маслобойне еще виднелся огонек. Юлчи остановился на пороге, прислонившись к косяку. Его обдало смешанным запахом жмыха, конской мочи и навоза. В углублении стены была пристроена маленькая лампа с черным от копоти стеклом. При ее слабом свете джигит увидел двух лошадей, беспрерывно ходивших по кругу медленным, размеренным шагом. Животные были смирные — в прятки меж ногами играй, и хвостом не махнут,— но Юлчи казалось, что в полутьме глаза их горели дикой злобой. Вместе с лошадьми, привычно помахивая длинным кнутом, так же медленно кружился Шакасым. В этом деле между лошадьми и человеком — никакой разницы: и человек и лошади одинаково придавлены одной и той же одуряюще-однообразной работой — днем и ночью беспрерывное кружение в полутьме, в зловонии. Только на человеке лежала еще и ответственность: он должен был как можно больше выжать для хозяина масла и, кроме того, ухаживать за лошадьми.
Шакасым остановил лошадей, окликнул Юлчи:
— Ну рассказывай, что все это значит? Что ты бродишь сам не свой, будто сирота, которому подарили новое платье?..
Убедившись, что в маслобойне, кроме них, никого нет, Юлчи рассказал Шакасыму обо всем, что произошло, и посвятил его в свои планы. Шакасым, как мальчишка, слушающий интересную сказку, даже рот раскрыл. Вспомнив о работе, он тронул лошадей и уже потом, сквозь скрип маслобойки и монотонный стук копыт, крикнул:
— Молодец, добился своего! Если звезды ваши светят рядом, человек вас разлучить не сможет!
Не переставая кружить вместе с лошадьми, Шакасым, как всегда, стал проклинать свою жизнь. Говорил, что все хозяева похожи один на другого — ни у кого из них нет совести. Жаловался, что дышит постоянно навозом, а питается только жмыхом, что не может выбрать времени проведать сына...
Жалобы Шакасыма несколько омрачили радость Юлчи. Но он не стал утешать друга, а прямо сказал ему:
— Что пользы хныкать здесь, в маслобойне! Если другие вас унижают, так вы хоть сами знайте себе цену. Надо уметь постоять за себя.
Шакасым, может быть, потому, что он не расслышал слов друга, не ответил и молча продолжал шагать по кругу.
Юлчи вышел из маслобойни, остановился посреди двора, взглянул на небо. Из темноты, ласково мигая ему, мерцали звезды. Джигит решил, что к Каратаю идти еще рано. Он вернулся в каморку, тихонько приподнял уголок одеяла, взглянул на лицо девушки. Гульнар крепко спала. Дыхание было частое, прерывистое, но Юлчи не обратил на это внимания. Он заботливо поправил на девушке одеяло и присел у нее в ногах, прислонившись к стене.
В голове Юлчи теснились мысли о теплой одежде для Гульнар, как бы поскорее и незаметно выбраться из города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44