Посоветоваться, как вырваться из этого капкана!.. Но где он? Как узнать это? В доме нельзя даже упоминать его имени. И не только при отце, даже при матери. Ведь и для матери она теперь уже «чужое добро», а Юлчи здесь — только посторонний...
Короткий зимний день показался Гульнар бесконечно долгим и вечер не принес ей утешения. Через окно уже было видно, как голые вершины деревьев окрасились в предзакатный багрянец, как в чистом морозном воздухе над крышами соседних домов медленно поплыли голубоватые волны дыма, а в сознании девушки неотступно стоял все тот же вопрос: «Где Юлчи? Как мне узнать это?..»
Неожиданно до слуха Гульнар дошел негромкий шепот. Девушка невольно прислушалась. Гульсум-биби, сидевшая у сандала, горько жаловалась: «Несчастная судьба моя. Надеялась, что к калитке моей под мушку карнаев и сурнаев с друзьями-товарищами придет зять, обсыпят его серебром1. Я надену ему на голову венец с султаном из филиновых перьев... А тут, видишь ли, придут только дам-ла-имам с суфи, прочтут что положено, и я, злосчастная, дочь свою — принцессу, как старуху какую-нибудь, должна буду проводить без свадебных песен, без веселья, без радости, молча, будто воды в рот набравши...»
1 Свадебный обычай.
Сердце Гульнар затрепетало. Девушка поняла, что скоро будет свадьба, что мужчины уже договорились и отец, должно быть, предупредил обо всем мать.
Гульнар быстро отошла от окна, присела на корточки у очага рядом с умолкшей матерью, порывисто прижалась к ней, точно этим движением хотела выразить все свое горе.
— Айи, попросите отца, пусть не торопится,— умоляюще заговорила она.— Пусть прислушается и к желанию единственной дочери. Еще хоть немного поживу с вами в бедности. Не хочется расставаться. Раньше я не любила эту нашу хибарку, а теперь... Теперь этот старый дом наш мне кажется лучше всяких пышных байских хором!
— Ох, дитя мое, если бы отец твой прислушивался к моим словам!.. Приходит — и всякий раз приносит какую-нибудь новость: элликбаши так сказал, элликбаши вот этак сказал... Ух, смерть моя! — Гульсум-биби умолкла, взглянула на дочь, вздохнула тяжело: — Посмотри на себя в зеркало. За три дня стала такой, будто три года болела. Не убивайся так, доченька. Такая участь не только на твою голову. Одни выходят за молодых, а другие за... иных-прочих. Бог, видно, звезду твою к этому направил. Что поделаешь?..
— Сгинуть той звезде моей, айи! Не загоревшись, потухла она. На голову мою бедой упала... Айи, вы меня еще хоть дней пять-шесть не отрывайте от себя. Это моя последняя просьба...
Мать и дочь долго плакали. Огонь в очаге медленно покрывался пеплом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
I
Время близилось к часу последней вечерней молитвы. Каратай съел поданную женой жидкую машевую кашу и молча сидел у сандала, уставившись на тусклый огонек чирака. Его босые, полуголые ребятишки, поднимая пыль, кувыркаясь на старой кошме, ездили мерхом друг на дружке, смеялись, шумели. Но он ничего не слышал и не замечал.
Последние дни горячий нравом кузнец почти забросил работу. Он что ни час придумывал все новые и новые планы, стараясь помочь как-нибудь своему другу Юлчи.
Обо всем, что происходило в доме Мирзы-Каримбая, кузнец узнавал через жену Шакир-ата — Кумры-ай. Живая, говорливая старуха под разными предлогами ежедневно бывала в байском доме, осторожно выпытывала у женщин новости и передавала мужу, а тот — Кмрлтию. И все же они до сих пор не могли выяснить, когда будет. Так как в подобных случаях обычно все делалось скрытно, что называется «в рукаве», то беспокойство Каратая росло с каждым иигм. Он надумал было, если свадьбу назначат на этой неделе, помути, к Гульнар свою жену и, договорившись таким путем, увезти
и кишлак к Юлчи или в другое место. Но потом у него возникли сомнения — поверит ли девушка словам какого-то незнакомого ей человека? — и он отказался от этого плана, а решил наутро отправиться в кишлак и привезти поскорей Юлчи, чтобы действовать сообща.
В двери показалась жена кузнеца, хлопотавшая по дому.
— Выйди, кто-то стучит в калитку.
Каратай вышел. У калитки стоял Юлчи. Оставив его во дворе, кузнец поспешил в комнату, велел жене посидеть пока на терраске, успокоил детей и позвал гостя.
Юлчи присел к сандалу между ребятами, уставившимися на него любопытными глазенками. Пятилетний Тургумбай, всматриваясь в широкие плечи джигита, наконец не вытерпел:
— Кто сильнее будет, вы или отец? — спросил он и, застеснявшись, спрятал голову под одеяло, прикрывающее сандал.
Юлчи, добродушно посмеиваясь, похлопал мальчика по спине:
— Отец твой посильнее будет, племянник.
Каратай расспрашивал о жизни кишлака, о брате, о сестре Юлчи. Вытащил из-под сандала чайник чаю, разостлал дастархан, положил две ячменные лепешки. Юлчи рассказал, что приехал вместе с сестрой, что сестру он оставил у хозяев, а сам поспешил сюда навестить приятеля.
Кузнец долго крепился, не желая расстраивать джигита. Но скрывать происшедшее было невозможно — не терпело время. «Не сказать,— рассуждал он,— Юлчи, оставаясь в неведении, может завтра же выехать по какому-нибудь делу в поместье бая или еще куда».
Старшего сынишку Каратай выпроводил к матери на терраску. Младшие уже спали, растянувшись тут же у сандала. Только один, моргая длинными ресницами, старался прогнать сон, уже застилавший его черные блестящие глазенки.
— Юлчи, дорогой мой,— заговорил кузнец,— я истомился, ожидая тебя со дня на день. Завтра с утра в кишлак к тебе собирался. Хорошо, что ты сам подоспел и зашел сегодня...
- Так соскучились за десять дней? — улыбнулся Юлчи.— Или еще что?..
Соскучился... и потом...— Каратай замялся, упершись кулаком о сандал, наклонился к другу.— Тут одно неладное дело вышло. Тебя касающееся. Только... Ты ведь крепкий что железо. Стерпишь. Настоящий джигит, я считаю, тот, в кого молния ударит, а он на ногах устоит
— Что случилось? — встревожился Юлчи.
Каратай помолчал, сорвал с головы тюбетейку, бросил на сандал и, не в силах тянуть дальше, заговорил прямо:
— Ты ведь любишь Гульнар? Она тебя тоже любит. К примеру, вы как Тахир и Зухра в сказке... Так вот, видишь ли, между белой и красной розой выросла колючка. А дальше понимай сам.
Кузнец наклонился над сандалом. Потом уголком глаза взглянул на джигита. Юлчи внешне спокоен, но пиала в его руках заметно дрожала. Не поднимая головы, он спросил тихо:
— Кто он? Расскажи...
— Бай, дядя твой, вздумал жениться! — Каратай не сдержался и зло выругался.
Юлчи согнулся еще больше, поставил пиалу. Меж бровей у него вздулась вена, глаза потемнели.
— Вот до чего может дойти жестокость и надругательство над человеком, Каратай-ака! Хуже этого голова не придумает! — Джигит весь задрожал от гнева.— Он ведь знал, что я люблю Гульнар, подлый старик!
— Знал?! — воскликнул пораженный Каратай.
— Знал. Прошлым летом приехал он на поле посмотреть хлопок. Повел я его по участку. Видит — урожай богатый, каждый куст, будто коралловыми ожерельями, обвешан коробочками. Доволен остался. Все похлопывал меня по плечу. Осмотрев поля, уселся он с нами, с батраками и поденщиками, пить чай. Всех насмешил разными забавными историями. Он же, как лиса, хитрый. Когда нужно, и пошутить умеет с батраками. Начал подшучивать и надо мной. «Юлчи, говорит, около тебя много казахов работает. Ты привык к ним. Выбери какую-нибудь девушку-казашку, будешь работать и песни ее слушать».— «Есть у меня на примете одна. Зачем же мне на других заглядываться?» — отвечаю ему и мигнул на Ярмата. Он сразу же догадался. «Вон как, племянник!» — говорит и смеется. Потом однажды осенью видел он, как я разговаривал с Гульнар в саду...— Юлчи ударил кулаком по колену.— Знал, собака! Такой подлости с его стороны мне и во сне не снилось. Голову ему сорвать мало!..
— Бессовестный! — возмутился Каратай.— А впрочем, все они, баи, такие. Честный, правильный человек, видно, поэтому и не может никогда разбогатеть.
— Честь, совесть? Деньги — вот их честь! И совесть, и сила... Юлчи стремительно вскочил. Каратай схватил его за руку:
— Подожди, что ты надумал?
Джигит остановился, обернулся к другу. Взгляд его потеплел.
— Надо узнать, как Гульнар...— В голосе Юлчи послышались нотки грусти.— В ней я не сомневаюсь, но... кто знает. Может, отец с матерью принудили, и она смирилась...
— Верно,— согласился кузнец. Юлчи тяжело вздохнул:
Только вот как встретиться с ней?..
Да-а...—- Каратай молчал, раздумывая.— Ты вот что... Иди сейчас спать. Ты устал, наверное, да и время уже позднее. А завтра пошли к Ярмату свою сестру. Девушка, если она любит тебя, и к сестра должна отнестись с доверием. Сестра и узнает, что у нее. Если девушка согласна, тогда сговоритесь, выберете ночь и скроетесь. А если нет, махнешь рукой — и все.
Юлчи ничего не сказал. Он нагнулся к сандалу, жадно выпил отлипши чай и направился к двери.
Ты не спеши, не горячись. Делай все так, чтобы не вызвать, посоветовал Каратай, провожая друга со двора.— А или нужна будеть помощь, скажи...
В густой темноте ночи ярко горели звезды. Кругом — тишина. Только под ногами, словно кусочки битого стекла, похрустывали подмерзшие комочки уличной грязи. Шагая в темноте один, Юлчи еще глубже почувствовал тяжесть неожиданно свалившегося на его голову горя. Ему казалось, что в его груди кипит обида и горечь всех обездоленных и униженных, обманутых в лучших своих надеждах и гонимых жизнью. Душу джигита охватили гнев и жажда мести: всю эту жизнь, чуждую чести и совести, правды и справедливости, весь этот ненавистный порядок — все рушить, топтать, жечь!
Время было уже близко к полуночи. Юлчи не хотелось идти на байский двор. Дом Мирзы-Каримбая казался ему теперь хуже тюрьмы. Людская, в которой он проводил вот уже третью зиму, сырость и холод, полусгнившие кошмы, рваные одеяла, испещренный трещинами и заклепками чайник, безвкусная жидкая бурда на обед — все это до сих пор скрашивалось только мечтами о Гульнар и надеждами на счастье... А теперь?..
Юлчи опустился на небольшую супу у входа в придел мечети. Долго сидел, сжимая руками пылавшую голову, терзаясь тяжкими думами. Затем внезапно вскочил и зашагал к дому Гульнар. Его влекло непреодолимое желание взглянуть на дом, где томилась плачущая девушка, хотелось поцеловать стены, за которыми она проводила бессонные ночи...
Он не сделал и десяти шагов, как из темноты раздался короткий тревожный возглас:
— Кто?
Джигит вздрогнул от неожиданности, остановился.
— Это я, Юлчи.
К нему подошел Ярмат.
— Юлчи?! — подозрительно всматриваясь, спросил он.— Когда ты вернулся?
— Сегодня вечером. Чего вы так испугались?
— Ходишь не вовремя...— грубо ответил Ярмат, беспокойно озираясь вокруг, будто искал кого-то в темноте.
Юлчи схватил холодную, дрожащую руку отца Гульнар. Ярмат-ака, что случилось? Вы 'что-то скрываете от меня! Я, кажется, уже рассудок теряю. Бог меня наказал! Юлчи, скажи правду: с тобой здесь никого не было?.. Ты сам что тут делаешь?..
Юлчи не знал, что и подумать. Обняв Ярмата за плечи, он спросил взволнованно:
— Что вы так дрожите? Какая беда приключилась? Говорите скорей!
Ярмат вдруг всхлипнул, сквозь слезы у него вырвалось:
— Дочь у меня пропала.
— Как? Когда?
— Я Салима-байбачу... Ох, нет... Хакима-байбачу отвозил на вокзал. Проводил в Фергану. Час тому назад вернулся, а дома — никого. Дверь — настежь... Немного погодя подошла тетка твоя Гульсум-биби. Она у хозяев была. «Где дочь?» — спрашиваю. «Дома, говорит, была, куда ж ей деться!» Обыскали все — нет. Куда пойдет она в такую темь? Юлчи, скажи правду, ты... не знаешь?
— Какая подлость! Какая подлость! — выкрикнул Юлчи и вдруг поник головой, прислонился к железной ограде мечети и застыл, словно окаменел.
Ярмат потянул его за рукав, хрипло зашептал:
— Вижу, ты не виноват... Но, пожалуйста, никому ни слова!..— Скользя и падая, старик бросился в темноту за поворотом.
Исчезновение Гульнар, как молния, поразило Юлчи. Долго и неподвижно стоял он у ограды мечети. Только звук трещотки ночного сторожа над самым ухом заставил его встрепенуться. Он резко отмахнулся от шутника и тихонько побрел по улице.
Калитка Ярмата оказалась запертой. Со двора, будто там вымерли все, не доносилось ни звука. Это еще больше расстроило Юлчи. Ему стало жалко родителей Гульнар; из боязни молвы они вынуждены были скрывать свое горе, переживать его взаперти. Он тяжело вздохнул и, не переставая думать о Гульнар, безотчетно побрел дальше.
Из всех предположений, возникавших в его сознании, Юлчи остановился на двух: или Гульнар покончила с собой, или ее похитили. «Обо мне долго не было вестей,— рассуждал он.— Девушка потеряла надежду свидеться и решила лучше умереть, чем достаться старому баю. Скрывшись в темноте ночи, она могла броситься в омут или удушить себя где-нибудь на пустыре». По телу Юлчи пробежали мурашки. Перед глазами из темноты вставали картины одна страшней другой. «А может быть, ее похитили? Но кто мог? С какой целью?» При мысли о похищении кулаки джигита невольно сжались. Ах, если бы эти злодеи хоть чем-нибудь выдали себя! Тогда, будь у них хоть сотни рук, он сумел бы с ними один расправиться!..
В глубокой печали Юлчи обошел несколько кварталов. Он внимательно присматривался ко всему, прислушивался к каждому звуку.
Мороз усиливался. От холода сжалось тело, закоченели ноги и затвердевших, как камень, сапогах. Юлчи, однако, ничего не чув-спювал и продолжал бродить по глухим, притихшим улицам.
Над городом поднялся медный осколок луны. Юлчи вышел на берег Анхора. Вода уныло плескалась о закраины, таинственно поблескивала под тусклыми холодными лучами. В ветвях голых деревьев на берегу посвистывал ветер. Юлчи долго всматривался в сумрачные, ко всему равнодушные волны и вдруг с ужасом подумал: Кто ее может похитить из дома? Скорее всего, она бросилась в воду от них недалеко...» И Анхор, к которому он каждый день приводил поить лошадей, теперь показался ему страшным и грозным.
Разговаривая сам с собой, Юлчи как помешанный долго бродил но берем у.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44