Затем быстро постелила детям, уложила их, кого лаской и добрым увещанием, а кого и просто силой. И сама легла вместе с ними, а не рядом со старой сватьей, как обычно.
Поминутно задыхавшаяся при ходьбе беременная сестра — Умрыниса, с большим, уже выпиравшим даже из-под широкого платья животом, покончила наконец с хлопотами по дому, потушила лампу и ушла в свою комнату к мужу. Однако ребята еще долго озорничали — кувыркались, бросались подушками, стягивали друг с друга одеяла. После строгого окрика старухи они утихомирились было, но тут одна из девочек попросила:
— Бабушка, расскажите нам сказку! Ее поддержали другие.
— Бабушка, милая, расскажите про хитреца плешивого!
— Лежите тихо! И ночью покоя не даете! — старуха завернулась и одеяло и затихла.
Ребята начали приставать к Нури. Девушке было не до сказок, но отделаться поскорее, она загадала несколько загадок. Получилось, однако, так, что ребята отгадывали ее загадки, даже не дослушав конца, а Нури не могла припомнить ни одной из трудных — все пни вылетели у нее из головы. Дети подняли девушку на смех и расшалились снова. Старая сватья, уже задремавшая было, заворочалась.
Вдруг Абидджан громко выкрикнул очень неприличную загадку. Ребята захихикали, Нури, не сдержавшись, тоже фыркнула. Рассерженная старуха обругала мальчугана и прикрикнула на девушку. Дети наконец умолкли. Набегавшись за день и нашалившись, они уснули...
А девушке не спалось. Тело поминутно обдавало жаром, сердце билось сильно и часто. «Идти или не идти?» — спрашивала себя Нури, то радуясь удачному случаю и горя от нетерпения, то вздрагивая от страха.
Нури чутко прислушивалась, но не могла разобрать — спит старуха или нет. Старой сватьи девушка боялась: беззубая, сгорбившаяся, та любила подглядывать за всеми и была догадлива и хитра; если у нее зародится хоть чуточку подозрения, она легко доберется до истины.
Из-за тополей медленно поднялась луна. Осветила деревья, придала им волшебный, призрачный вид. Безмолвие ночи при лунном свете казалось еще более глубоким.
Старуха начала похрапывать. Нури долго еще лежала, беспокойно прислушиваясь. Потом тихонько встала, вздрогнув от ночной прохлады, сорвала с колышка жакетку, быстро оделась. Тут ей вспомнился спрятанный в нише узелок, который она захватила для Юлчи. На цыпочках прошла она к нише, в темноте перевернула чайник; задрожала вся, на мгновение застыла на месте. Но никто не проснулся...
Прижимая узелок под мышкой, Нури бесшумно выскользнула во двор. Без капишей, босая, сделала несколько неслышных шагов. Остановилась. Пугливо оглянулась вокруг, прислушалась и, все так же мягко ступая, засеменила к калитке.
У дувала мирно жевала жвачку корова. Бурая шерсть ее при лунном свете отливала золотом. Заслышав осторожные шаги, корова лениво подняла голову, равнодушно взглянула на проходившую мимо девушку и тяжело вздохнула.
Нури протянула руку к цепи калитки, но тут же отдернула. «Загремит цепь, заскрипит калитка, проснется старуха, что я скажу ей? Как оправдаюсь?.. Скрипит эта калитка или не скрипит?» Она пожалела, что до сих пор не обратила на это внимания. Наконец решилась -- будь что будет! — тихонько опустила цепь, осторожно приоткрыла калитку и проскользнула на внешнюю половину двора.
Открытая площадка до супы ярко освещена луной. Здесь даже пыль отливала мягким серебристым блеском. Но дальше — дальше все было покрыто дымчатой кисеей полутени и пестрело неровными бликами лунного света. В этот час и величавые карагачи, бросавшие на землю большие темные пятна, и даже тянувшиеся к небу высокие тополя — все казалось таинственным и внушало девушке безотчетный страх. Ей чудилось, что на всей площади до самого айвана кружились и плясали бесплотные джинны.
Стараясь не глядеть по сторонам, Нури быстро пробежала пугавшее ее пространство, взошла на айван и опустилась на корточки у изголовья спавшего богатырским сном Юлчи. Картина ночи, минуту назад таинственная и страшная, сразу же изменилась. Теперь все окружающее стало понятным, знакомым и милым. Лучи луны, пробиваясь сквозь листья двух персиковых деревьев, росших рядом с айваном, тихо дрожали на лице юноши, перемежаясь с тенями. Нури положила руку на грудь джигита, другой тихонько погладила лоб.
Юлчи вздрогнул, открыл глаза, резко поднял голову:
— Кто тут?
— Это я... Нури. Тише, Юлчи-ака... Тише...— Нури приблизила свое лицо к лицу юноши.
— Вы?.. Здесь?! — изумленный и взволнованный, прошептал Юлчи.— Зачем вы пришли сюда? Что с вами будет, если узнают? Да и зачем я вам? Я ведь только батрак...
— Ну и что ж, разве батрак не человек? Вы наш родственник...— От холода и от волнения Нури дрожала.— Какой вы хороший! — зашептала она.— Я только из-за вас и приехала к сестре. Когда узнала, что вы здесь, готова была на крыльях лететь сюда. Вот уже третий день я у сестры. И сердцем, и душой с вами, только видеться не могла. И вот... пришла...
Блики лунного света зайчиками играли в волосах девушки, на ее лице, на руках, придавали ее облику еще неведомую для Юлчи прелесть.
По особенному, загадочному блеску в глазах Нури, по ее прерывистому дыханию юноша чувствовал, что пришла она сюда не просто поболтать о пустяках. Юлчи близко склонился к девушке и пристально посмотрел ей в глаза.
— Так ли? — чуть слышно прошептал он дрожащими губами.— Ради меня приехали?
— Только ради вас...
Нури тихо склонила голову на плечо Юлчи. Рука джигита обвилась вокруг талии девушки, к самому сердцу его прижалась упругая грудь.
Луна. Чарующее безмолвие. Только прохладный ветерок шепчется с листьями, ласково перебирает волосы девушки...
Перед тем как уйти, Нури протянула Юлчи узелок.
-- Что это?
— Пустяк. Новую рубаху принесла вам. Денег надо, Юлчи-ака? Говорите, не стесняйтесь!
Юлчи бросил узелок к ногам девушки. Он тяжело дышал.
— Унесите... Мне ничего не нужно. Ни рубахи, ни денег! Зарабо-К1Ю своими руками... Сейчас же возьмите, сестра!
— Я же для вас старалась. Тайно попросила одну соседку сшить. Спрячьте куда-нибудь. Поедете на главный участок, там оденете. Не обижайте меня, Юлчи-ака. Возьмите...
Нури мигом добежала до калитки, осторожно проскользнула во внутренний двор, на цыпочках взошла на терраску. Старуха спала.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Запоздавшая зима наверстывала упущенное. Снега еще не было, но холод крепчал с каждым днем; по утрам крыши и оголенные ветви деревьев белели пушистым инеем.
Семья Мирзы-Каримбая давно перебралась в город.
Небольшая по площади внешняя мужская часть двора городских владений бая со всех четырех сторон окружена постройками: всякого рода службами, айванами, навесами. Сюда же выходили украшенные искусной резьбой высокие сводчатые двери и большие, со стеклами в целый лист, окна дома, на водосточных трубах которого гордо красовались жестяные петушки: это покои для гостей.
В одном из покоев, богато отделанном внутри красками и лепными украшениями, обычно отдыхал, возвращаясь из магазина, сам Мирза-Каримбай. По заведенному им порядку, с сыновьями, невестками и внучатами он встречался только за общим столом, да и то когда не было гостей.
Сегодня Мирза-Каримбай возвратился с базара рано. Отбыв послеполуденную молитву в «Женской мечети» на Иски-Джува, он сразу же направился домой и теперь сидел на шелковых одеялах, протянув ноги к теплому сандалу.
Прикинув раза два на счетах засевшие в голове цифры торгового оборота по магазину, бай надел очки и принялся перелистывать старинное собрание нравоучительных рассказов «Четыре дервиша». (Мирза-Каримбай был не прочь почитать на досуге и порой брался за «Мудрые изречения» Ахмада Яссави.) Но не успел он просмотреть и несколько страничек, как в комнату вошел Хаким-байбача, вернувшийся из деловой поездки в Фергану.
Байбача почтительно поздоровался с отцом, затем аккуратно отвернул полы суконного халата и присел к сандалу.
Мирза-Каримбай закрыл книгу: дело прежде всего!
— Вернулся? Так скоро?
— Приехал я еще утром. Задержался в банке.
Байбача рассказал, что ему удалось купить несколько тысяч пудов первосортного хлопка по цене второго и частью даже третьего сорта; что им, кроме того, оставлены деньги на покупку еще восьми тысяч пудов. Затем передал отцу приветы от его друзей — кокандских баев и деловых людей.
Расспросив до мелочей о подробностях поездки, бай остался доволен делами сына.
— Это называется удачей! Насчет своих закупок ни слова никому не говори. На свете нет дела более тонкого, чем торговое дело. Отец-покойник мелочную лавку имел, а и то, бывало, сколько за день морковки, луку продаст, никому, даже в семье, не скажет.— Мирза-Каримбай взглянул на сына и дробно рассмеялся: — Хе-хе-хе.
— Отец, нам теперь хлопковый завод бы построить! — чуть подавшись к сандалу, заговорил Хаким-байбача.— Раз я стал хлопко-виком, без завода никак нельзя. В Коканде, в номерах, я познакомился с одним русским инженером. Советовался с ним. И теперь, если бы вы дали свое согласие, лучше и быть не могло.
Мирза-Каримбай откашлялся, согласно кивнул головой:
— Это дело хорошее. И я, пожалуй, раньше тебя о нем думал! Только надо малость потерпеть.— Бай помолчал и, глядя прямо в глаза сыну, хитро усмехнулся.— Может статься, нам не нужно будет и утруждать себя постройкой. Может, мы готовый, на полном ходу завод к рукам приберем. И очень задешево приберем!
— Эх, вот это было бы дело! — Хаким-байбача облизнул сразу пересохшие губы.
Мирза-Каримбай продолжал:
— Только ты все, что я сказал, держи про себя. Хлопковый рынок — это, к примеру, все равно что река в разлив. Бросаться так, вдруг — не годится. Надо сначала разведать глубокие и мелкие места. Вижу я: многие в этой реке идут ко дну, иные, угодив в водоворот, соломинкой мечутся, протягивают руки, вытащить просят. А какой же храбрец расщедрится их выручать! Эх-хе... Я ведь член правления банка, сын мой, и секреты хлопковиков мне все известны.
— Тонет, отец, мелкота. А у кого мошна потолще и спина покрепче, у тех дела чем дальше, тем выше взмывают.
Мирза-Каримбай рассмеялся:
— Отец у тебя есть, потому и хребет твой крепок и силен.
— В торговом деле вы самый смелый человек. Среди мусульман, видит бог, нет смелее вас. А если и есть, то очень мало. Не понимаю, чего вы опасаетесь, почему медлите с заводом? — с заметной досадой сказал Хаким-байбача.
— Что же тут чудного? На торговле мануфактурой у меня борода побелела, и если мне не быть смелым, то кому же тогда? А что до завода...
Старик снял очки в золотой оправе, положил их на сандал. С минуту оба молчали.
— Я уже однажды наметил тебе дорогу,— снова заговорил бай.— Ее пока и держись, не сходи. Хлопок покупай из первых рук. Деньги раздавай дехканам зимой. Дехкане — разуты, раздеты, стеснены в средствах. Им нужны деньги. Вот ты и опутай их деньгами. Зимой они пойдут на все твои условия. И осенью, сын мой, весь хлопок будет твой. Вот, пока лучше этого пути нет.
— Да ведь я так и делаю, отец.
— А ты сильней размахнись!..
Открылась дверь. Склонившись и, уже на пороге протягивая руки для приветствия, вошел Аб душу кур.
- Сидите, сидите! Я ненадолго, только проведать,— предупредил он, почтительно пожимая руки хозяевам и подсаживаясь к сандалу.— Как здоровье, отец?
- Хвала аллаху...
Вас что-то давно не видать в городе, Хаким-ака? — блеснул Лодушукур глазами в сторону байского сына.
— В Коканде был.
— Как, довольны поездкой?.. Очень хорошо! Радость друзей — моя радость. Не так ли, отец? — с почтительным поклоном обратился Абдушукур к старику.
Мирза-Каримбай промолчал. Он вовсе не был доволен приходом этого «газетного читаки и хвастуна», прервавшего их деловую беседу, и сидел хмурый, опустив голову. Но Хаким был вежлив и предупредителен с Абдушукуром,— байбача надеялся установить через него выгодные денежные и торговые связи с его хозяином и другом Джамалбаем.
На низком столике сандала был разостлан дастархан, поставлен поднос с фруктами, сладостями, фисташками. Комната наполнилась паром от кипевшего самовара. Абдушукур колол фисташки, наслаждался крепким чаем. Продолжая непринужденно беседовать, он вынул из внутреннего кармана тоненькую книжку в желтой обложке и протянул ее Хакиму:
— Вот, собственно, цель моего посещения. Здесь восхваляют вашу милость, и я поторопился принести, показать вам.
— «Айна»,— прочитал Хаким-байбача название книжки и начал ее перелистывать.
Мирза-Каримбай подозрительно взглянул на Абдушукура:
— Это еще что такое?
— Это журнал, отец, сборник такой,— ответил Абдушукур.— Выходит он в Самарканде два раза в месяц и распространяется среди просвещенных, передовых людей... Какая в нем надобность? — Абдушукур мягко улыбнулся.— Цель журнала — наставлять на путь истины нашу мусульманскую нацию, просвещать ее светом духовных и всякого рода полезных мирских наук. Редактор журнала — редкостный человек, достигший совершенства в науке.
Мирза-Каримбай покачал головой:
— Удивительные времена! Разные слова появляются: «журнал», «сборник»... Да есть ли от них польза? Вот появилось слово «банк». Видим — польза от него, выгода очень большая. Появилось слово «вексель». И это, видим, очень нужная вещь. «Кредит», «процент», «завод», «компания» и немало других слов — все это крайне полезные вещи. А ваши? «Сборник» и еще что — «журнал»!.. Тавба!
— Таксыр,— заторопился пояснить Абдушукур,— коренной смысл полезных слов, которые вы изволили только что перечислить, именно и раскрывается в этом сборнике... Читая его, ваши сыновья приобретут еще более обширный опыт в делах и обогатятся умением извлекать еще большую прибыль из вещей, почитаемых вами за полезные.
Заметив, что Хаким никак не может отыскать нужное место, Абдушукур попросил журнал, быстро перелистал его и снова протянул байбаче:
— Вот, читайте, Хаким-ака!
Хаким-байбача склонился над книжкой. Через минуту лицо его расплылось в улыбке. Он захихикал, довольный, и взглянул на отца.
— Читайте вслух, что там пишут? — заинтересовался и Мирза-Каримбай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44